– Ты уверен? – спросил я.
– Абсолютно. А что у тебя?
– Ничего. Просто… а что такое Глория?
– Тебе это ни к чему знать. Ведьма. Рабыня гребаная. Как только Дон Васкес обзавелся ею, так говно взбесилось. Жуть как. Она убила нескольких человек. Пришлось ей удалить все зубы и обрубить руки, чтобы ее можно было контролировать. Я не задавал вопросов, потому что параллельно дела пошли лучше и нам начали платить. Когда они убили моего брата, Дон Васкес сказал мне, что мы воспользуемся ею, чтобы отправить этим ушлепкам из Синалоа послание. И вот – пожалуйста. – Он показал на кузов пикапа.
– И что теперь?
– Ahora los decoramos para que se vayan al infierno como mandaron a mi hermano al cielo[327].
Хуанка перегнулся над задним бортом и подтащил к себе одну из коробок. Клапаны были закрыты внахлест, чтобы не открывались. Он раскрыл их и залез рукой внутрь. Когда рука появилась из коробки, пальцы его сжимали рукоять ножа.
– Сейчас возьму фото, и приступим.
Хуанка вернул нож в коробку и подошел к передней пассажирской двери, открыл ее, достал из бардачка конверт с фотографиями. Мне не нужно было рассматривать содержимое конверта. Образ человека с ножами, торчащими из его боков, словно после визита садиста-иглотерапевта, крепко запечатлелся у меня в голове.
Хуанка вытащил из конверта одну фотографию и подошел к мертвецу с бородой.
С ножом в одной руке и фотографией в другой Хуанка закрыл глаза и опустил голову. Его губы двигались. Он молился, как молился и я, убивая Брайана. Для сущности, которая считается полностью посвященной добру, Бог слишком часто оказывается вовлеченным в какую-то отвратительную срань.
Хуанка наклонился над мертвецом, положил фото в центр его груди и вонзил нож. Острие прошло через одежду и остановилось. Хуанка обхватил рукоять двумя руками и налег на нож всем телом. Что-то подалось с громким хрустом, и лезвие ножа вошло в грудь по рукоять.
Я думал, на этом дело и закончится. Но нет. Хуанка взял еще один нож, еще одну фотографию и все повторил, но ближе к дыре, зияющей в животе. На этот раз лезвие проникло в тело с первого раза. Хуанка сделал это еще раз – на правом бедре мертвеца.
– Если ты хочешь поскорее свалить отсюда, помогай мне.
Идея прикалывать фотографию мертвеца на грудь убитого с помощью ножа была настолько нелепа, что я даже подумал: уж не играет ли он, уж не шутка ли это какая-то изощренная для поднятия настроения? Нет, не было это шуткой. Как и в случае с Доном Васкесом, мое тело начало двигаться, прежде чем мой мозг подумал об этом. Я схватил нож и фотографию и пошел к мертвецу, который лежал перед машиной. Он лежал лицом вниз. Сторона, выеденная Родольфо, была мне не видна, и я почувствовал, что благодарен за это.
Я посмотрел на фотографию. Мертвое тело, утыканное ножами, разодранное лицо с усами, почему-то уцелевшими в процессе насилия. И вдруг я понял, где видел эти усы прежде. На лице брата Хуанки.
Я стал вспоминать имя. На это ушло несколько секунд, но все же я вспомнил: Омар. Я думал о его имени и представлял себе его плачущую мать, его потрясенного брата. Хуанка до сих пор оставался поехавшим, но, с другой стороны, разве я не оставался таким же?
Я приставил острие ножа к спине мертвеца и нажал. Лезвие вошло в тело. Кожа подалась с хлопком, а потом обхватила лезвие, медленно засасывая его внутрь, как беззубый рот. Раздался хруст, и что-то заскребло лезвие. Я надавил сильнее. И еще сильнее.
Омар.
Анита.
Месть.
Я понял.
Ла Рейна. Фотография у ванной. Ее слезы. Столько всего прояснилось, что я почувствовал потребность передохнуть, сесть и все обдумать. Но нас ждало дело, а до конца ночи было еще далеко.
Мы идем по жизни, пытаясь сделать больно тем, кто навредил нам. А в отсутствие таковых мы выбираем кого угодно, кто попадет нам под руку. Такова человеческая природа. Бороться с нею – все равно что отрицать себя самого, закрывать глаза на уродства, которые делают нас людьми, на животный инстинкт, который заставляет нас идти, когда все вокруг горит огнем.
Я схватил еще один нож, еще одну фотографию и вернулся к трупу. У меня за спиной раздавались рыдания Хуанки. Я положил фотографию на спину мертвеца, но пониже и вонзил в нее еще один нож. У этого ножа была синяя ручка, как у моего ножа, которым я пользовался много лет. Я представил его в чьей-то руке, режущей мясо к обеду. Я и нож были в чем-то сходны. Мы оба пришли из мест получше этого и оба оказались в тупиковой ситуации. А разница состояла в том, что нож должен был остаться здесь, а я собирался уехать домой, а потом планировал найти новый дом.
Я действовал слишком медленно. Бородатый чел походил на Омара с фотографии. Все его тело было утыкано ножами. Хуанка закрепил на нем еще две фотографии – одну на левой ноге, а другую на лице. Остальные ножи были пущены в дело без фотографий.
Хуанка вернулся со второй коробкой. Его лицо было влажно. Татуировки и его смуглая кожа создавали впечатление, что он – часть ночи, странное существо, которое живет в пустыне, но появляется только после захода солнца.
– Tengo cuchillos para uno más. Agárra unos cuantos y termina con aquе́l. Yo me encargo del último[328].
Я взял несколько ножей и пошел заканчивать начатое. Хуанка подошел к последнему, кого хотел украсить – тому, кто остался в машине.
Месть – один из двигателей мира. Мы хотим наказать тех, кто сделал нам больно. По крайней мере, этого хотят все, кого я знаю. Да, некоторые говорят, подставь, мол, другую щеку, но это исходит только от тех, кто получил легкий удар. Я понимал Хуанку. Какая-то моя часть злилась, что он не рассказал нам все раньше, но я знал, что отправка им послания картелю Синалоа и уничтожение нескольких из его приспешников именем брата имеет целебную составляющую. Единственное, что меня беспокоило, это – легко ли будет опознать тех, кто сделал это? Это шло вразрез с анонимностью, о которой он говорил в доме Брайана. Я подумал, не спросить ли у него, но я видел, с какой легкостью он посылает пули в людей, и не хотел пережить Брайана только для того, чтобы вскоре получить пулю от Хуанки. К тому же на этих фотографиях был не мой брат.
Когда я пришел за еще одним ножом, коробка оказалась пустой. Мой мозг отвергал мысль о том, что я всего лишь разделываю тушу, словно на продажу. Я вытащил один нож из груди одного из мертвецов. Нож вышел с негромким чавкающим звуком, однако лезвие оказалось на удивление чистым.
Вероятно, к этому времени я и сам мог уже быть мертвецом. В чем была разница? Я вытащил свой пистолет на несколько мгновений раньше Брайана, и теперь его сын будет расти без отца. Мои мысли были слишком громкими, и я вонзил последний нож близ загривка мертвеца. Это был самый трудный случай, а потому я оставил нож как уж получилось – ушедшим в тело вполовину лезвия.
Я поднялся, и мои органы восприятия воссоединились с внешним миром, возможно, в попытке уйти от знания, что я стал монстром.
Первое, что я услышал, это кряхтение. Я повернулся и увидел, как Хуанка оседлал мертвеца в машине и вонзает в него нож. Нет, не несколько ножей один за другим, а один нож вонзает в тело снова и снова. И опять кряхтение донеслось до меня.
Где-то за его спиной из темноты донесся скрежет. Я весь похолодел, несмотря на липкость моей кожи и пот, струившийся у меня по бокам. Мой рот открылся, вопрос уже был готов сорваться с языка, но воспоминание о словах Хуанки остановило меня. Любопытство не могло убить этого кота.
Хуанка продолжал вонзать нож в мертвеца, но уже медленнее. Он устал. Его кряхтение перешло в мучительные рыдания. Наконец он перестал рыдать. На этот раз крик исходил из него.
После крика Хуанка ударил мертвеца кулаком и слез с него, вытащил пистолет и несколько раз выстрелил ему в голову.
Хуанка отер лицо, убрал пистолет.
– Ты готов в путь?
Я хотел, чтобы уверенность в себе вернулась к нему.
– Да, чувак. Теперь я в порядке. Я получил то, что хотел.
Он улыбнулся, подошел к спортивной сумке, набитой деньгами, поднял ее с земли.
– Somos ricos[329], Марио.
Глава 35
Мы ехали прочь из темноты, оставив позади разбросанные по склонам холма окровавленные тела. Карта на экране телефона Хуанки не показывала никаких дорог, но он, казалось, знает, куда ехать. Сейчас или никогда, подумал я.
– Я помню – ты сказал: вопросы до добра не доведут – кончишь с пулей во лбу, но мне нужно знать кое-что, в особенности если мы возвращаемся в Остин и больше никогда не увидимся или никогда не будем говорить об этом.
– Ты думаешь, что ответы помогут тебе спать спокойно? Что знание о том, как Брайан собирался избавиться от тебя, заставит его гребаный призрак реже тебя посещать?
– Я не хочу ничего знать о Брайане. Я только хочу знать, как сделать так, чтобы после того, что мы сделали с этими фотографиями, никто не пришел за нами…
Хуанка положил телефон и обеими руками вцепился в баранку. Он не посмотрел на меня, но я видел, как злость пульсирует за его сжатыми челюстями.
Наконец:
– Мы не можем сделать так, чтобы они не пришли, но мы можем исчезнуть. Если они за кем и придут, то за мной, а меня там не будет, ты меня понимаешь. Я отправляюсь на север и забираю с собой мать. Я очищу лицо и отращу волосы. Я покончил со всей этой херней.
У меня был еще один вопрос. Я вжался в сиденье, ощущая, как пистолет упирается мне в спину. Это придавало уверенности.
– Можно еще один вопрос?
Его молчание я воспринял как разрешение.
– Что за дела с партнершей Васкеса – Ла Рейной?
Мышцы Хуанки напряглись под кожей. Можно было подумать, что он чуть ли не улыбается.
– Она вовсе не его новый партнер.
– Мне показалось, что ты говорил, что она красотка первый класс.