<…> Мы все надеялись, что сегодняшнее голосование закончится в нашу пользу, что и произошло. Впрочем, речь моя была столь длинной, что многие, не дослушав ее, отправились обедать и вернулись навеселе. В любом случае ясно, что мы одержали победу, я же держался выше всяких похвал, а посему, дабы отметить наш успех, мы все отправились на обед к лорду Браункеру.
5 марта 1668 года
С сэром Д. Годеном — к сэру У. Ковентри, который встретил меня словами: «А вот и мистер Пипс, коему надлежит быть спикером парламента», и заявил, что мое выступление в палате общин запомнится надолго. Сказал, что его брат, который сидел рядом с ним (в парламенте. — А.Л.), мною восхищен; и что еще один джентльмен заметил, что, надень я мантию и заседай я в Верховном суде лорда-канцлера, меньше 1000 фунтов я бы не получал. Больше же всего порадовали меня слова о том, что, по мнению министра юстиции, я — лучший оратор в Англии.
6 марта 1668 года
Обедал дома с У. Хьюером; долго и плодотворно беседовали о нашей работе, о том, как вредит делу большое число людей, в нем занятых, а также то, что нет никого, кто бы единолично отвечал за сделанное; и что было бы лучше всего возложить всю ответственность на одного человека (такого, как я, например). <…>
5 апреля 1668 года
Досуг
Книгочей
Был в книжной лавке (в Гааге. — А.Л.), где приобрел, исключительно из любви к кожаному переплету, «Французские псалмы» в четырех частях, «Органон» Бэкона[71] и «Риторику» Фарнаби[72].
15 мая 1660 года
Мистер Грейторекс показал мне стеклянную лампу, которая дает много света. С ней хорошо читать в постели, и нечто подобное я собираюсь приобрести.
24 октября 1660 года
В Полз-Черч-Ярд, где впервые в жизни увидал «Достоинства Англии» доктора Фуллера. Сел читать и опомнился, только когда было уже два часа пополудни. Встал и отправился домой обедать в расстроенных чувствах: хоть он (Фуллер. — А.Л.) и беседовал со мной о моей семье и родословной, в книге о нас не сказано ровным счетом ничего, нет упоминания о нас ни в Кембридже, ни в Норфолке. А впрочем, семья наша, сдается мне, никогда особо заметной не была.
10 февраля 1662 года
Встал в четыре часа утра и сел читать «Вторую речь против Каталины» Цицерона. Понравилась мне необычайно; никогда раньше не подозревал, что найду в нем столько для себя занятного. Теперь-то я понимаю, что дело было в моем невежестве. Более интересного писателя мне прежде читать не приходилось.
13 июня 1662 года
Сегодня явился мистер Батгерсби, и разговор зашел о книге шутовских стишков под названием «Гудибрас»[73]. «Надо будет обязательно ее поискать», — сказал я себе — и обнаружил ее в Темпле по цене 2 шиллинга 6 пенсов. Оказалось, однако, что поэма эта столь глупа, идущий в поход пресвитерианский судья предстает в ней в столь издевательском виде, что мне стало стыдно, что я за нее взялся, и, встретившись за обедом с мистером Таунсэндом, я продал ее ему за 18 шиллингов.
26 декабря 1662 года
По воде в Уайтхолл — туда и обратно; всю дорогу не выпускал из рук небольшую книжку, написанную, как говорят, какой-то знатной персоной о неоцененных достоинствах нетитулованного мелкопоместного дворянства. Совершеннейшая чушь — ни смысла, ни стиля, написано настолько дурно, что во всей книге не смог отыскать ни единого правильного предложения.
22 мая 1663 года
К своему книгопродавцу, что на подворье собора Святого Павла; получив сегодня у себя в конторе по моему канцелярскому счету около 40 шиллингов, или 3 гинеи, я просидел здесь часа два-три, листая одновременно около двадцати книг, однако никак не мог выбрать нужные. С удовольствием тратил бы на книги все свои средства. Не знал, впрочем, стоит ли расходовать деньги на легкое чтиво, каковым являются пьесы, — мое любимое чтение, и наконец, полистав Чосера, «Историю Павла» Дагдейла[74], «Лондон» Стоу[75], «Историю Трента» Геснера[76], а также Шекспира, Джонсона[77] и пьесы Бомонта[78], я остановил свой выбор на «Достоинствах» пастора Фуллера[79], на «Каббале, или Собрании государственных писем», на маленькой книжке «Delices de Hollande»[80], а также еще на нескольких — и поучительных, и доставляющих немалое удовольствие; купил и «Гудибрас», обе части, книга эта сейчас в большой моде из-за своего остроумия, хотя, по чести говоря, в чем это остроумие состоит, сказать не берусь.
10 декабря 1663 года
Сегодня вечером, преисполнившись желания устроить генеральную чистку всего и вся, рвал старые бумаги; среди них попался мне роман (под названием «Любовь плута»), который я начал писать десять лет назад еще в Кембридже. Перечитал и счел его весьма недурным; пришло в голову, что возьмись я за него сегодня — и он наверняка получился бы хуже.
30 января 1664 года
Утром отправился к своему книгопродавцу и дал ему исчерпывающие указания, как переплести большую часть моих старых книг, — дабы все стоящие в кабинете тома были в одинаковых переплетах.
18 января 1665 года
Шел полем домой и при свете факела, который держал передо мной один из моих лодочников, читал книгу; стояла прекрасная ночь — лунная, сухая.
27 декабря 1665 года
С утра — у себя в комнате: занимался разными неотложными делами, после чего вместе с Симпсоном (плотником из Дептфордских доков. — А.Л.) с огромным трудом сколотили шкафы для книг; их у меня с каждым днем становится все больше и больше, они громоздятся на стульях, на которые теперь я могу сесть, лишь перекладывая книги с одного места на другое.
23 июля 1666 года
К себе в комнату; наклеивал на книги ярлыки с номерами — так их будет проще искать.
19 декабря 1666 года
<…> Засим домой, где, с помощью брата, весь вечер, часов до восьми, расставлял все свои книги по алфавиту, после чего — ужин.
Рождество 1666 года
В экипаже — в Темпль, где купил пару книг; забавно, что книгу Райкотта[81] о Турции, которую до Пожара мне предлагали за 8 шиллингов, сегодня я готов купить за 20, с меня же просят 50; и я, пожалуй, эту сумму выложу — потому хотя бы, что она будет служить мне напоминанием о Пожаре.
20 марта 1667 года
Сел в лодку и поплыл в Барн-Элмс, читая по пути только что вышедшую книгу мистера Эвелина об одиночестве. Большого смысла в ней не обнаружил, хотя отдельные рассуждения вполне любопытны. Прогуливался вдоль Элмса и с огромным удовольствием наблюдал за прелестными домами, за всеми, кто пришел сюда со своими бутылками, корзинами с провизией и стульями поужинать на берегу реки под деревьями. Зрелище весьма приятное.
26 мая 1667 года
Весь день дома. Все утро расставлял книги в книжных шкафах. С прошлого года число их заметно возросло, и я принужден некоторые выкладывать, дабы высвободить место для книг получше. Решил впредь покупать книг ровно столько, сколько войдет в мои шкафы.
2 февраля 1668 года
Все утро у себя в комнате: занимался делами, а также почитывал «L'ecole des filles»[82]; книжонка весьма непристойная, однако и здравомыслящему человеку не мешает изредка читать подобное, дабы лишний раз убедиться в человеческой подлости.
9 февраля 1668 года
Ценитель изящных искусств[83]
После обеда — в Уайтхолл, там встретился с мистером Пирсом, он провел меня в спальню королевы и в ее будуар. Оттуда — в кабинет короля, где такое разнообразие картин и прочих ценностей и всевозможных раритетов, что я совершенно потерял голову и никакого удовольствия не получил. Впервые в жизни не испытал ни малейшего восхищения, находясь в окружении вещей столь восхитительных.
24 июня 1664 года
К мистеру Хейлсу, живописцу. Начал писать мою жену в позе святой Екатерины[84] точно так же, как писал леди Питере. Пока он трудился, Нипп, Мерсер и я пели. Странное дело: в первом же сделанном им наброске обнаружилось такое сходство, что я, к величайшему своему удовлетворению, отметил: картина получится великолепная.
15 февраля 1666 года
В карете к Хейлсу; наблюдал за тем, как жена позирует; картина нравится мне необычайно, портрет получается очень похожим и в то же время смелым. Художник жалуется, однако ж, что ему никак не давался ее нос и что времени он потратил на него больше, чем на все лицо, — в конечном счете получилось то, что надо.
3 марта 1666 года
К Хейлсу, посмотреть портрет жены, который мне очень понравился; увидел, между прочим, как он пишет небо: сначала задает темный фон, а потом освещает его по своему разумению. Превосходно.
10 марта 1666 года
Сегодня начал позировать Хейлсу; полагаю, портрет получится отменный. Обещает, что выйдет не хуже, чем женин. Велел мне, чтобы тень падала куда следует, сидеть, повернув голову набок. Чуть шею себе не свернул.
17 марта 1666 года
К Хейлсу. Картина практически готова, осталось лишь пририсовать ноты; они получаются как настоящие, что меня весьма радует.
11 апреля 1666 года
К Хейлсу — посмотреть, как продвигается работа над портретом моего отца; очень доволен, однако бывает, что в начале портрет имеет большее сходство, чем в конце, когда он готов; так было с миссис Пирс, так вышло и на этот раз. И наоборот, мой портрет после первого, второго и третьего раза был хуже, чем в конце.
18 июня 1666 года
С сэром Уильямом Пенном зашли к Лилли[85] узнать, когда он напишет портреты участников прошлогоднего боя. Лилли так занят, что вынужден был достать записную книжку, чтобы припомнить, как распланировано его время; и назначил ему (Пенну. — А.Л.) явиться через шесть дней, между семью и восемью утра.
18 июля 1666 года
К мистеру Куперу[86] — посмотреть его портреты, каковые весьма невелики, но превосходны; впрочем, должен признать, что цвет лица несколько искусственен, и тем не менее картины столь поразительны, что мне вряд ли удастся увидеть что-либо подобное. Видел два портрета миссис Стюарде[87] — один в молодые годы, другой недавний, незадолго до того, как у нее появилась оспа; слезы наворачиваются на глаза, когда видишь, какой она была тогда и на кого стала похожа теперь.
30 марта 1668 года
К мистеру Стритеру[88], известному художнику, я о нем много слышал, но работ его не видел прежде ни разу; застал его самого, доктора Рена[89] и нескольких знатоков, они разглядывали картины, которые он пишет для нового театра в Оксфорде <…> Весьма недурно, собравшиеся высказались даже в том смысле, что они ничуть не хуже полотен Рубенса в пиршественном зале Уайтхолла, однако я с этим не вполне согласен; впрочем, они весьма благородного свойства, и я рад, что мне посчастливилось познакомиться с этим художником и его работами. Сам же он человек очень тихий, покладистый, небольшого роста и хромой — живет, однако же, в необыкновенной роскоши. <…>
1 февраля 1669 года
К лепщикам из глины; сняли с моего лица маску. Сходство сверхъестественное — надо будет сделать еще одну.
15 февраля 1669 года
После обеда — с женой в Лотон, к пейзажисту-голландцу, живет возле Сент-Джеймского рынка; художник весьма посредственный, однако познакомил нас с другим художником, тоже голландцем, жившим по соседству с ним. Зовут Эверелст, только что приехал, повел нас к себе на квартиру и показал небольшой горшок с цветами — натюрморт, писанный маслом; ничего более прекрасного в жизни своей не видывал; капли росы на листьях столь естественны, что несколько раз с трудом удерживался, чтобы не дотронуться до холста пальцем — дабы убедиться, не обманывают ли меня мои глаза. Хочет за свой натюрморт 70 гиней, я же, из чистой скаредности, предложил 20 — но лучшей картины мне лицезреть не приходилось; ради того, чтобы увидеть такое, не жалко пройти и двадцать миль.
Пасха. 11 апреля 1669 года
Театрал
В театр[90], где давали «Нищенскую братию»[91]; спектакль очень хорош, впервые видел на сцене женщин.
3 января 1661 года
С женой — в оперу[92], смотрели «Ромео и Джульетту», первую постановку. Ничего хуже видеть не доводилось, да и актеры играли преотвратно; впредь вознамерился на премьеры не ходить, ибо все они (актеры. — А.Л.) на первом спектакле совершенно теряют голову.
1 марта 1662 года
В Театр короля, где смотрели «Сон в летнюю ночь», каковую я никогда прежде не видывал — и более не увижу, ибо это самая бесцветная и нелепая пьеса из всех, что мне приходилось видеть. Должен, однако ж, признать, что танцуют они недурно, да и некоторые актрисы хороши собой — но и только.
29 сентября 1662 года
В Театр герцога, где видели «Ущемленную деву»[93]; постановка хорошая, хотя сама пьеса ничем не примечательна; с удовольствием наблюдал, как прелестная крошка танцует в мужском наряде: очаровательные ножки, вот только в ляжках кривоваты — но это изъян всех женщин.
23 февраля 1663 года
<…> Оттуда в новый театр[94], открылся накануне. Давали «Забавного лейтенанта»[95] — пьеса бездарная. Впрочем, танцевал Дьявол весьма пристойно. И хотя данный мною обет не ходить более в театры на этот не распространяется, ибо тогда его еще не было, я вознамерился отказать себе в удовольствии посмотреть две пьесы, каковые будут играться при дворе в марте и апреле, что более чем уравновесит сие излишество.
8 мая 1663 года
После обеда — пешком в Театр короля; всё в грязи — это они расширяют сцену; когда возобновятся спектакли, один Бог знает. Мне давно хотелось посмотреть, что делается за сценой: гримерные, машины и пр. Зрелище и впрямь запоминающееся; костюмы, рухлядь, все перемешано: деревянная нога, ажурный воротник, палка с конской головой, корона — смех разбирает. <…> Подумал: как же великолепно все это выглядит на сцене при свечах и какой жалкий вид имеют эти вещи, если смотреть на них вблизи. Машины превосходны, картины очень красивы.
19 марта 1666 года
По словам Т. Киллигрю, зрителей в его театре до недавнего пожара было вдвое больше, чем теперь. Говорит, что Непп может стать лучшей актрисой из всех, кто когда-нибудь ступал на сцену, — очень понятлива. Сказал, что собирается платить ей на 30 гиней в год больше и что сцена его стараниями стала в тысячу раз лучше, чем была. Теперь у них восковые свечи, много свечей; сейчас все благопристойно — не то что раньше, когда театр похож был на притон. Тогда было двое-трое скрипачей, сейчас — девять-десять, самых лучших; раньше голый пол, устланный соломой, грязь, запустение — ныне все иначе. Раньше королева бывала редко, а король — никогда, теперь же не только король, но и лучшие люди в государстве приходят, да еще за честь почитают.
12 февраля 1667 года
После обеда с женой — в Театр короля на «Королеву-девственницу»[96], новую пьесу Драйдена, ее хвалят за вкус, интригу и остроумие. И в самом деле, Нелл (Гуинн. — А.Л.) в комической роли Флоримелл превзошла самое себя: ни одному мужчине, ни одной женщине в жизни так не сыграть. На спектакле были государь и герцог Йоркский. <…>
2 марта 1667 года
В полдень домой обедать, после чего с женой и сэром У. Пенном в Театр короля; зал битком набит, были король и герцог Йоркский, играли новую пьесу «Волнения королевы Елизаветы, или История восемьдесят восьмого года»[97]. Должен признать, что я с самой колыбели наслышался столько грустных историй о королеве Елизавете, что, случается, с трудом сдерживаю слезы. <…> Увы, спектакль — не более чем кукольный театр, разыгранный живыми куклами; замысел и язык — немногим лучше. Правда, Нипп чудесно танцевала вместе с молочницами и спела песенку королеве Елизавете; в одной ночной рубашке, без парика, с волосами, затянутыми узлом на затылке, она обворожительна.
17 августа 1667 года
В Театр герцога Йоркского; зал полон — премьера новой пьесы «Кофейня»; попасть не смогли — и в Театр короля; у входа встретили Непп, отвела нас в гримерную, где в это время переодевалась Нелл; неприбранная, она особенно хороша, еще краше, чем я думал. Ходил по театру, потом зашел за сцену, сел, и она угостила нас фруктами; репетировал с Непп: подавал ей реплики, а она отвечала; прошлись по всей ее роли в «Причудах Флоры»[98] — пьеса играется сегодня. Но, Боже, какой у них обеих ужасный вид, когда они размалеваны, какие ужасные мужчины их окружают, как и та и другая сквернословят. <…> Забавно было, однако ж, слышать ругань Нелл, когда она увидала, что в партере так много пустых мест, — в другом театре (Театр короля. — А.Л.) премьера, и все зрители там. Туда вообще сейчас больше ходят, ибо актеры там лучше. <…>
5 октября 1667 года
Сегодня со мной преотлично обошлись у входа в театр. Я протянул привратнику шесть шиллингов за нас троих, и тот, изловчившись, один шиллинг припрятал и с таким чистосердечным видом заявил, что я дал ему всего пять, что я, хоть и был уверен в обратном, поддался и вынужден был добавить еще один.
24 февраля 1668 года
Моя жена давно хотела пойти на «Варфоломеевскую ярмарку»[99] с куклами, что мы и сделали. Пьеса великолепная; чем больше я ее смотрю, тем больше мне нравится ее остроумие — разве что издевательства над пуританами приелись и лишены смысла, ведь именно они в конечном счете окажутся самыми мудрыми.
4 сентября 1668 года
С женой в наемном экипаже — в Театр короля; давали «Заговор Катилины»[100] — только накануне состоялась премьера; мест в партере не было, и мы сидели в ложе. Пьеса весьма глубокомысленна — но если ее читать, на театре же не смотрится совершенно, очень однообразна, хотя костюмы красивые, сцена же в сенате, а также сцена боя — лучшее из всего, что я когда-либо видел. И все же предназначена эта пьеса лишь для чтения.
19 декабря 1668 года
Музыка и танцы
В «Дельфин» — на званый обед к мистеру Харрису, где были сэр У-с, леди Баттен, две ее дочери и многие другие. Очень весело. Сидели до 11 вечера. Я так веселился, что пел, а иногда принимался даже играть на скрипке. Кончилось тем, что все мы пустились в пляс, — я танцевал впервые в жизни, и мне самому не верилось, что танцую. Дошло до того, что мы заставили плясать Минго, негра сэра У. Баттена, а также Джека и сэра У. Пенса. Странно было видеть, что Минго танцует, как заправский танцор.
27 марта 1661 года
На биржу, оттуда — в ресторан напротив, где за обедом какой-то человек играл нам на волынке и насвистывал при этом, точно птица, — и то и другое выше всяких похвал. У меня возникло желание научиться свистеть так же, и я пообещал ему, что как-нибудь возьму у него урок за 10 шиллингов. Оттуда в присутствие, где просидел до девяти вечера. Засим домой — музицировать; допоздна сидели с женой в моей комнате и пели на два голоса. После чего — спать.
17 мая 1661 года
В Вестминстер; сидел в комнате мистера Монтегю и слушал, как какой-то француз играет на гитаре. Очень понравилось. Впрочем, и превосходная игра на этом инструменте — сущая безделица.
27 июля 1661 года
После ужина танцевали — с сегодняшнего дня жена моя начала брать уроки танцев у мистера Пемблтона; сомневаюсь, однако, чтобы она преуспела: жена полагает, что уже превзошла сию науку, а это, по-моему, не соответствует действительности.
25 апреля 1663 года
Ходил слушать, как дочка миссис Тернер играет на клавесине. От ее игры, прости Господи, выворачивает наизнанку, однако пришлось расхваливать. Вернулся домой, поужинал — и в постель. Перед сном слушал, как Ашвелл играет на треугольнике. Играла очень хорошо.
1 мая 1663 года
Явился учитель танцев; я стоял и смотрел, как он обучает мою жену; закончив с ней, заявил, что мне необходимо научиться танцу под названием coranto[101], и, поддавшись его настойчивым просьбам, а также назойливым уговорам жены, я взялся за дело, в результате чего вынужден был заплатить ему 10 шиллингов за первый урок. Теперь и я его ученик. По правде говоря, мне кажется, что наука эта для любого джентльмена весьма полезна и может пригодиться, и, хотя это будет стоить мне денег, о чем я весьма сожалею, ибо, помимо всего прочего, дал обет отдавать бедным вдвое больше, чем раньше, — я вознамерился учиться этой премудрости, тратя на нее никак не больше месяца-двух в году. Таким образом, хотя дело сие мне не особенно по душе, займусь им; если же увижу, что мне это неудобно или накладно, — брошу.
4 мая 1663 года
Домой — в доме полумрак, жена моя с учителем танцев одна наверху — не танцуют, а прогуливаются. Тут меня охватил такой приступ ревности, что сердце заныло, голова пошла кругом, и я, как ни старался, делами заниматься не смог; пошел обратно в присутствие и домой вернулся совсем поздно: всем недоволен, ко всему придирался. Улегся спать, но заснуть не мог; проговориться, однако ж, не решился.
15 мая 1663 года
Встал обуреваемый вчерашними тревогами и сомнениями, за что меня следовало бы изрядно поколотить, ведь не секрет: самому мне ничего не стоить изменить ей, поддавшись даже самому ничтожному искушению, а потому обвинять ее в легкомыслии я не вправе. Да простит мне Господь мой грех и мою безумную ревность. После обеда вновь явился Пемблтон; сослался на дела, чтобы только его не видеть.
16 мая 1663 года
В церковь. Напротив нашей галереи — Пемблтон: пялился на мою жену всю проповедь; сделал вид, что не обращаю на него внимания; жена же не сводила с него глаз; когда выходили из церкви, заметил, что она, потихоньку от меня, сделала ему реверанс, и это, приняв во внимание, что последние два дня ее все время, и утром, и после обеда, тянуло в церковь, вызывает у меня некоторые подозрения, хотя о худшем стараюсь не думать. И все же терзаюсь сомнениями, проклинаю тот день и час, когда согласился нанять ей учителя танцев. <…> Впрочем, не следует отчаиваться; необходимо увезти ее в деревню или, по крайней мере, как можно скорее положить конец этим урокам.
24 мая 1663 года
Проснулся в три ночи в совершенном смятении и под предлогом того, что надобно вскипятить воды, разбудил жену; лежал до четырех, все время порываясь встать — единственно за тем, чтобы посмотреть, чем она занимается. Встав с постели, взяла меня за руку и стала допытываться, чем это я обеспокоен, и, потратив немало добрых, а также некоторое количество злых слов, я принялся упрекать ее во вчерашнем поведении (в церкви. — АЛ.), в связи с чем она нашла повод упрекнуть и меня — дескать, я всегда страдал приступами ревности, от чего я попытался отречься, но безуспешно. После часового разговора, во время которого я прибегал то к грубости, то к ласке, сделал вывод, что жена и в самом деле много себе с ним позволяла, куда больше, чем положено, однако не имея в виду ничего дурного. Кончилось тем, что я приласкал ее и мы вроде бы помирились. Засим на лодке в Темпл, а оттуда с уполномоченным Петтом в Сент-Джеймский дворец, где провел около часу с мистером Ковентри. Далее — домой; жена не в духе, сообщила, да еще при Ашвелл, что приходил Пемблтон и что она ему сказала, чтобы впредь он не смел являться в мое отсутствие, чем, признаться, меня пристыдила, и все же пусть лучше будет так, а не иначе. <…>
27 мая 1663 года
К мистеру Блэндсу, куда мистера Пови, Годена и меня пригласили на обед, каковой прошел превосходно. У них в доме живет родственница, уродливая рыжая девка крохотного роста, которую они зовут «дочкой» и которая играет на клавесине и поет, однако так грубо, по-деревенски, что мне быстро надоело, однако принужден был делать ей комплименты. После обеда явился некий мсье Готье, который принялся учить ее петь; Боже, что за смешной, нелепый человечек: требовал от нее, чтобы она сидела с открытым ртом, да и говорит презабавно — поет, однако ж, весьма пристойно.
24 июля 1663 года
Обратно к мистеру Пови, где и поужинал; после ужина беседовали и пели. Жена его слуги Даттона (широкоплечая толстуха) поет очень красиво, одна песня понравилась мне особенно, и я записал слова и набросал на бумаге мелодию. Никогда прежде не слыхивал, чтобы кто-нибудь получал от пения такое удовольствие, чтобы пел с таким чувством и проникновением. Весьма приятно было слушать.
15 октября 1665 года
До десяти часов вечера занимался письмами и другими неотложными делами. Около одиннадцати — домой; по случаю отличного лунного вечера вместе с женой и Мерсером вышел в сад, где до двенадцати ночи пели, ублажая себя и соседей, чьи окна во все это время оставались открытыми. Засим домой, ужинать — и в постель.
5 мая 1666 года
Ужинали с лордом Лодердейлом, его женой и несколькими шотландцами — компания весьма резвая, хотя лорд Браункер уверяет, что лорд Лодердейл — человек в высшей степени степенный и здравого ума. За ужином один из его людей играл на скрипке какую-то шотландскую мелодию, каковая пришлась присутствующим по душе: гости не скрывали своего восхищения. Мне же мелодия эта показалась несколько необычной, к тому же довольно однообразной. Что же касается лорда Лодердейла, то он — и это показалось мне особенно странным — заявил, что самой лучшей музыке на свете предпочитает мяуканье кошки и что чем лучше музыка, тем хуже он себя чувствует. И что из всех музыкальных инструментов более всего ненавидит лютню, а также волынку[102].
28 июля 1666 года
К лорду Браункеру; там сэр Роб Мюррей, которого по-настоящему я оценил только теперь, с ним побеседовав; это человек блестящего ума и обширных познаний, глубоко и тонко чувствующий музыку, да и прочие предметы, коих мы коснулись в беседе; явились также мистер Гук, сэр Джордж Энт, доктор Рен и многие другие; дошло наконец дело и до музыки, то бишь до сеньора Винченцио, дирижера, и шести музыкантов, из коих двое — евнухи (оба исполинского роста, по поводу чего сэр Т. Гарви остроумно заметил, что если человека оскопить, то расти он будет так же быстро, как мерин) и одна женщина, хорошо одетая и красивая, однако не пожелавшая со мной расцеловаться, когда нас знакомил мистер Киллигрю, приведший сюда всю компанию. Клавесины завезены были заблаговременно, и, настроив их, музыканты начали играть. Должен признать, играли они хорошо, однако мне все же более по душе, когда играют свои, миссис Нипп, капитан Кук и другие. Не остался я в восторге и от евнухов: у них и впрямь голоса высокие и чистые, тем не менее доводилось мне слышать голоса ничуть не хуже — как женские, так и мужские, взять хотя бы хранителя королевского гардероба Криспа. Женщина пела хорошо, но ведь в пении главное — слова и то, как они согласуются с мелодией; к тому же, чтобы по-настоящему оценить чужеземного певца, следует знать язык, на котором он поет; я же к такому пению не привык и по незнанию моему языка остался ко всем голосовым модуляциям невосприимчив, хотя готов признать, что итальянцу, а также всякому, знающему этот язык, они вполне могли прийтись по вкусу. В то же время я пришел к заключению, что мог бы сочинять слова песен по-английски и класть их на музыку и песни эти ублажали бы слух англичанина (даже самого взыскательного) ничуть не менее, чем итальянские. <…>
16 февраля 1667 года
В церковь, оттуда домой; вскоре явился мистер Пеллинг, который привел, как и было обещано, двоих, одного зовут Уоллингтон, другого — Пигготт; у первого из них, мужчины довольно неприметного, оказался великолепный бас; он — золотых дел мастер, однако, бедняга, ходит без перчаток. Мы, все вместе, спели несколько хороших вещей, в результате чего я лишний раз убедился, что пение хором — это не пение, а своего рода инструментальная музыка, ибо слова не слышны и смысл их теряется; <…> истинное же пение — это пение на один, самое большее — два голоса, один высокий, другой низкий.
15 сентября 1667 года
Все утро в присутствии, а в полдень — домой обедать; оттуда с женой и с Деб (Уиллет. — А.Л.) в Театр короля на «Деву-мученицу»[103]; пьеса эта давно уже не ставилась и очень хороша. <…> Особое впечатление произвели духовые инструменты <…> музыка захватила меня до такой степени, что мне стало дурно, закружилась голова, как бывало, когда я был влюблен в свою жену; и в театре, и по дороге домой, и дома я не мог думать ни о чем другом; пролежал всю ночь без сна… Кто бы мог вообразить, что музыка может оказывать столь сильное воздействие на душу человека. Принял решение учиться играть на духовых инструментах и жену учить тому же.
27 февраля 1668 года
Весь вечер у себя в комнате; делал записи; обдумывал, как изобрести лучшую теорию музыки, чем та, что существует за границей; не сомневаюсь, что со временем непременно этого добьюсь.
20 марта 1668 года
С лордом Браункером и еще несколькими членами Королевского общества — в таверну «Королевская голова», что неподалеку от Чансери-Лейн; пили, ели и беседовали; более всего хотелось мне, чтобы мистер Гук и милорд объяснили, отчего в музыке бывает благозвучие и неблагозвучие, на что они отвечали, что все дело в вибрации. Меня, впрочем, ответ этот не удовлетворил: надо будет как следует подумать об этом на досуге, поискать иных, более подходящих объяснений.
2 апреля 1668 года
Застолье
Встретился с Осборном, Шоу и Спайсером; отправились обедать в таверну «Солнце», куда велели отнести две мясные туши. Очень веселились; но тут пришли мистер Уэйд и его друг капитан Мойз; сидели до семи часов; выиграл у Шоу кварту вина: он говорил, что нам подадут ягненка, а я — что телятину. Поскольку в кармане у меня было лишь 3 пенса, я ровно столько и потратил; имей я с собой больше, я бы и потратил больше, как и все остальные, — а посему предпочтительно носить с собой денег поменьше.
16 февраля 1660 года
Сегодня мистер Гудмен пригласил своего друга мистера Мура, а также меня и еще несколько человек к себе на обед, каковой имел место в «Бычьей голове» и состоял из пирога с олениной, лучшего, какой только едал я в своей жизни. За столом разгорелся спор между мистером Муром и доктором Клерком; первый утверждал, что в основе истинной трагедии должна лежать правда, а не вымысел, с чем доктор решительно отказывался согласиться. В результате меня назначили судьей в их споре и положили встретиться в том же месте утром во вторник, доесть остатки пирога и окончательно прояснить этот вопрос; проигравший же в споре заплатит 10 шиллингов.
1 сентября 1660 года
После обеда сэр Дж. Меннз предложил играть в игры, одна из коих состояла в том, чтобы посредством вопросов узнавать имена присутствующих. Вышла потеха. Мне доставляло особое удовольствие, в качестве штрафов, целовать дам, которые не смогли угадать моего имени. Особенно приглянулась мне одна прехорошенькая особа, каковая, как в дальнейшем выяснилось, оказалась невесткой сэра Уильяма Баттена.
4 февраля 1661 года
Пригласил в «Тюрбан» старых своих знакомых по Казначейству и накормил их отличным говяжьим филеем, каковой, вместе с тремя бочонками устриц, тремя цыплятами, большим количеством вина и веселья, и составил наш обед. Собралось нас в общей сложности человек двенадцать. Сдуру наобещал им, что буду угощать их обедом каждый год, и так до конца дней своих. Наобещал — но выполнять обещание не собираюсь.
30 декабря 1661 года
Сегодня вечером мистер Годен прислал мне к Рождеству большой кусок говядины и три дюжины языков. Посыльному я дал 6 ш. и еще полкроны — носильщикам. Обедал у постели жены с большим аппетитом; ели жареного цыпленка с рисом, после чего послал за сладким пирогом, ибо, по нездоровью, жена сама испечь его не смогла. После обеда сидели и разговаривали — боль у нее поутихла. Засим ненадолго — к сэру У. Пенну, а от него — в присутствие, где в полном одиночестве и с огромным удовольствием до 11 часов вечера упражнялся в арифметике, после чего — домой, ужинать и в постель.
24 декабря 1662 года
Поскольку сегодня Страстная неделя, обед наш состоял лишь из гренок и рыбы. За весь Великий пост постимся впервые.
17 апреля 1663 года
Встал и в присутствие, откуда в полдень сэр Дж. Картерет, сэр Дж. Меннз и я отправились на обед к лорду-мэру, куда были заблаговременно приглашены; кроме нас были откупщики из Таможни, три сына лорда-канцлера и прочие знатные и благородные люди. Обед выше всяких похвал, ибо мэр ни на что большее не способен. Никаких интересных разговоров — все заняты были одной едой.
20 октября 1663 года
К капитану Коку, где за ужином встретился с лордом и леди Браункер, а также с сэром Дж. Меннзом (присутствовали вдобавок сэр У. Дойли и мистер Ивлинг); радостная весть[104] привела всех нас в такой восторг, что в течение последующих двух часов мы покатывались со смеху и развлекались как могли. Среди прочего мистер Ивлинг потешал нас тем, что экспромтом сочинял и декламировал стишки, в которых обыгрывались слова «уметь» и мочь», и преуспел в этом настолько, что у сэра Дж. Меннза застрял кусок в горле и он чуть было не задохнулся, от чего, впрочем (что вполне в его духе), развеселился еще пуще. <…> Более искренней радости я в жизни своей не испытывал.
10 сентября 1665 года
В церковь, где наш пастор Миллз прочел хорошую проповедь. Оттуда — домой, отлично пообедал жареными говяжьими ребрышками и сладким пирогом; за столом только жена, брат и Баркер, а также много хорошего вина собственного изготовления. От души радуюсь и благодарю всемогущего Господа за то, что в этот день я жив и здоров.
Рождество 1666 года
После обеда милорд (граф Сандвич. — А.Л.) и другие знатные гости сели за карты, мы же беседовали, рассматривали мои книги, картины, рисунки жены, каковые гости сочли превосходными; весь день провели в веселии и разошлись в семь вечера, ибо уже стемнело, да и погода испортилась. На этом прием завершился, был он для меня почетным и радостным; более удачного приема у меня еще не было и вряд ли в скором времени будет. Засим в комнату жены, где мы поужинали наедине, после чего я попросил ее расчесать мне волосы и заглянуть под рубашку, ибо последние дней шесть-семь испытывал ужасный зуд; выяснилось, что у меня вши, в волосах и на теле она обнаружила в общей сложности более двадцати вшей, больших и маленьких, что меня поразило, ибо подобного не случалось со мной последние лет двадцать. Я подумал было, что меня наградил ими наш мальчуган (слуга. — А.Л.), однако на нем вшей не нашли, откуда они взялись, ума не приложу. Решил коротко постричься и избавиться от них раз и навсегда, от чего пришел в прекрасное настроение и отправился спать.
23 января 1669 года
Щеголь
Сегодня утром принесли мой камлотовый плащ с золотыми пуговицами и шелковый камзол, каковой обошелся мне очень дорого — дай Бог, чтобы я сумел за него расплатиться.
1 июля 1660 года
Обед был прекрасен, вино отличное. Будучи неряшливо одет, что мне, увы, свойственно, не был так весел, как мог бы быть и бываю, когда одет пристойно; поневоле вспоминаются советы моего отца Осборна[105], писавшего, что джентльмен может экономить на всем, кроме туалетов.
9 октября 1661 года
Сегодня утром в день лорда-мэра сэра Энтони Бейтмена принесли мой новый бархатный плащ — верней сказать, он подбит бархатом, а снаружи — добротная материя. Такой плащ у меня впервые, и я больше всего на свете боюсь его быстро сносить. Думал пойти в нем обедать, однако, поразмыслив, решил его не надевать, дабы он не потрепался в толпе. Сегодня утром, одеваясь, обнаружил, что мои манжеты не отглажены, и в раздражении смял их и бросил на пол, отчего бедняжка Джейн так расстроилась, что я даже пожалел о содеянном.
29 октября 1663 года
В присутствие, где до 10–11 вечера трудился над месячным отчетом и, к превеликому огорчению, обнаружил, что в этом месяце потратил на 43 фунта больше, чем в предыдущем; тогда было 717, а теперь 760 — в основном из-за расходов на платье для себя и для жены; на нее ушло 12 фунтов, а на меня 55 или около того: я пошил себе бархатный плащ, два новых камзола, один черный, оба одноцветных, новую бархатную мантию с ворсом, золотыми пуговицами и петлями, новую шляпу, высокие сапоги на шелку и много чего еще, вознамерившись впредь следить за своим видом. А также два парика, один обошелся мне в 3 фунта, другой в 40 шиллингов. Покамест не надевал ни тот, ни другой, но с Божьей помощью со следующей недели начну носить. Посему теперь тратиться на одежду долгое время не понадобится. Будем, однако, надеяться, что со временем удастся купить и еще что-нибудь, дабы не пришлось, как прежде, из-за отсутствия нарядов красться по улицам, подобно нищему.
31 октября 1663 года
Явился брадобрей Чапмен, который по моему желанию и безо всякого труда состриг мне волосы, что, признаться, привело меня в уныние; но коль скоро дело было сделано, и к тому же на голове у меня красовался новый парик, я долго не отчаивался и заплатил ему 3 гинеи, с чем он и ушел, прихватив с собой и мои волосы, чтобы сделать из них парик кому-нибудь еще. Я же продемонстрировал новый завитой парик всем своим служанкам, каковые сочли, что мне он к лицу, только Джейн промолчала: бедняжка никак не могла прийти в себя от того, что у нее на глазах я расстался с собственными волосами.
3 ноября 1663 года
Встал и, коль скоро было уже поздно, — в церковь. Обнаружил, к своему удивлению, что мой новый завитой парик, вопреки всем моим опасениям, большого впечатления на прихожан не произвел; я-то думал, что вся церковь будет разглядывать меня во все глаза, однако ничего подобного не произошло.
8 ноября 1663 года
Сегодня утром надел свой новый плисовый камзол; вещь дорогая и благородная; обошлась мне в 17 гиней.
30 октября 1664 года
Спустившись утром вниз, обнаружил брадобрея Джервеза, он принес мне завитой парик, тот самый, к которому я на днях приценивался в Вестминстере; однако разглядел, что он весь свалявшийся (у Джервеза такое случалось и раньше), и от парика отказался; приобрел его в другом месте.
4 апреля 1667 года
Сегодня утром, в соответствии с новой модой, облачился в только что купленный камзол из добротной материи с перевязью через плечо; отвороты рубашки и мундира оторочены шелковыми кружевами — в тон камзолу. Навел на себя красоту — и в церковь, где скучная проповедь и никому не известный пастор.
17 мая 1668 года
Сватовство[106]
23 июня. Милорд заговорил со мной о том, как ему хочется пристроить своих детей, и спрашивал моего совета и помощи. Сказал, что хотел бы отдать леди Джемиму замуж за старшего сына сэра Дж. Картерета, к чему я отнесся с одобрением и вызвался сам с ним поговорить, что милорду понравилось. <…>
24 июня. Встал, когда не было еще и шести, а в семь был уже в Вестминстере у доктора Кларка, коего в записке, посланной накануне вечером, уведомил о цели своего приезда. Поведал ему о возложенном на меня поручении, к каковому (как, впрочем, я и предполагал) отнесся он с большой радостью; сошлись на том, что, поскольку и милорд, и сэр Джордж связаны — под милостивейшим покровительством Его величества — с морем и оба являются представителями знатного и благородного рода, — их родственная связь принесет всем нам немалую пользу. А посему он вызвался отыскать сегодня же сэра Джорджа и начать действовать. От доктора Кларка — к сэру Дж. Картерету, коего обнаружил в его кабинете в Уайтхолле и, насколько это было возможно и со всеми подобающими любезностями, изложил ему суть дела, каковое было воспринято им с величайшим благорасположением и всяческими благодарностями в мой адрес; сэр Дж. Картерет пообещал, что сделает для своего сына все, что только в его силах, дабы он был достоин дочери милорда. Со мной же держался с благожелательностью и чувством благодарности за то дело, какое я на себя взял.
9 июля. Около 10 утра по воде — к сэру Дж. Картерету в Дептфорд. Приняты были с величайшими любезностями леди Картерет и ее детьми и превосходно пообедали. После обеда, воспользовавшись случаем, долго беседовал с мистером Ф. Картеретом, нашел его человеком скромным, весьма добронравным и сообразительным. <…> Все мы очень радовались, ибо никогда еще не было пары более подходящей, чем мистер Картерет и леди Джемима.
Между тем, бедная леди Сандвич по секрету сообщила мне, что пребывает в сомнении, придется ее дочери по душе этот союз или нет, и испытывает по этому поводу немалый страх, на что я ответил, что со своей стороны нисколько не боюсь и ей желаю того же. Впрочем, ведет себя миледи в высшей степени осмотрительно и своими опасениями ни с кем не делится.
14 июля. По воде к сэру Дж. Картерету; застал там леди Сандвич — покупает вещи на свадьбу леди Джем (Джемимы. — А.Л.). Против ожиданий леди Джем сегодня явилась в Дейгенхемз[107], куда завтра для встречи с ней должен прибыть и мистер Картерет (здесь и далее — Филип Картерет. — А.Л.). Мое предложение его сопровождать, ибо здесь он никого не знает, было с радостью принято, и посему еду с ним. Боже, чего только леди Картерет для нее (Джемимы. — А.Л.) не делает: посылает ей драгоценности, закупает постельное белье лучшего качества! Миледи и я потрясены ее любезным отношением к нам всем; кажется порой, будто Картереты вознамерились юную леди купить.
15 июля. Мистер Картерет и я — паромом в Гринвич, откуда, спустя час, покамест переправлялись на другой берег и свозили с парома карету и лошадей, — в Дейгенхемз. Боже, какой же глупый разговор состоялся у нас о любви: за всю свою жизнь не встречал еще человека, в любовных делах более робкого. Приехали, когда уже смеркалось, и были радушно приняты леди Райт и лордом Крю. Жених разумно и кратко отвечал на все вопросы о нашем путешествии, однако невесте — ни слова. Сели ужинать и после ужина беседовали вновь, однако на невесту он по-прежнему никакого внимания. Милорд предложил, коль скоро Филип приехал ненадолго, оставить молодых вечером наедине, дабы между ними завязались любовные отношения, однако я посоветовал этого не делать, чтобы не приводить невесту в слишком большое смущение. Посему жениха отвели в отведенную ему комнату, куда я направился вместе с ним узнать, понравилась ему невеста или нет, на что он ответил, что понравилась и даже очень, но, Боже, никогда еще влюбленный не произносил подобных слов столь вяло, безжизненно! Пожелав ему спокойной ночи, спустился помолиться на ночь с семьей лорда Крю, после чего лорд и леди Райт и я стали думать, как действовать дальше, и решили наконец отправить молодых вместе в церковь, как это было принято в их семье, несмотря на то что хромота жениха явится немалой помехой. <…>
16 июля. Утром привел себя в порядок — и к мистеру Картерету; прогуливались с ним час-другой по галерее: дома более просторного и красивого мне прежде видеть не приходилось. Наставлял его постоянно держать невесту за руку и пообещал, что изыщу способ оставить их наедине, после чего ему надобно будет сказать ей то-то и то-то, а также не забыть выразить благодарность лорду Крю и леди Райт, за что он меня поблагодарил, признав, что без моего наставления ни за что бы не справился. Между тем спустились лорд Крю, леди Райт, а также сама невеста, и, сев в кареты, мы отправились за 4 мили в церковь, где прослушали прекрасную проповедь, а следом — покаянное признание одного из прихожан, осужденного Церковью за грехи. После чего — в обратный путь; ни в церкви, ни по дороге мистер Картерет ни разу не осмелился взять невесту за руку, на что по возвращении домой я не преминул ему указать, и он пообещал, что исправится. Засим — обедать. Беседовал, прогуливаясь по галерее, с милордом, после чего леди Райт и я, а следом и лорд Крю, словно бы невзначай, вышли, оставив молодых наедине; последовала нашему примеру и прелестная малютка, дочь леди Райт, которая покинула столовую, будто по наитию прикрыв за собой дверь, чем вызвала всеобщий смех стоявших за дверью. Вместе молодые пробыли около часу, и, когда пришло время вновь ехать в церковь, жених вывел ее из дома за руку и усадил в карету. В церкви, где простояли всю вторую половину дня, — несколько весьма миловидных дам, однако слишком уж душно. По возвращении гуляли в саду, где, во второй раз, оставили молодых наедине; во время прогулки леди Райт, к моему огорчению, заметила, что доктор Скотт должен до свадьбы что-то сделать с шеей леди Джем, ввиду чего за ним следует послать, а также надлежит пошить ей новые наряды, о чем я непременно позабочусь. Отвели мистера Картерета в его комнату и, вновь помолившись, — спать.
17 июля. Утром леди Райт, мистер Картерет, я и все прочие играли в бильярд, после чего вновь оставили молодых наедине. <…> Перед нашим отъездом отвел леди Джем в сторону и спросил, нравится ли ей этот джентльмен и не испытывает ли она с ним затруднений. Она покраснела и отвернулась, однако затем, помолчав, ответила, что готова подчиниться родительской воле. Больше ей сказать — а мне от нее ожидать — было нечего. На обратном пути мистер Картерет горячо благодарил меня за заботу и старания и сказал, что совершенно счастлив, хотя, по правде говоря, леди Джем вела себя чопорно и ничего ни себе, ни ему не позволила, отвечая на его вопросы со всей серьезностью, что следовало из его рассказа и на что я не мог не обратить внимания. <…>
24 июля. Между шестью и семью утра — в Дептфорд к сэру Дж. Картерету, откуда на переправу, после чего, со всей торжественностью, в карете, запряженной шестеркой лошадей, — в Дейгенхемз. По приезде всех нас — и сэра Дж. Картерета с женой, и их маленькую дочь Луизонну, и меня — прекрасно приняли и развлекали как могли; весь день провели лучше некуда, и я радовался от души нашей миссии, благородному обществу и пышному застолью. Мистер Картерет, однако, по-прежнему так же робок, как и в первый день. Вечером, около семи, — вновь в карету и в обратный путь. Сэр Дж. Картерет и тогда и теперь в превосходном настроении; оттого, что дело сладилось, он весел, разговорчив, ребячлив — в жизни не видел его таким! Правда, в какую-то минуту он с самым серьезным видом обмолвился, что, знай он, что его сын такой же распутник и пьяница, как очень многие при дворе, он бы ни за что не стал этого скрывать и во всеуслышание заявил, что он леди Джем — не пара.
31 июля. В 6 утра — в Дептфорде, где встретился с сэром Дж. Картеретом и миледи; я в новом камзоле из цветного шелка с золотыми пуговицами и широкими золотыми кружевами на манжетах — очень богато и красиво. По воде к переправе, где по прибытии кареты не обнаружили: из-за отлива паром не смог добраться до противоположного берега и ее перевезти. Посему вынуждены были на холоде и на ветру сидеть на Собачьем острове без малого три часа, однако, коль скоро повод у нас был приятный, да и поделать мы ничего не могли, пришлось набраться терпения; забавно было наблюдать, как сэр Дж. Картерет, человек, который отличался самым необузданным нравом на свете и которому не терпелось поскорей добраться до цели, не только смирился с необходимостью ждать, но и пребывал в приподнятом настроении — во всяком случае, не досадовал и не раздражался. Опасаясь, как бы не пропустить время, отведенное для венчанья, мы были вынуждены, хоть и с большой неохотой, отправить вперед разрешение на венчанье и обручальное кольцо. Когда же мы наконец добрались до места, то, хоть и ехали во весь опор на шести лошадях, оказалось, что из дома молодые уже выехали; когда же подъезжали к церкви, то встретили их в дверях — венчанье кончилось, что было весьма огорчительно. Однако, узнав, что молодые обвенчаны и все прошло хорошо, мы успокоились. Невеста печальна, что досадно; впрочем, думаю, все дело в ее излишней серьезности. Все, кроме меня, ее поздравили; я же сделал это лишь после того, как леди Сандвич поинтересовалась, поздравил я невесту или нет. Засим — обедать; за обедом весело, но чопорно — в столь знатных семьях на свадьбах ведут себя обыкновенно вольготнее. После обеда общество разделилось: одни сели за карты, другие предались беседе. Вечером ужинали, затем вновь разговаривали и, что особенно удивительно, все, в том числе и молодые, пошли к молитве. Помолившись же — спать. Перед сном вошел в комнату жениха и, покуда он раздевался, имел с ним весьма игривую беседу, после чего его вызвали в комнату невесты, и они легли в брачную постель. Я же поцеловал невесту, когда та уже лежала в постели, после чего она, с присущими ей серьезностью и здравомыслием, задернула полог, и я пожелал молодым доброй ночи.
Философ
<…> Хоть я и убежденный противник расточительства, однако придерживаюсь того мнения, что лучше пользоваться радостями жизни теперь, когда у нас есть здоровье, деньги и связи, а не в старости, когда не останется сил насладиться этими радостями в полной мере.
20 мая 1662 года
Вчера умер сэр Уильям Комптон, и смерть эта поразила меня до глубины души, ведь это был, по мнению многих, один из наидостойнейших мужей и лучших военачальников Англии; к тому же это был человек незапятнанной чести, беспримерной отваги, редких способностей, исключительного благородства, достоинства и усердия; это был человек, который умер в расцвете лет (говорят, ему не было и сорока) и равного которому не осталось ни в одном из трех королевств[108], — а между тем, хоть трезвые люди при дворе и опечалены его смертью, я что-то не заметил, чтобы это мешало им радоваться жизни, предаваться досужим беседам, смеяться, есть и пить, словом, вести себя так, словно ничего не произошло, что позволяет мне лишний раз убедиться: смерть наша неизбежна, внезапна и малозначима для окружающих; все умирают одинаково: богатого и знатного покойника мы оплакиваем ничуть не больше, чем любого другого.
19 октября 1663 года
Поднялся в четыре часа утра и отправился пешком в Гринвич, где зашел к капитану Коксу; увидев его лежащим в постели, внезапно вспомнил вчерашний свой сон, лучше которого трудно себе представить, а именно: приснилось мне, будто я держу в объятьях саму леди Каслмейн, будто она позволяет мне делать с ней все, что только пожелаю, и будто я вдруг осознаю, что происходит это не наяву, а во сне. Но коль скоро я сумел испытать столь невыразимое блаженство не наяву, а во сне, какое счастье было бы, если бы мы, лежа в могиле, могли (в соответствии с тем, что писал Шекспир[109]) видеть сны, причем именно такие сны, — тогда бы мы не боялись смерти так, как боимся теперь, в годину чумы.
15 августа 1665 года
Утром, только я встал, за мной послала леди Баттен, которая упрекнула меня в том, что я ни разу не заходил к ней с тех пор, как она овдовела. Извинялся как мог; я и вправду виноват, но не в моем обыкновении торопиться с визитами. Тут она принялась рассказывать мне о своем здоровье, каковое, к величайшему огорчению многочисленных детей ее мужа, опасений не внушает, и я подумал о том, чего стоят вдовьи слезы: сегодня она безутешна, а завтра о покойнике забудет и думать. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: каждодневные заботы в конечном счете вытесняют все прочие.
17 октября 1667 года
Итак, сомневаюсь, чтобы я мог, по состоянию своего зрения, продолжать вести сей дневник и в дальнейшем[110]. Я и без того давно уже причиняю непоправимый вред своим глазам всякий раз, когда берусь за перо. А стало быть, впредь от ведения дневника мне следует воздерживаться, в связи с чем, начиная с сегодняшнего дня, записи будут вестись под мою диктовку, мне же придется довольствоваться в своих воспоминаниях лишь тем, что потребно знать всему миру; ежели случится нечто имеющее касательство ко мне одному (что маловероятно, ибо любовь моя к Деб миновала, а слабеющее зрение лишает меня всех прочих радостей жизни), то вынужден буду собственноручно ставить зашифрованные пометы на полях. А посему обрекаю себя на сей тернистый путь, который равнозначен, по существу, лицезрению собственных похорон, в чем, а также в надвигающейся слепоте и сопряженными с ней неудобствами Господь милостивый, надеюсь, меня не оставит.
31 мая 1669 года