[60], где мы и расстались. Вернулся домой раздосадованный, про себя, однако ж, решил, что еще не все потеряно.
17 февраля 1667 года
Долго лежал со своей бедной женой в постели; вспоминали, как она, бедняжка, покуда мы ютились в нашей комнатушке у лорда Сандвича, топила углем печку и стирала своими нежными ручками мое грязное белье, за что я должен любить ее и восхищаться ею всю жизнь. А также убеждать себя, что она способна делать все это и впредь, если только, по воле Господа, нам суждено опять впасть в нужду.
25 февраля 1667 года
Перед обедом упросил жену спеть; бедняжка так фальшивила, что довела меня до исступления. Увидев, в какую я пришел ярость, она стала так горько плакать, что я решил: не буду более ее расхолаживать, а попробую лучше научить петь, чем, безусловно, доставлю ей удовольствие, ведь учиться она очень любит – главным образом, чтобы угодить мне. С моей стороны крайне неразумно отбивать у нее охоту выучиться чему-то дельному. Ссора наша, впрочем, продолжалась недолго, и за стол мы сели помирившись.
1 марта 1667 года
Вернулся домой к обеду; у жены учитель музыки. Я так рад, что она, пусть и с опозданием, начинает играть на флажолете, что решил, что буду в течение месяца-двух учиться у него и сам. Если только Господь пошлет моей жене и мне долгую жизнь, мы сможем в старости играть вместе.
8 мая 1667 года
Вечером дома. Пели с женой на два голоса, после чего она, ни с того ни с сего, заговорила о своих туалетах и о том, что я не даю ей носить то, что ей хочется. В результате разговор пошел на повышенных тонах, и я счел за лучшее удалиться к себе в комнату, где вслух читал «Гидростатику» Бойля[61], пока она не выговорилась. Когда же она устала кричать, еще пуще сердясь оттого, что я ее не слушаю, мы помирились и легли в постель – в первый раз за последние несколько дней, которые она спала отдельно по причине сильной простуды.
4 июня 1667 года
С утра – в присутствии, куда присылает за мной жена; возвращаюсь и вижу хорошенькую девушку, которую она хочет взять себе в компаньонки. И хоть девушка не столь красива, как описывала жена, она все же весьма хороша собой, настолько, что мне она должна понравиться, а потому, исходя из здравого смысла, а не из чувства, было б лучше, если бы она у нас не осталась, дабы я, к неудовольствию жены, ею не увлекся. <…>27 сентября 1667 года
Домой в карете. Дома пел и ужинал с женой, поглядывая украдкой на нашу красотку (Деб Уил-лет. – А. Л.), Засим – в постель.
1 октября 1667 года
Тут я попрощался с отцом и дал сестре 20 шиллингов. Когда я уезжал, она плакала – то ли оттого, что не хотела со мной расставаться, то ли потому, что жена была с ней нелюбезна. Да простит меня Господь, я считаю ее такой хитрой и зловредной, что слишком большой любви к ней не испытываю. Впрочем, она, как бы там ни было, – мне сестра, и я должен ее содержать.
11 октября 1667 года
Встал, оделся и спустился к себе просмотреть кое-какие бумаги. Тут входит Уиллет с поручением от своей хозяйки, и я впервые не удержался и ее поцеловал – уж больно она хорошенькая и очень мне по душе.
22 декабря 1667 года
Вечером ужинал у нас Дж. Бейтлир; после ужина Деб (Деб Уиллет. – А. Л.) расчесывала мне парик, что привело к величайшему несчастью, какое только выпадало на мою долю, ибо жена, неожиданно войдя в комнату, обнаружила девушку в моих объятиях, а мою manus sub su[62] юбками. На беду, я так увлекся, что не сразу жену заметил; да и девушка – тоже. Я попытался было изобразить невинность, но жена моя от бешенства потеряла дар речи; когда же обрела его вновь, совершенно вышла из себя. В постели ни я, ни она отношения не выясняли, однако во всю ночь не сомкнули глаз; в два часа ночи жена, рыдая, сообщила мне под большим секретом, что она – католичка и причащалась, что, разумеется, меня огорчило, однако я не придал этому значения, она же продолжала рыдать, касаясь самых разных тем, пока наконец не стало ясно, что причина ее страданий в увиденном накануне. Но что именно ей бросилось в глаза, я не знал, а потому счел за лучшее промолчать. <…>
25 октября 1668 года
Встал и незаметно сунул Деб записку: пусть знает, что я продолжаю отрицать, что ее целовал, и ведет себя скромно. Очень надеюсь, Господь простит мне эту ложь, ибо знает, как тяжело мне будет, если бедняжка из-за меня пострадает; ежели жена все узнает, она никогда со мной не помирится и жить вместе нам будет невмоготу. Девушка прочла записку и, проходя мимо, мне ее подбросила.
9 ноября 1668 года
Хандра не оставляет жену ни днем ни ночью; утром сказала, что не допустит, чтобы я виделся с девчонкой. В присутствие, где пробыл все утро; оттуда – домой обедать; жена раздражена пуще прежнего, говорит, девчонка во всем призналась, что не может меня не пугать, ибо последствия предвидеть невозможно. <…> Упрекала меня в жестокости и вероломстве, я же продолжал отрицать, что целовал ее. Твердила, что всегда была ко мне добра, я же с самого начала обращался с ней дурно; что из верности мне отказывалась от многих искушений: домогался ее, дескать, при посредстве капитана Феррера даже милорд Сандвич, чем вызвал ревность жены. Все это я признал, очень горевал и плакал, после чего мы вновь помирились, и я – в присутствие, где просидел допоздна; вернулся, поужинали вместе и легли, однако спустя полчаса будит меня и кричит, что заснуть не может; не спала до полуночи, бесновалась, и я опять рыдал и, как и давеча, просил прощения, после чего дал ей слово: что сам рассчитаю девчонку, продемонстрировав мою к ней неприязнь, что я, пусть и с тяжелым сердцем, попытаюсь сделать. Таким образом удалось ее успокоить, мы наконец уснули и худо-бедно проспали до утра.
10 ноября 1668 года
Жена говорит, что Деб сегодня утром куда-то отправилась и по возвращении сообщила, что нашла себе место и завтра утром уходит. Это немало меня опечалило, ибо, по правде сказать, я испытываю сильное желание лишить эту девушку невинности, чего бы я, вне всякого сомнения, добился, если бы уо имел возможность провести con[63] ней время, но теперь она нас покидает, и где ее искать, неизвестно. Перед сном жена предупредила меня, что не позволит мне не только поговорить с Деб, но даже с ней расплатиться, поэтому я выдал жене 10 гиней, жалованье Деб за полтора с лишним года, и деньги эти жена отнесла ей в комнату. Засим в постель, и, слава Господу, на этот раз, впервые за последние три недели, мы провели ночь в мире и согласии.
13 ноября 1668 года
Встал с мыслью о том, что надо бы передать Деб записку и немного денег, с каковой целью завернул в бумагу 40 шиллингов, однако жена не спускала с меня глаз ни на секунду; она пошла в кухню до меня и, вернувшись, сказала, что она (Деб. – А. Л.) там, а потому мне туда заходить нельзя. После того как она повторила это несколько раз, я не выдержал и вспылил, чем вызвал ее гнев; обозвав меня «собакой» и «скотиной», она заявила, что я бездушный негодяй, и все это, сознавая ее правоту, я стерпел. <…> Ушел в присутствие с тяжелым сердцем; чувствую, что не могу забыть девушку, и испытываю досаду из-за того, что не знаю, где ее отыскать; более же всего гнетет меня мысль о том, что после случившегося жена возьмет надо мной власть и я навсегда останусь ее рабом. <…>
14 ноября 1668 года
Все утро у себя; радуюсь при мысли, что на сегодняшний день отношения между женой, Деб и мной улажены. В полдень поднялся наверх посмотреть, как идут дела у обойщиков – они вешают портьеры в моей лучшей комнате и обивают мою новую кровать, и обнаружил жену, в печали сидящую в столовой. На мой вопрос, в чем дело, она стала вновь кричать, что я изменник и последний негодяй, намекая на то, что накануне я был у Деб, что я с жаром отрицал, понимая, что узнать об этом ей было неоткуда, однако в конце концов, дабы облегчить свою и ее совесть и раз и навсегда покончить с этим дурным делом, во всем признался, после чего весь день, сидя наверху в нашей спальне, выслушивал ее угрозы, заклинания и проклятия. И, что того хуже, она поклялась всем, что у нее только есть на свете, что собственноручно расквасит нос этой девице и сегодня же от меня уйдет, и потребовала 300–400 фунтов отступного – тогда она, дескать, уйдет без шума, в противном же случае молчать не станет. Так, в смятении, печали и стыде, запечатлевшемся и на лице моем, и на сердце, в неимоверных страданиях, какие только могут быть ниспосланы человеку, провел я остаток дня, боясь, что история эта не кончится никогда; однако в конечном счете я вызвал У. Хьюера, которому во всем признался, после чего бедный малый, рыдая, как дитя, добился того, чего не удалось мне, а именно: взял с жены слово, что она успокоится, если я пообещаю ей никогда больше, до конца дней моих, не видеть Деб и не говорить с ней, точно так же, как в свое время я дал ей слово не видеть Пирс и Непп. И я дал, прости Господи, ей слово, что не увижусь и с Деб тоже, хотя, уверен, едва ли свое обещание сдержу. Вследствие чего, вопреки самым моим смелым надеждам и стараниям, в доме воцарился мир. Вечером – ужинать, за ужином теплые, ласковые слова – и в постель, где, к ее удовольствию, yo hacer con ella[64], и, проведши ночь в покое и радости, преисполнился решимости, если только удастся преодолеть этот разлад, избавить ее впредь от подобных переживаний – этих и каких-либо других тоже, ибо нет на свете большего проклятия, чем то, что происходит сейчас между нами; а потому клянусь Богом никогда более не обижать ее, о чем с сегодняшнего вечера каждодневно буду молиться в одиночестве у себя в комнате. Господь знает, что пока я не способен еще возносить Ему молитвы от всего сердца, однако, надеюсь, Он сподобит меня с каждым днем бояться Его все больше и хранить верность бедной моей жене.