Его глаза были открыты, смотрели в никуда. Лунный свет отражался от их влаги. Но он уже перестал быть Брайаном, почти перестал. То, что делало его тем, кем он был, исчезло под действием пули, проделавшей дыру в его мозге. То, что лежало у меня в ногах, представляло собой жалкий, больной мешок костей, еще продолжающихся химических процессов, мышц и органов.
Вина. Боль. Облегчение. Злость. Чувства нахлынули и ушли. Они росли в моей груди, наталкивались одно на другое, как взбесившиеся волны урагана.
– Ты цел?
Голос Хуанки донесся из-под влажного одеяла, едва слышимый за продолжающимся криком божества скорби.
– Я в порядке.
– Хочешь, чтобы я взял его вещички?
Я отрицательно покачал головой. Если ты нашел в себе силы послать пулю в голову человеку, то уж достать бумажник из его заднего кармана тебе тоже по плечу.
– Ты сделал то, что был вынужден сделать, ты меня понимаешь? Не слишком заморачивайся на этот счет.
Я вернул пистолет себе за пояс и выдохнул.
Тело оказалось не таким тяжелым, как я предполагал. Он был легок, как ребенок.
Я перевернул Брайана и задрал на нем футболку. Бумажник лежал у него в правом заднем кармане. Я достал его и засунул в мой левый задний карман. Потом я посмотрел на его затылок. Между чернотой и его напитанными кровью светлыми волосами рана представляла собой бесформенный влажный темный хаос. Хорошо, что я не видел подробностей.
Хуанка, вернувшийся в салон, отправлял кому-то эсэмэску.
– Что мы будем с ним делать? – спросил я.
– Если тебя это беспокоит, мы можем его сжечь. Если нет, мы просто позволим здешним диким обитателям съесть его. Жара да животные от него за день ничего не оставят. Как твоей душе угодно.
Его это, казалось, ничуть не заботило. Я ему завидовал.
На наших глазах ночь наполняла пустыню.
– Что теперь?
– Ahora tú me ayudas a mí[323].
Хуанка вышел из машины.
– Помоги мне проверить их. Убедиться, что они мертвы.
На человека перед машиной страшно было смотреть. Родольфо отъел у него левую часть лица. Его глаз висел на ниточке плоти и покоился на красных мышцах и крови, покрывавшей его скулу. Человек в машине был почти в таком же состоянии. Пуля вошла ему в правый висок и оставила там дыру. Но на выходе дыра была гораздо больше. А живы ли Стив и Кевин, подумал я. Кабина была вся забрызгана кровью, мозгами, обломками костей. Рядом с машиной бородатый мужик был выпотрошен, как выпотрошили Родольфо. Но было и отличие: его кишки не скормили крокодилам – они лежали рядом с ним, как свернутый садовый шланг. В двух футах лежали еще двое, оба в лужах крови. Чуть дальше я увидел еще несколько темных бугров.
Хуанка вытащил телефон и направился к пикапу. Но вдруг остановился.
– Где вы, ублюдки? – Пауза. – Мне это по херу. В общем, хочешь забрать деньги – давай сюда.
– Ya viene Steve. Espе́ralo ahí no más. Voy a buscar al último cabrо́n. Quiero verlo para estar seguro de que estе́ muerto[324].
– Значит, они живы?
– Только Стив, – ответил Хуанка.
– А что случилось?
– Стив говорит, они пробили покрышку, потом выбили окно, но Кевину этого показалось мало. Он начал спускаться по склону, и его увидели. Пуля попала ему в шею, и он умер от потери крови в их машине.
Я поискал что-то вроде сочувствия в себе, а нашел только презрение.
Хуанка кивнул и сел в машину. Он медленно поехал вперед, чуть маневрируя и включив дальний свет. Он удалился на треть мили, когда свет его фар упал на последнего. Тело лежало бездвижным комком на земле, миниатюрная версия холмов, среди которых мы прятались, ожидая их.
Машина подъехала еще чуть ближе и остановилась. Хуанка вышел и приблизился к телу с пистолетом наготове, долго он там не задержался. Через считаные секунды он уже снова сидел за рулем и разворачивал машину.
Когда он подъехал, я увидел еще одну пару фар вдалеке. Стив.
Хуанка остановился в нескольких футах от меня, вышел из машины, встал рядом. Мы молча ждали Стива.
Несколько минут спустя Стив остановился рядом с телом и вышел из машины. Движок он глушить не стал, вылез из машины и пошел к нам. Лицо у него было красное, глаза опухли. Он ухмыльнулся.
– Как тебе шоу, Мануэль? Понравилось? – спросил он.
– Марио.
– Да, конечно, Марио. Извини.
– Нет, не понравилось.
– Плохо. Мне тоже не понравилось.
Он опустил глаза, подавляя рыдание. Потом издал какой-то звук, словно поперхнулся, и откашлялся. Словно последний остаток человечности в нем искал выхода, но он не выпускал его.
– Где мои бабки? – спросил Стив.
– Наверно, где-то сзади. Пойду посмотрю.
Хуанка дошел до «Субе́рбана», открыл заднюю дверь, оглядел кабину. Потом прошел вперед, прикоснулся к чему-то, вернулся и открыл заднюю дверь, которая плавно поднялась вверх. Стив смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу и шмыгая носом каждые несколько секунд. В заднем отсеке машины было несколько рюкзаков. Хуанка вытащил два, порылся в них, бросил на землю. Наконец он вытащил коричневую спортивную сумку, расстегнул молнию и хохотнул, потом, застегнув молнию, пошел назад к нам.
– Ты уверен, что здесь всё? – спросил Стив.
– Они не имеют дел с людьми, которые расплачиваются долларовыми купюрами. Два лимона не занимают много места, когда сотенными бумажками. Все здесь.
– Чудно! Тогда заплати мне, чтобы мы могли уже свалить отсюда. Наделали мы тут шума. Я уже почти уехал, когда ты позвонил, – сказал Стив.
– Не, ты свалил сразу, – сказал Хуанка. – Я так думаю, ты пытался смыться сразу, как Кевина подстрелили. Потом он умер, и ты не знал, что делать, не знал, получишь ли ты хоть какие-то деньги, если уедешь, верно? Поэтому ты отъехал достаточно далеко, чтобы чувствовать себя в безопасности, но и достаточно близко, чтобы, может, видеть нас в твой скоп.
У Стива был вид человека, которого застали со спущенными штанами. Я понятия не имел, почему Хуанка разговаривает с ним, когда у нас и так до хера дел.
– Давай мне на хер мои бабки, – сказал Стив.
– Даю-даю. Какая там была цифра?
– Сорок семь шестьсот.
Хуанка уронил сумку, опустился на колени. Он ухватил уголок сумки двумя пальцами правой руки, в которой по-прежнему держал пистолет, а левой расстегнул молнию. Боковые стенки сумки распахнулись, обнажив темное море зелени. Я в жизни не видел столько денег, и часть их принадлежала мне. Мое зеленое будущее.
Подошел Стив. Он снова шмыгнул носом, потер рука об руку. На нем все еще была футболка с надписью РАССВЕТ МЕРТВЕЦОВ.
Хуанка поднял голову, посмотрел на Стива. Прошло несколько секунд. Потом Хуанка улыбнулся.
Справа от меня я услышал топот ног – кто-то бежал. Не узнать в этих звуках топот бегущих ног было невозможно. Я вытащил пистолет.
– Да, чуть не забыл. Дон Васкес просил поблагодарить тебя за оружие и за то, что держишь рот на замке в том, что касается деловых отношений с другими людьми.
– Что за херню ты несешь…
Родольфо вбежал в полосу света и, прежде чем Стив успел повернуться, с разбега врезался в него. Они оба упали на землю. Стиву каким-то образом удалось вытащить пистолет и нажать спусковой крючок.
Родольфо произвел звук – нечто среднее между лаем и шипением – и налег на Стива. Он кусал и царапал. Вскоре стало очевидно, что Родольфо гораздо сильнее. Когда он во второй раз приподнялся, чтобы снова обрушиться на Стива, я услышал хруст. Изо рта Родольфо торчал кусок плоти. Я отвернулся. Еще один мучительный крик прорезал ночной воздух.
Звуки сопротивления Стива вскоре прекратились. Остались только причмокивания Родольфо, а из-под них – другой звук, звук плача. Я хотел сесть в машину, но Хуанка не двигался. И тогда я вспомнил, что мы защищены.
Я смотрел, как Родольфо поднялся с лицом и телом, заляпанными кровью, и понюхал ночной воздух, как собака. Потом из его горла вырвался звук рыдания, он упал на четвереньки и с воем исчез в темноте.
Хуанка переместился к Стиву. Ствол его пистолета был направлен на тело, словно он опасался, что Стив сядет и попытается его застрелить. И тут я подумал, что, может быть, следующим буду я.
Моя рука немедленно ухватилась за мой пистолет. Я вытащил его и только теперь понял, что не поставил его на предохранитель после выстрела в Брайана. Нервы уничтожат тебя, но добавь страха в эту смесь, и у тебя будет рецепт катастрофы.
Хуанка встал рядом со Стивом и надавил на его лицо подошвой ботинка.
– Está bien muerto[325].
Он засунул пистолет за пояс. Я сделал то же самое. Я, очевидно, не был следующим.
– Vamos a decorar a esos hijos de puta para largarnos de aquí[326].
Decorar – «украсим». Опять это слово. Ничего хорошего оно не могло обозначать. Ничего хорошего от этой ночи ждать не приходилось.
Хуанка подошел к нашей машине. На ум мне пришел Родольфо. Темнота, окутавшая то малое пространство, в котором мы стояли, казалась бесконечной, зловещей.
– Слушай, а как насчет Родольфо?
– А что насчет Родольфо?
– Он ведь… будет нападать на других людей. Может быть, на кого-то, кто будет проезжать мимо.
– Ерунда, забудь про него. Он немного погуляет по пустыне, а потом уничтожится. Этот эффект всегда краткосрочен. Он уже наелся. Он очень скоро уничтожится и никогда больше не восстанет… этот мудозвон.
– А что… что это… было?
– С Родольфо?
– Да.
– Не знаю. Глория… умеет делать такие штуки, ты меня понимаешь. Я вопросов не задаю. Задаешь много вопросов, кончаешь, как Стив только что кончил.
– У меня есть вопросы, но я, пожалуй, не буду их задавать.
Хуанка рассмеялся. Этот звук был здесь неуместен, как громкий пук в тишине церкви.
– Не, чувак, я ничего такого не имел в виду, – сказал Хуанка.