Зрелище детских лиц, вдруг побледневших, их испуганных глаз и лица мамы, нахмуренного и грустного, заставили меня очнуться. Я резко повернулась, выскочила на крыльцо… и тут же меня постигло вполне заслуженное наказание. Бодучая соседская телка, иногда наведывавшаяся к нам во двор, забралась и на этот раз и, стоя у крыльца, поедала из ящика картофельные очистки, предназначавшиеся Степановой свинье. Мотнувшаяся от толчка дверь стукнула ее по боку, и она обиделась. Украшенная деревянным кокошником голова угрожающе придвинулась ко мне. Я хотела заскочить обратно в сени, однако телка преградила мне путь. Дрогнув и ища спасения в бегстве, я кинулась к сарайчику в противоположном углу двора. Телка, шумно дыша и топоча, бежала за мной. Свалил меня с ног сильный удар в левую лопатку. Телка нависла надо мной, вперив в меня тяжелый взгляд мутноватых глаз. Что-то неумолимое и тупое было в нем — уверенность в своей власти над поверженным врагом. Лежа на земле и не имея возможности двинуться потому, что разорванный рукав моего платья был втоптан в грязь ее тяжелым копытом, я лихорадочно обдумывала пути спасения. И тут раздался оглушительный рев и топот. Краем глаза я увидела Ирку и Нику — стоя на крыльце они отчаянно топотали и так же отчаянно ревели. Затем Ника схватила хворостину и, продолжая оглашать окрестности воплями, ринулась к нам. На этот раз дрогнула телка. Неуклюже переступив с ноги на ногу, она повернулась и затрусила по направлению к калитке. Ника хлестнула ее по широкому боку, и она испуганно ускорила шаг. Я поднялась, стирая кровь с расцарапанного локтя.
Вечером я подошла к кровати, на которой уже лежали девочки, внимательно следя за мной. Присев на край ее я обратилась к ним с торжественной речью.
— Ириша и Ника, простите меня! Нет, нет, не машите руками, дайте мне договорить. Простите меня. Я не должна была кричать на вас. Обещаю, что больше этого не повторится. Надеюсь, что не повторится…
Уворачиваясь от их объятий и горячих поцелуев, я старалась объяснить им, почему я так рассердилась.
— Да подождите вы, — отмахивалась я. — Неужели вы не слышите, что мы с бабушкой говорим не так, как здесь в деревне, по-другому. И я хочу, чтобы вы говорили так, как мы. Не хочу, чтобы вы портили русский язык всякими словечками. Он очень красивый… Ну, в школе с подружками другое дело, а с нами, пожалуйста, следите за собой. Вырастите, тогда сами решите, на каком языке вам говорить. Но запомните…
— Запомнили, запомнили… — кричали девочки. — Говорим одинаково! Ура!
— И еще я хочу поблагодарить вас за то, что вы спасли меня от позора. Подумать только, перед телкой спасовала…
Но- больше они уже не дали мне говорить. Мир был восстановлен. Уютно потрескивали чурки в плите и ворковал стоявший на ней чайник. На столе лежал круг света, отбрасываемый лампой. Тишина, покой. Хорошо!
Когда все уснули, я уселась писать черновик письма в Барнаул, беззастенчиво восхваляя свои достоинства, найти применение которым я, увы, могу надеяться только в городе Омске. Упомянула, что одна из самых крупных фирм в мире «Дже-нерал Моторе» высоко ценила мою работу в их тяньцзинском отделении. Не упустила сообщить, и о своем солидном знании английского языка и о работе переводчиком, — тоже весьма ценившейся, прибавила так же, что хорошо знакома с делопроизводством и умею печатать на русской и английской машинке. В общем, дала понять, что если я стану секретарем директора какого-нибудь крупного завода, то от этого сильно выиграет и сам директор и завод. Тут я остановилась и перечитала свое послание. Подумала, изорвала листок и бросила его в печку. Взяла новый и быстро и решительно написала:
«Ввиду того, что при зарплате секретаря-машинистки, равной тремстам сорока рублям, я не имею возможности содержать свою семью, состоящую из четырех человек, прошу разрешить мне переехать в город Омск, где учится моя старшая дочь и где я могу рассчитывать найти подходящую работу и использовать свое знание английского языка, машинописи и стенографии, а также литературы, русской и английской и, следовательно, улучшить материальное положение своей семью).
Завтра же напечатаю и отошлю. Прибавлю, что очень прошу не задерживать ответ, так как с наступлением холодов выехать из села будет очень трудно. Назавтра письмо ушло и потянулись дни томительного ожидания — осенние дни с нечастыми дождями, ранними сумерками, холодными ночами и изумительными утрами. Когда я в седьмом часу утра распахивала дверь, меня встречал восхитительный воздух, Я медленно вдыхала его, будто отхлебывала хорошего, в меру охлажденного, рейнского вина. Градусник возле двери показывал шесть градусов мороза, на лужах блестела отливавшая голубым ледяная корочка, но холода совершенно не ощущалось. Вместе с рейнвейном в жилы вливались энергия, бодрость, крепла уверенность, что все будет хорошо,
К сожалению,» энергии, и бодрости, и уверенности хватило ненадолго. Уборочная кампания заканчивалась. Партиями уезжали комбайнеры, шоферы, мобилизованные горожане и комсомольцы-добровольцы, однако, уехать, как оказалось, тоже было не так-то просто. Не было бензина для грузовиков, не было железнодорожных билетов. А тем временем колхозы переставали отпускать продукты, спать в поле было холодно, и с утра в конторе начинался жуткий галдеж. Люди кричали, ругались, ссорились чуть ли не до драк, набивались в мою каморку, обступали стол, и все что-то просили, доказывали, объясняли, не слушая друг друга, не слушая меня.
— Да гони ты их, Вера Константиновна, — учила меня техничка Поля. — Что ты с ними нянькаешься? Недоумки, прости Господи. Дурачье набитое. Вишь, расскакались, заработать вздумали. Здесь тоже не дураки сидят. Не говори с ними, сиди и молчи. А то меня позови, я их так шугану…
Но я не могла последовать ее совету, и все утро записывала косноязыко высказанные претензии и просьбы: поскорее выплатить деньги, достать билеты, устроить теплый ночлег, а, главное, харчи — очень плохо было с харчами.
— Хрущеву жаловаться будем, — кричали они, пересыпая речь площадной бранью, — а то петуха красного пустим гулять по деревне, тогда попляшете… Пиши, секретарь!
После трех контора пустела, и я усаживалась за машинку. Бесчисленные копии нескончаемых отчетов, цифры, цифры, цифры. Затвердевшие кончики моих пальцев издавали при постукивании сухой деревянный звук. К счастью, время от времени иссякали мои бумажные запасы, и тогда бухгалтерия, составив «акт», отправляла кого-нибудь за бумагой в Волчиху, а то и в Барнаул, а я могла немного передохнуть. Однако, по большей части я задерживалась в конторе допоздна и потом стремглав бежала через быстро погружавшееся во мрак поле в школу за Никой.
Но в тот вечер я задержалась сильно. Требовалось срочно закончить бухгалтерский отчет, в ворохах бумаг, девать которые было некуда, затерялась какая-то инструкция и, пока я искала ее и делала копию для секретаря парторганизации, успело совсем стемнеть. Я бежала по тропинке, сухая, колючая трава цеплялась за чулки и норовила свалить с ног. Небо было темное, низкое, беззвездное, давила непроглядная темень, да-, вила тишина, подкравшийся мистический страх затруднял дыхание, сковывал движения. Споткнувшись, я упала, разбила колено, но сразу же вскочила и двинулась дальше. Теперь я уже не могла бежать. Несколько шагов и вдруг в обступавшей меня тьме наметилось что-то еще более темное, маленькая сжавшаяся фигурка.
— Ника! — хрипло крикнула я, разрывая тишину, с трудом найдя голос.
— Мама! — В следующий момент она была у меня в руках, с немыслимой, казалось бы для такой девочки силой сжимала мне шею, лепеча: — Я ждала тебя, ждала… Мне так страшно было…
На миг она потеряла сознание, а очнувшись заплакала навзрыд, содрогаясь всем своим худеньким телом, и я сидела на земле, держа ее на коленях, покачивая, гладя, бормоча ласковые слова. Темнота перестала действовать на меня угнетающе, исчез страх, прояснились мысли. «Больше она в школу не пойдет», твердо сказала я себе. «И я увезу их отсюда, чего бы мне это не стоило».
Домой мы добирались долго. Часть дороги я несла Нику, потом она шла тесно прижавшись ко мне, спотыкаясь и путаясь ногами в траве, время от времени мы садились отдыхать и, наконец, о счастье! Во мраке засветились окна нашей избушки. На пороге нас ждали перепуганные мама и Ириша. Ночь прошла почти без сна. Ника несколько раз просыпалась дрожа и всхлипывая, и мы с мамой поили ее теплым чаем и успокаивали. «В школу здесь она больше не пойдет!» — повторяла я себе.
А еще через два дня Ника прибежала под вечер в контору и сказала мне, что заболела Ира и бабушка беспокоится и просит меня поскорей прийти.
Такой бледности на детском лице я еще никогда не видела. Температура была ниже нормальной, ничего не болело, но от слабости она еле шевелилась, с трудом произносила «да» или «нет», и ее бледность внушала мне леденящий ужас.
Последние несколько часов этой страшной ночи вспоминаются мне сейчас как серый разорванный кошмар. Появление фельдшера, за которым сбегал Миша, а-он оказался вдребезги пьяным, что-то громко говорил, подмигивал мне и требовал «стаканчик того самого, чтобы острее воспринять ситуацию» — его решительно выпроводил тот же Миша. Приведенная Эммой старушка со святой водой и пузырьком какой-то травяной настойки тихо молилась в уголке. Наш нервный «консилиум» с мамой, лихорадочно перебиравшей лекарства в шкатулке и наконец принятое решение — укол камфары, сделанный внезапно окрепшей маминой рукой, несколько капель сердечного лекарства и тепленький чай, вливаемый в рот маленькими ложечками,
Я, наверное, так никогда и не узнаю, какая болезнь напала на Иру в тот страшный вечер. Во всяком случае, ни один врач, с которым я разговаривала впоследствии не мог сказать мне с уверенностью, что произошло тогда. Что-то с печенью? — пожимало плечами большинство. — Но почему вы решили сделать ей укол камфары? А, может, она была не так уж бледна и н? так слаба?..» Нет, она была страшно бледна и слаба. Я видела это и ощущала всем своим существом. И потом, по-видимому, мы действовали правильно, если понемногу мертвенный цвет лица стал меняться, в нем появилось что-то живое, а к утру она уснула, и тень румянца легла на осунувшиеся щеки, А, может, это заслуга старушки, непрестанно читавшей молитвы и делавшей странные пасы над Ириной головой, пока мы суетились с уколом? Не все ли равно? Утром, когда директор предложил мне свою машину, чтобы увезти Иру в больницу в Волчиху я уже понимала, что можно этого не делать. Еще один страшный момент был позади, а насчет больницы в Волчихе я. была достаточно наслышана.