Домой с черного хода — страница 25 из 61

— Оттуда, бабушка, оттуда.

— Господи прости. А они у вас, выходит, все, — она обвела рукой женское население вагона, — китайки будут? Желтомордые?

— Почему китаянки? По лицу разве не видно? Побелее вашего.

— Тогда, значит, шпионы. — Она посуровела, поджала губы.

— Бабушка, да побойтесь Бога, какие мы шпионы, — оскорбился Алексей Данилович. — Едем целину поднимать. Кто бы стал шпионов вагонами засылать. Да еще с детьми и со стариками.

— Уж не знаю кто — врагу все доступно, — сухо ответила она и больше не проронила ни звука. Слов благодарности или прощания мы от нее так и не дождались. Только тяжелый неприязненный взгляд напоследок.

В Барнаул приехали утром. Сашка сообщил, что простоим мы там часа три, затем двинемся на Михайловку, где пересядем на грузовики и к вечеру должны прибыть в Солоновку. Конец пути! Что-то будет? Что-то будет? — привычно простучало в голове. Ехать бы и ехать неизвестно куда. Подвозить старушек. Печь ломтики картошки на железном листе. Пить чай по вечерам, когда за раздвинутой дверью скользят поля, леса и деревеньки. Как это все было хорошо и мирно. И вот на тебе! Приехали! Сашка посоветовал «поразнюхать» насчет еды, и я с младшими дочками отправилась на вокзал. Наш длинный эшелон со своими крошечными мирками харбинцев, мукденцев, шанхайцев, дайренцев и т. д., порядком подсокра-тился — вагоны начали отцеплять и отправлять по местам назначения еще в Новосибирске. Сейчас нас оставалось всего пять теплушек, а до Михайловки доедут только три.

На вокзале было полно народа. Еды никакой. Мы вышли на привокзальную площадь, и я застыла на месте. Что это? Небольшая круглая площадь буквально устлана людьми. Первая мысль — снимают фильм военного времени. Но слишком уж всё естественно. Храпят, раскинув руки и ноги, мужики; сидит, обхватив руками колени девчонка с грустными испуганными глазами; о чем-то сплетничают две старухи; бегают дети; беременная женщина, сотрясаясь не то от рыданий, не то от тошноты, хватается за стенку… Что это?.

— А это билетов люди дожидаются, — будто прочитав мои мысли говорит старичок железнодорожник. — На вокзале ночью оставаться не позволено, вот и расположились кто где.

— А вы не знаете, где здесь можно купить какой-нибудь еды? В дорогу.

— Насчет еды у нас туго, — смущенно ответил старичок.

— Хлеб обычно с утра разбирают. Может, конечно, консервы какие найдутся в гастрономе напротив, но и то навряд ли. Как никак с вокзалом рядом. А я вам вот что посоветую, — вдруг оживился он, — Подойдите к буфету с черного хода — вон там — и спросите Валю заведующую. Может у ее что есть, так она с удовольствием… Баба хорошая.

Валя оказалась прообразом нарядных кукол, прячущих в пышных ярких юбках горячие чайники — желанный приз на наших благотворительных базарах и лотереях. Неправдоподобно румяные круглые щеки, черные брови дугой, красивый, как нарисованный, рот, веселые и глуповатые серые глаза. Она сразу же запричитала над Никой.

— Господи, заморыш-то какой… Смотреть жалостно, ни кровинки нет…

— Да вот едем мы уже семнадцать дней, устали очень…

— О, Господи, что же это с людьми делают! Погодите, я сейчас. — Через две минуты она вернулась с кульком, из которого торчали аппетитно-коричневые пирожки. — Кушайте, девочки. С рисом и с повидлом. Что было, взяла. Нет, нет, не надо денег, это я так. Кушайте! Садитесь, девочки, здесь на лавочку, а я тут у мамы вашей кой чего поспрашаю. Лишь только мы остались вдвоем, она наклонилась к моему уху и жарко прошептала:

— Тюля есть?

— Какая тюля?

— Ну тюля, обнакновенная, белая или цветастая какая.

— Тюля? — в первый момент я представила себе рыбку «тюльку», которую никогда не видела, но о которой то ли слышала, то ли читала где то. В следующее мгновение я сообразила: — Тюля? Есть.

Ее глаза загорелись. Мои, думаю, тоже: наклевывалась сделка. Какое счастье, что одна приятельница уже перед самым отъездом принесла мне на вокзал в Харбине в подарок большой сверток оконного тюля, прослышав, что тюль в Советском Союзе ходовая валюта. Я сунула его в дорожный мешок и сейчас он был под рукой.

— Сколько?

— Не знаю. Метров десять, а, может, и больше.

— Белый?

— Белый.

— Слушай. Я сейчас соберу еды и пойдем. Ты мне вынесешь. Не бойся, не обману. Мне на девчонку твою смотреть сердце щемит. Идите потихоньку к эшелону, я догоню.

Пакет, который она принесла, действительно был щедр. Кусок жареного мяса, пирожки, крутые яйца, упакованный аккуратными квадратиками сладкий творог, мягкий серый хлеб, бутылка кефира? И все это богатство за какой-то сверток тюля, который только зря занимал место. Какие прекрасные сюрпризы Дарит иногда жизнь! Поскольку тюль был не у меня одной, у дверей нашей теплушки завязалась оживленная торговля. Прибежали еще две Валины подружки, такие же румяные куклы, а я, распрощавшись с Валей, отправилась проведать Василия Михайловича. Оказалось, что он останется в Барнауле; за ним должны были приехать товарищи с работы.

— Очень жалею, что до места вас не довез, не устроил, — говорил он. Мне показалось, что у него высокая температура. Глаза лихорадочно блестели. — Я Сашке наказал, чтобы он на первых порах вам помог, да только веры у меня в него нет — больно уж шалый. Прошу, Вера Константиновна, если что, пишите мне на Сельхозуправление. Если смогу, помогу, а то, может, и сам подъеду посмотреть, как вы все там? А вы, главное, голову-то не вешайте, наладится понемногу.

Михайловка. Наспех сбитые станционные постройки. Несколько грузовиков на площади, серый поселочек. Из вагонов вещи выгрузили быстро. Паровозик свистнул и тронулся, увозя с собой и нашу теплушку, наш дом, наше уютное пристанище. Я стояла возле своих вываленных на землю вещей и тоскливо провожала ее взглядом.

— Чего стоишь? — недружелюбно сказал мне пожилой шофер, — Ждать не буду.

Сейчас, когда я вспоминаю переезд от Михайловки до Со-лоновки, мйе представляется, что он весь состоит из каких-то странных сцен, разговоров, поступков, имевших ко мне весьма отдаленное отношение, которые я, однако, пристально наблюдала со стороны.

Два моих сундука, чемоданы и несколько предметов мебели лихо закинули на грузовик ражие мужики, присланные за загадочной «реалью», оказавшейся вздыхавшим по ночам роялем — закинули после того как я предложила им сто рублей, невзирая на протесты Иохвидова и Андрея, усматривавших в моих действиях правонарушение и предлагавших погрузить все самим. Высокий мужик спокойно взял деньги и сказал:

— Колька тоже Солоновский. С вами поедет и разгрузиться поможет. Десятку ему дадите. И шоферу тоже десятку. Довезут, не сомневайтесь.

И мы понеслись по ужасной ухабистой дороге. «Цирк! Цирк приехал!» кричали ребятишки в деревнях, которые мы проезжали, а мы, с покрытыми толстым слоем пыли лицами, на которых выступали лишь глаза и губы, испуганно взлетающие вверх на пружинящей тахте, хватающиеся друг за друга, наверное, и правда были похожи на кочующий цирк. В районный центр Волчиху приехали уже в темноте. Крики, ругань, клубок дерущихся тел, который выкатился на нас из дверей чайной. Человек, из плеча которого хлестала кровь и который сначала, ища поддержки, схватился за Татулю, а затем, испачкав ее кровью, рухнул на землю. Свистки, женский визг. Мама с потвердевшим лицом и с сощуренными глазами отошла в сторонку, держа за руки испуганных девочек в красных пальтишках… Потом мы оказались в чайной. Словоохотливая старушка уборщица сводила нас во двор к колодцу умыться и сообщила, что это гуляют московские комсомольцы. «Слава-те, Господи, скоро до последней копейки пропьются, тогда, хочешь-не хочешь, за ум придется браться. А вы в Солоновку, значит? Там хорошо — озеро есть, грибов много, ну и потише будет, не то что у нас. Здесь как-никак центр. Районный». Пить горячий чай было наслаждением. Пугало то, что наш мрачный шофер пил не чай, а водку. Дядя Коля — сопровождающий — даже пытался его урезонить: «Ты б полегче, Кешка — ребятишек ведь везешь». Помнишь, как в тот раз навернулись?

За Волчихой с одной стороны к дороге подступил лес, высокий, густой, очень темный. В чаще мелькали огоньки. Наверное, это были светлячки, — по крайней мере так я говорила детям, — а казалось, что это волчьи глаза. Грузовик переваливался с боку на бок, светила лишь одна фара, сбившиеся в кучу вещи испуганно шарахались от одного борта к другому. Дядя Коля пугал каким-то мостиком через овраг: «Если минуем, почитай — живы останемся…» Мостик миновали. С одного бока его перильца были сбиты, сам мостик шатался, в какой-то момент затрещала под колесом ломающаяся доска, но шофер, вдруг ставший напряженным, осторожным, искусным и трезвым тихонько вывел грузовик на противоположный склон. «Другой нипочем не проехал бы» — удовлетворенно сказал он. Оказавшись на более ровной дороге, шофер поддал газу, и мы снова понеслись, сломя голову. Остальные машины быстро отставали и затерялись в темноте. — «Им в объезд придется».

— А не свалятся? — раздумчиво заметил дядя Коля.

— Не-е? Григорий знает, он с ходу не будет брать, а Генка за ним идет.

Дай-то Бог. А мы едем дальше, все также ныряя и переваливаясь. Дети спят, положив головы мне на колени. Татуля пристроилась сзади рядом с бабушкой. Бледный луч единственной фары выхватывает из темноты какие-то серебристо-серые пятна. «Солончаки, — успокоительно сообщает дядя Коля. — Теперь уж скоро, минут сорок, не больше осталось».

Я, наверное, тоже задремала под конец. Проснулась от того, что машину сильно тряхнуло — проснулась и глазам не поверила. Вырвавшись из-за туч луна спокойным голубым светом заливала широко раскинувшееся озеро, серебристая рябь бежала по поверхности и, накатившись на пологий берег, рассыпалась голубоватыми искрами. Озеро огибала дорога, а по ту сторону, которая была дальше от озера, тянулись то отступая в глубину дворов, то придвинувшись к самой обочине, погруженные во мрак домики.

— Куда везти-то? — спросил хриплым усталым голосом шофер.