Глава первая
Я ходил теперь на работу один. Вставал первый, бежал в душ, потом пил чай и просматривал учебники. Потом полчаса бродил по улицам и смотрел, как оживает город. С Лешкой мы почти не разговаривали. Алексей Иванович поглядывал на нас и молчал.
Я сбежал по лестнице, вышел на улицу и почувствовал, что мороз не настоящий и что днем будет подтаивать. Лед на лужах был тонкий. Я надавил, лед треснул, выступила черная вода. На проспекте Максима Горького солнце било прямо в глаза. Мне казалось, что лучи были теплые.
Каждый раз, когда наступала весна, я думал об Украине. Я шел и видел наш дом, сад и тополя перед домом. Видел себя маленьким и босоногим. Мы сидим на кухне. Бабушка хлопочет у плиты. Возле меня стоит старая плетеная корзина с вишнями. Вишни черные, большие и сочные. Дверь в комнату, как всегда, перекошена и висит на одной петле. Печка дымит. Бабушка открывает дверцу, дует, и у нее текут слезы. Я сижу на сундуке, болтаю ногами, ем потихоньку вишни и смотрю, как Мушка вертится возле доски, на которой лежит мясо, крутит хвостом и поглядывает на меня. Бабушка говорит: «Мушка!» - и Мушка, поджав хвост, идет ко мне.
У проходной я вынимаю пропуск. Прохожу через вертушку, иду через двор, открываю двери цеха. Уже две недели я работаю на своем станке. Он как новый, и на нем сделали дополнительную скорость. Я работаю на своем прежнем месте. Слева от меня Лешка, справа Нюра. Я открываю шкафчик, достаю инструменты, включаю станок. Работа у меня несложная, и от этого время идет медленно. Стружка бежит вниз, и над резцом поднимается серая струйка дыма. Я смотрю на деталь, смотрю на резец, смотрю на часы. Потом слышу голос мастера и знаю, что он стоит возле Нюры. Мастер начинает кричать и стучит штангелем по станку.
- А кто это примет? Кто это возьмет, если здесь у тебя три, а здесь у тебя четыре? Что у нас, детский сад?
- А что, вы не знаете, что фрезу уводит?
- А зачем ты работаешь этой фрезой?
- Так вы увольте меня. Я же просила. Зачем вы меня держите? Или переведите в другой цех.
- Так что, у нас детский сад?
- Я уже это слышала...
Краем глаза я посмотрел на Нюру. Мне стало жалко ее. Я вынул деталь и бросил ее на тумбочку. Деталь была горячая. Взял новую болванку. Болванка была большая. Вполне годилась бы и вполовину тоньше. Вставил и снова подвел резец. Пошла стружка, и край болванки заблестел. Мастер подошел ко мне. Посмотрел на чертеж, взял деталь, промерил, положил на место. Постоял, потом сказал:
- Кочин, как ты смотришь, чтобы поработать вечером?
В семь часов я должен был встретиться с Ирой, и я сказал:
- Я плохо смотрю. Какие вы даете болванки? Вон сколько стружки.
- Эту неделю надо будет поработать.
- Нет. Я готовлюсь к экзаменам.
- Но ты же комсомолец. Ты же должен понимать: это для государства.
- Металл тоже государственный, а болванка вон какая.
- Чему тебя учат?
- А чему? По-моему, рабочий день уменьшается, а не увеличивается. А кроме того, есть закон, и нечего меня уговаривать.
- Ты же мне вчера говорил, что хочешь заработать.
- Я хочу днем, а вечером не хочу.
Мастер открыл рот, потом закрыл. Потом опять открыл и ушел. Я знал, что теперь он меня прижмет.
После обеда ко мне подошел Васька Блохин. Васька улыбался, и у него опять был новый галстук. Глядя на Ваську, я часто думал: почему он всегда такой свежий? Даже вечером у Васьки был такой вид, словно он не работал и целый день не стоял у станка. Года два назад его называли пижоном. Потом это забылось. Все привыкли к тому, что у него светлые рубашки и новые галстуки. Васька спросил:
- Ну, как с учебой? Может, помощь нужна?
Я знал, что Васька пришел не за этим, и решил, что не уступлю все равно.
- Ты сбоку не заезжай. Ты говори сразу.
Васька пожал плечами.
- Ты чего это в бутылку лезешь? — спросил он.
- Ну ладно. Мне некогда. У меня работа.
- Ты, может, думаешь, что ты герой?
- Я так и думаю.
- Ты не особенно. Раз ты в организации, значит, мы за тебя отвечаем. И за твою учебу.
Я вынул деталь и бросил на тумбочку. Она скатилась и упала. Я поднял ее, взял новую и сказал:
- Я пойду за эмульсией. Может, мы по дороге поговорим?
Васька перестал улыбаться. Я смотрел на него, он смотрел на меня.
- Все ребята останутся. Ты можешь уходить. Заставить тебя никто не имеет права. Но только ты подумай об этом.
Васька повернулся и пошел к своему станку.
За пятнадцать минут до звонка я сложил все и начал чистить станок. Ребята продолжали работать. Я вычистил станок, они работали. Я видел, что Лешка наблюдает за мной. Я проходил по цеху, и многие поднимали головы. На доске, где были проценты за вчерашний день, возле моей фамилии было 115. Я работал не хуже других. У самого Васьки было только на пять процентов больше. Я пошел быстрей и толкнул дверь ногой. Она распахнулась, потом захлопнулась, и шум цеха пропал.
В комнате из угла в угол была протянута леска с крючками. На столе тоже были крючки, блесны и еще какие-то приспособления. Посреди стола лежал клубок красных шерстяных ниток. Алексей Иванович готовился к весне. Лешка тоже решил заняться рыбной ловлей. Над кроватью у него висела карта Ленинградской области, а на тумбочке лежали книги, на которых были нарисованы рыбы, глотающие крючки.
Я сходил в душ, переоделся и посмотрел в зеркало. Можно было и не бриться, но я побрился. Потом открыл учебник истории.
История запоминалась легко, и все было понятно.
Каждую минуту могли прийти Лешка и Алексей Иванович. Мне не хотелось встречаться с ними. Я встал и закрыл учебник. Вот уже полмесяца я приходил в комнату только после двенадцати. Приходил, чтобы переспать. Я занимался в библиотеке, или ходил в школу на уроки алгебры, геометрии и тригонометрии, или бывал у Иры.
Я давно уже хотел сходить с Ирой в ресторан. Я представил, как мы идем между столиками и все смотрят на Иру. Я как-то пригласил ее. Она отказалась.
- У меня нет денег, — сказала она.
Я почувствовал себя обиженным и даже оскорбленным.
- Если я предлагаю, значит, у меня есть.
- Ты не обижайся, — сказала Ира, — но я не привыкла пользоваться чужими деньгами.
- Что это значит - чужими? И потом, всегда ведь платит мужчина. Пойдем, и все.
Ира рассмеялась.
- Это в девятнадцатом веке должны были платить мужчины. А у нас это просто пережиток. Тогда были гвардейские офицеры, у которых папы были помещиками. А сейчас мы с тобой равны. Ты платишь, и я плачу. В ресторане дорого.
Я понял, что разговоры ни к чему не приведут.
- Значит, ты совсем не хочешь идти?
- О, у тебя тон собственника!
- Нет, ты скажи.
- Я получу стипендию, и мы пойдем.
И вот сегодня мы должны были пойти в ресторан. Я вышел из троллейбуса, когда на Городской станции часы показывали без двух семь. У памятника Кутузову стояло еще несколько человек. Ира опоздала на десять минут. Я не узнал ее издали. Она пришла в новом пальто. Оно было бежевое и очень нарядное. Шляпка тоже была новая, светло-коричневая, формой напоминающая каску.
- Я задержалась в парикмахерской. Ты не замерз? А куда мы пойдем?
Она взяла меня под руку, и мы пошли по Невскому. Мы выбрали «Восточный». Я хотел пойти в «Кавказский», потому что никогда там не был и мне казалось, что там шикарно и официанты ходят в национальных костюмах и разносят жареных баранов, а кроме того, там все время танцуют лезгинку и играют «Танец с саблями». Но Ира сказала, что там накурено и там сидят толсторожие мужчины, нахальные и объевшиеся, и вообще там кабак.
Мы шли мимо Гостиного, и Ира остановила меня.
- Куда же мы идем? Мы ведь прошли.
Я не хотел признаваться, что не знаю, где «Восточный».
- А ты не хочешь пройтись? Сегодня ведь совсем весна...
Мы дошли до Дворца пионеров и повернули обратно. Было много людей, и воздух был какой-то легкий и теплый.
Швейцар открыл дверь и сказал: «Здравствуйте». Он был огромного роста, широкий в плечах и, наверное, громадной силы. Но левой руки не было. Мы прошли внутрь. Гардеробщик молча поклонился. Он взял наши пальто и положил их на свою руку так, словно они были живые. Слева висело большое зеркало. По всему было видно, что ресторан хороший и дорогой. Неизвестно отчего, я сказал гардеробщику злобно:
- Вот боты тоже не забудьте.
Ира подошла к зеркалу. Я повернулся и не понял, что с ней случилось.
- Ты не замечаешь? — спросила она. — Эх ты! У меня новая прическа!
Теперь я увидел, что у нее новая прическа. Эта прическа была, наверное, самой модной. Волосы лежали как попало и падали на лоб. Лицо у Иры стало какое-то лукавое и слишком из кино.
- Тебе не нравится?
- Старая была лучше. Но ничего, идет.
Она улыбнулась:
- Разве ты еще не убедился, что мне все идет?!
Мы посмеялись, и я снова подумал, что с Ирой хорошо, просто и весело и другой такой нет.
Оказалось, что ресторан двухэтажный. Столики были внизу и вверху. Ира сказала, что на втором этаже лучше. Народу было немного, и было тихо. Я почувствовал себя солидным. Мы поднялись по лесенке и сели за стол. Слева были кабинки. Две пустые, а в той, что была ближе к нам, сидело четверо парней.
Подошел официант, положил на стол карточку. Я протянул карточку Ире, потому что знал, что так полагается.
Официант достал блокнот, опустил голову и застыл, как статуя. Я думал, как бы мне показать, что все это для меня привычно и даже успело надоесть.
Следом за нами пришел высокий лысый мужчина в золотых очках, похожий на академика. С ним была девушка. Она была красивая. Волосы черные, гладко зачесанные и блестящие. Она была похожа на индийскую танцовщицу. Платье на ней было серое и очень нарядное. Они сели за столик рядом.
Я решил, что смотреть на них неудобно, и, пока Ира выбирала, что взять, вертел бокал и рассматривал узор на стекле. Ира сказала:
- Если уж мы пришли в «Восточный», то возьмем шашлык. Ты согласен?
Официант сделал шаг вперед, перегнулся и прошептал. Почему-то именно мне:
- Шашлыков нет... Есть люля...
Для меня было одинаково: и «люля» и «труля». Но я сморщил губы и сказал:
- Ну что ж...
И я постарался, чтобы в моем голосе были одновременно и угроза и раздумье. Это было удачно, потому что я выиграл время, и мне не пришлось ничего говорить. Ира сказала:
- Нет. Тогда мы возьмем цыплят «табака».
Я кивнул головой и сказал:
- Ничего другого не остается. Безобразие!
Мне показалось, что в глазах официанта мелькнул страх, и я подумал, что тон у меня правильный.
- И коньяку.
Ира сказала, что коньяк- это дорого. Лучше взять какого-нибудь хорошего вина и некрепкого. На мой взгляд, говорить при официанте о деньгах было неприлично, и я сказал:
- Не очень похоже, чтобы здесь были хорошие вина.
При этом я рассеянно оглядел потолок, стены, зевнул н только потом посмотрел на официанта и сказал:
- И знаете, мы торопимся.
Мы заказали бутылку крымского портвейна, кофе и мороженое.
Официант ушел. Перед этим он посмотрел на меня так, словно прикидывал, по какому месту трахнуть меня бутылкой. Он ушел, и я забыл о нем. Я подумал, что новая прическа действительно идет Ире и это хорошо, что она сделала новую прическу и выглядит так модно. Снизу донеслась музыка.
Я взглянул на «танцовщицу»: «академик» что-то шептал ей, и она смеялась. Наверное, мне надо было тоже что-то сказать Ире, чтобы она засмеялась. Я подумал и спросил:
- Ну, как у тебя дела?
Ира посмотрела на меня удивленно.
- Какие дела?
- Ну, вообще...
- Я не понимаю тебя, — сказала она.
- А как тетка? — спросил я. — Что слышно у нее?
Ира пожала плечами и рассмеялась.
- Сегодня, например, она идет в театр с Федором Ивановичем. Ты, конечно, помнишь его. А скоро у нее отпуск, она поедет на юг. Что тебя интересует еще?
- Она здорово проведет свой отпуск, — сказал я. — Там уже будет совсем лето.
- Какой вопрос следующий?
- А она поедет одна?
- Я останусь здесь.
Больше я не знал, о чем говорить, но как раз подошел официант. Он принес вино и расставил тарелки. Четверо парней в кабине жевали апельсины. «Академик» и «танцовщица» пили водку. Меня это удивило. Появился еще моряк с девушкой. Видимо, девушка стеснялась. Она сидела нагнув голову и украдкой смотрела по сторонам. Я налил в рюмки Ире и себе одинаково. Она подняла свою рюмку:
- За что же мы выпьем? Может быть, за Олю, раз уж ты вспомнил о ней? За то, чтоб все сбылось.
- А что все? — спросил я.
- Ее желания.
Я согласился. Мы выпили, и появились цыплята. На вид они были очень вкусные, румяные и блестящие. На самом деле они тоже были вкусные. Ира сказала, что их жарят под высоким давлением или совсем без давления. Именно поэтому они такие сочные.
- Их можно жарить в цехе у нас, в штампах, — сказал я. — Двести атмосфер.
Ира засмеялась. Мы ели и пили, и я не заметил, как ресторан наполнился. У меня все плыло перед глазами, и все казалось необыкновенным: и официанты, и «академик», и «танцовщица», и сам воздух вокруг. Один раз я посмотрел на «академика» и увидел, что он нагнулся и, не стесняясь, поцеловал «танцовщицу». Она не смутилась и только кинула на меня взгляд и улыбнулась. Я подумал, что в ресторане, может быть, все целуются, и придвинул свой стул ближе к Ириному. Ира посмотрела на меня.
- Почему же ты не пьешь, Саша? — спросила она.
Глаза у нее были внимательные и спокойные.
- Давай выпьем, — сказал я и отодвинул свой стул на старое место.
«Академик» снова поцеловал «танцовщицу». Я спросил Иру, кто они такие.
- Знакомство на вечер. Людям скучно, и все, — сказала она.
- Так можно? — спросил я.
- А почему же нет? Это их дело. Кому это нужно, чтобы женщина сидела десять, двадцать, тридцать лет и все чего-то ждала и, может быть, ничего не дождалась. И все из-за какой-то ерунды. Из-за предрассудка.
Я посмотрел на нее и спросил:
- И так могут все?
Наши глаза встретились. Я смотрел на нее и ждал. Она поставила рюмку, и я увидел, как у нее сжались губы.
- Что ты хочешь сказать? — спросила она.
- Я?
- Да.
Я проглотил все слова, и у меня их не было. Я не знал, что ответить. Что-то вышло не так. Но дальше было еще хуже. Я начал оправдываться и наговорил глупостей.
- Но как же потом, если замуж? — спросил я.
Ира смотрела на меня в упор. Она презирала меня. Я видел это по ее глазам.
- Умный человек об этом никогда не спросит, а дураки никому не нужны.
Она отодвинула от себя рюмку, поправила волосы, и мы стали чужими. Я понял, что человек делает глупости невольно.
- А почему не спросит? — сказал я. Меня несло, и я не мог остановиться. — Вот я бы спросил.
Она пожала плечами, бросила в сумочку платок и отвернулась.
Надо было что-то предпринимать, но я не представлял что. Ира не смотрела на меня. Из всех сидящих в ресторане она была самая красивая. И вот за это я наговорил ей глупостей.
- Ира, — сказал я.
- Я не хочу с тобой говорить, — ответила она, не поворачиваясь.
Голос у нее был металлический и резкий. Мне стало страшно.
- Ира!
Она смотрела куда-то в сторону.
- Ну, вот здесь немного осталось. Выпьем...
- Пей один.
Я понял, что все бесполезно. Взял бутылку, вылил вино в бокал для пива и выпил целый бокал. «Танцовщица» искоса поглядывала на меня и посылала улыбки. «Академик» говорил слишком громко. И он успел уже смять пиджак. Снизу доносилась мексиканская песня и кто-то смеялся. Я хотел расплатиться, но официанта не было. Я встал, чтобы найти его, и неожиданно увидел Игоря. Он шел к нашему столику. Ира улыбнулась ему. Игорь сел, и сразу же появился официант.
- Вы будете ужинать? — спросил официант Игоря.
- Да. То есть нет. Я зашел просто так. Мне хватит, и я пустой.
- Может быть, коньяку? — сказал я.
- Хорошо, пятьдесят граммов коньяку, — согласился он. — И еще икру. Нет, пожалуй, икру за чужой счет есть не полагается. Вместо икры лимон или кофейных зерен.
Игорь повернулся ко мне и спросил:
- Ты согласен?
- Ты бери больше.
Я подумал, что теперь все будет хорошо. Игорь посмотрел на Иру, потом на меня и сказал:
- По-моему, я успел ко второму акту. В третьем акте один из влюбленных будет стреляться. Или запишется в очередь на автомобиль. Но она не застрелится. Ты это учти. Она запишется на автомобиль.
- Да, — улыбнулась Ира. — Совершенно верно. Стреляться я не собираюсь. Я запишусь на автомобиль.
- Иногда надо застрелиться, — сказал Игорь. — Впрочем, ладно. А кто же будет править, если автомобиль?
Ира усмехнулась.
- Конечно, достойный.
- Выпьем за достойного.
Теперь за нашим столом стало веселее. Я заказывал еще вина. Ира с Игорем разговаривали.
- Я слышала по радио твои последние стихи, — сказала Ира. — Можно подумать, что ты был сталеваром. Почему ты не заходишь к нам?
Я посмотрел на Игоря. Глаза у него были серьезные.
- Разве пришло время сдавать бутылки? Я приду, когда нужно будет сдавать бутылки. Мне нужно работать. Я работаю.
Ира засмеялась.
- Я думала, ты пошел в гору.
Оказалось, что Игорь знаком с «танцовщицей». Он познакомил с ней и нас. Ее звали Марианной, и она умела громко щелкать пальцами.
Когда мы уходили, весь стол был заставлен графинами и тарелками. Ресторан был переполнен. В гардеробе человек десять ожидало, пока освободятся столики. Гардеробщик увидел Игоря и кинулся подавать ему пальто. Игорь дал гардеробщику трешку. Швейцар дотронулся до фуражки, и мы вышли.
- Погуляем, — сказала Ира.
- Кажется, я самый пьяный, — сказал Игорь. — И таким мне идти домой нельзя. У меня мама.
Было около одиннадцати. Я взял Иру под руку, но она отняла свою руку. Потом перешла на другую сторону и взяла под руку Игоря. Я не знал, что делать. Мы свернули на Невский и пошли к Штабу. Игорь рассказывал какой-то смешной случай, Ира смеялась. На меня они не обращали внимания. Получалось так, что я шел не вместе с ними, а только с ними рядом. Мне стало не по себе, и я решил, что начну отставать и уйду. И я начал отставать.
Мне стало жалко себя, и стало обидно и горько. Я брел и представлял себе, как поднимаюсь по лестнице, открываю дверь нашей комнаты Лешка спит. Алексей Иванович читает газету и молчит. Я тоже молчу, ложусь и поворачиваюсь к стенке. И у меня никого на земле нет.
Неожиданно я потерял из виду Иру и Игоря. Я бросился вперед и понял, что не могу уйти.
Оки стояли на углу и ждали меня. У меня отлегло от сердца.
- Мне надоело идти так чинно н важно. Давайте побежим, — сказал Игорь.
- Давайте, — согласилась Ира.
И мы перешли Невский и побежали по улице Герцена. Нам было смешно. Прохожие уступали нам дорогу, и мы пробежали два квартала. Когда мы проходили мимо «Астории», Игорь сказал:
- Снимите шапки. Вот здесь прошла молодость, и на каждом камне мое дыхание. Пощупайте, эти камни теплые.
- Пойдемте на Неву, — сказала Ира. — Река - это все же природа.
Мы обогнули Исаакиевский собор и увидели впереди голубой свет прожекторов и вокруг прожекторов толпу. Шли съемки. Игорь потянул нас туда. Снимали что-то из русской истории.
Мы увидели офицеров с эполетами, затянутых в мундиры, студентов, солдат, карету и виселицу. Кто-то окликнул Игоря. Он пробрался сквозь толпу. Лицо его промелькнуло, ярко освещенное голубым и ослепительным светом. Мужчина в шляпе и в расстегнутом пальто распоряжался и кричал:
- Внимание! Почему такой беспорядок! Каракозов! Начнем все с начала.
Мы стояли чуть в стороне, рядом с виселицей. На нас и на виселицу свет не падал. Я опять взял Иру за руку.
- Ну, если я был не прав... — сказал я.
- Если?
- Нет, без если.
- Я не хочу.
- Ну, Ира, тогда я повешусь.
- Очень хорошо. Здесь как раз удобно.
Я решил, что надо ее рассмешить. Под виселицей стоял табурет. Я подошел, поставил табурет точно под петлю и встал на него. Я хотел посмотреть на Иру, но почувствовал вдруг, что табурет покачнулся. Кто-то толкнул меня. Я полетел вниз и, падая, ударился лицом о табурет. Почувствовал боль, вскочил и увидел Игоря. Подбежала Ира.
- Что у вас случилось? Вы ненормальные, — сказала Ира, становясь между нами.
Я не понимал ничего.
- Что тебе нужно? — спросил я Игоря.
Несколько человек подошло к нам. Ира держала меня за руки. Лицо у меня горело и ныло. Я хотел драться. Игорь молчал.
- Что тебе нужно? — повторил я и сделал шаг в сторону, чтобы не задеть Иру.
Подошло еще несколько человек. Неожиданно нас осветили. Игорь сказал:
- Пойдем отсюда.
- А что тебе от меня нужно?
Игорь нагнулся, поднял мою шапку и протянул мне.
- Просто ты еще щенок. Есть вещи святые. Каракозов был на самом деле. Пойдем отсюда.
Ира взяла меня за руку.
- Я прошу тебя...
Перед нами расступились. Ира протянула мне платок. Я вытер лицо и увидел на платке кровь. Кровь сочилась из губы.
- Я не понимаю, что у вас случилось, — сказала Ира. — Вы просто звери.
- Дай нам поговорить, — сказал Игорь.
Ира посмотрела на меня.
- Хорошо, отойди, — сказал я Ире.
- Дайте мне слово.
- Хорошо.
Она отстала и пошла сзади. Мы шли по набережной, перед нами был мост Лейтенанта Шмидта. Кровь из губы сочилась, и я чувствовал, что губа пухнет и левая щека тоже немного пухнет.
Меня захлестывала обида. Игорь шел наклонив голову. Потом остановился.
- Пойдем выпьем. Пусть она идет домой, — сказал он.
- Что я тебе сделал?
- Лично мне ничего. Просто это не то место, где можно быть идиотом. Пойдем выпьем, я тебе объясню.
Он положил руку мне на плечо. Я мог бы его ударить, но он смотрел мне прямо в глаза. Он всегда мне нравился. Я сбросил его руку.
- Постой здесь, — сказал он. — Я принесу денег, и мы пойдем.
- Нет, — сказал я.
Подошла Ира, посмотрела на нас, взяла под руки, и мы пошли. В воде отражались огни. Вода была черная, и от нее веяло холодом. Левый глаз стал заплывать. Кровь на губе запеклась. Мы шли молча. Мне хотелось, чтобы Игорь ушел. Воздух был синий и свежий. Прошло несколько моряков с девушками. Противоположный берег был едва виден, и дома там только угадывались. Ира просунула руку ко мне в карман и обхватила мою руку.
- Надоело все, — сказал Игорь. — Что-то надо делать. Я пойду.
- Пойдем к нам, — предложила Ира.
- Нет. У вас брать нельзя. У него можно, — он хотел обнять меня, — а у вас нельзя. Я пойду.
- Домой? — спросила Ира.
- Нет, я пойду на вокзал. Посмотрю, как уходят поезда. Мне это помогает.
Он вырвал из блокнота листок, записал свой телефон и сунул мне. Вышел на середину улицы, остановил первую же машину и уехал.
Мы бродили с Ирой по набережной. Потом пошли на Марсово поле. Ира ни разу не вспомнила, что было в ресторане.
Я проводил ее и возле парадного, пока дежурная открывала дверь, поцеловал.
- Иди уж, — сказала Ире дежурная, бренча ключами.
Ира посмотрела на меня и пошла. Дежурная закрыла за ней дверь.
Я возвращался по пустым улицам и держал возле глаза пятак. С ревом проносились грузовики, груженные углем, и машины с хлебом. Мигали на пустых перекрестках светофоры. Часто проезжали свободные такси. Некоторые подъезжали ко мне и притормаживали. Шоферы оборачивались. Но ехать, чтобы скорее попасть в общежитие, мне не хотелось. Опять дверь будет закрыта на крючок, надо стучать, кто-то проснется, и опять надо молчать и терпеть. Лучше было идти и идти. Город лежал пустой, и он принадлежал мне одному.
Утром Алексей Иванович посмотрел на меня, прищурил глаз и сказал:
- Хорош.
Я пошел в душ. Закрыл дверь и посмотрел в зеркало. Вместо левого глаза была видна щелка. Нижняя губа раздулась. На щеке была ссадина. Я сел на табурет и задумался. Можно было пойти в поликлинику, но для этого нужно что-то сочинять. Я махнул рукой, помылся н пошел на работу.
В цехе у моего станка сразу же выстроилась очередь. Ребята смотрели на меня и подмигивали. Больше всего старался Женька Семенов. Он по-прежнему думал, что пластинки взял я. Я молчал. Мне было наплевать.
В тот день, незадолго до звонка, с Нюрой стало плохо. Она выключила станок и села на табурет. К ней подошел мастер. Потом подбежали ребята. Я тоже хотел подойти, но увидел возле нее Лешку и не пошел. Кто-то побежал звонить по телефону. Возле Нюры собрался весь цех. Приехала «скорая помощь». Врач сказал, что это аппендицит. Нюру хотели положить на носилки, но она не легла. Санитары взяли ее под руки и повели к машине. Она была совсем бледная, скорчившаяся и маленькая. Все лицо было покрыто потом, будто дождем. Вместе с ней уехали Лешка и Васька Блохин.
Лешка вернулся ночью. Я лежал в кровати и читал «Поднятую целину». Алексей Иванович что-то писал. Лешка говорил с Алексеем Ивановичем, и я услышал, что операция прошла благополучно.
Несколько дней я не мог показаться на улице. После работы сидел в библиотеке и выходил только, чтобы позвонить Ире. И еще сходил в ателье, заказал костюм. Закройщик повертел перед моим носом сантиметром и сказал:
- Будет готов через два месяца...
Мне нужно было скорее. Мне хотелось к маю. Я вынул бумажник. Он быстро сунул деньги в карман, и мы стали приятелями.
Я шел в общежитие и ругал себя. В марте я не послал маме ни копейки, в апреле тоже не мог послать. В парке было грязно. Земля под ногами расползалась, и я заметил, что на кустах почки уже большие.
Глава вторая
Было воскресенье. Алексей Иванович еще ночью уехал на Красное озеро ловить щук. Он всегда ездил только на Красное озеро. Лешка ушел играть в шахматы. И я остался в комнате один. Я подошел к окну и посмотрел вниз. На улице было солнце. Дети тащили за собой на веревочках игрушки. Автомобили проезжали посредине улицы медленно и осторожно. Голуби не боялись ни людей, ни машин. Клевали пшено и спокойно расхаживали.
Мне казалось, что я не видел Иру уже несколько лет. Но завтра мы могли встретиться. Синяки у меня прошли, и остались только желтые пятна. Одно на щеке и второе возле глаза. Я чувствовал себя все эти дни как-то неуверенно и как будто ждал, что со мной что-то случится. Мне надоело думать и надоело защищаться. Алексей Иванович смотрел на меня осуждающе. Лешка уходил из комнаты, как только мы оставались вдвоем. Мастер выступил против меня на собрании, а кроме того, он давал мне самую плохую работу, и я знал, что в этом месяце получу меньше всех. Васька Блохин перестал со мной здороваться. Васька никогда не был моим другом, и, в общем, он мне был безразличен. Но он не здоровался демонстративно. Вчера, после смены, когда я платил ему взносы, он перелистывал мой билет так, точно этот билет был фальшивый. Я молчал. Он возвратил мне билет, и мы не сказали друг другу ни слова. Я не представлял, что будет дальше. Я хотел только одного: увидеть Иру. Я говорил себе, что все на свете не так и важно. Нужно только, чтобы мы были вместе. И больше ничего.
Из открытой форточки до меня долетали с улицы голоса, смех и гудение машин. Я мог заниматься и в комнате, но решил, что пойду в библиотеку. Я закрыл форточку, достал из чемодана тетрадь, потом заглянул за шкаф. Чертежей я не увидел. Стоял только один чистый лист. Наверно, Лешка все сделал и отнес чертежи в цех. Возможно, он даже начал делать упоры.
По дороге в библиотеку я зашел в зал, чтобы узнать, как дела у нашей команды. Наш завод играл с другим заводом. В каждой команде было по пятнадцать человек. Мне тоже предлагали играть, но только на двенадцатой доске, и я отказался.
Столики стояли двумя рядами. Девять партий уже закончились, и счет был 7:2. Наша команда проигрывала. Одно очко отвоевал Лешка, и две партии были ничейные. Лешка играл на первой доске и победил на двадцать третьем ходу. В дверях стоял Женька Семенов. Когда я вошел, он сказал:
- Собираю на венок.
Наши ребята ходили хмурые. Было тихо, и все разговаривали шепотом. Виктор Баженов, из третьего цеха, спорил с рыжим парнем из другой команды. Они разбирали партию и хватали друг у друга из рук фигуры.
– Нет, ты поставь эту пешку, – говорил парень.
– Ты сам не хватай!
– Вам бы в рюхи играть.
– Подождите, вот футбол начнется.
– Ногами вы можете. Это точно.
Я вмешался и сказал:
– В прошлом году вам сухую сделали?
– В прошлом году у меня рояль был.
– А на лыжах вас тоже что-то не было видно.
– Не было времени, чтобы с вами пачкаться.
– Знаем, как у вас не было времени. В газете читали.
– Не хуже вас как-нибудь работаем.
– Вот там и было написано.
Мы стояли и спорили. Ребят вокруг становилось все больше. Потом нас всех вместе попросили в коридор. Мы вышли в коридор и спорили там. Потом пришел комендант, и все кончилось. Я уже повернулся, чтобы уйти, но меня вдруг окликнул Лешка. Я удивился: не мог понять, что ему нужно. Он сказал, что на пару слов. Он не смотрел на меня, а говорил куда-то в сторону и морщил лоб. Я решил, что разговор будет об упорах. Я не соглашусь, и пусть он продолжает работать один.
Мы прошли немного по коридору.
– У Нюры высокая температура. Ты это знаешь? – сказал Лешка.
– Знаю.
Мы остановились возле окна.
– Ну вот...
Лешка замолчал. Я видел, что он чего-то не договаривает. Одно время мне хотелось, чтобы мы с ним помирились. Но теперь я уже стал привыкать к нашим отношениям. Я так и не понимал, что ему нужно.
– А тебя самого никогда не резали? – спросил он.
– Нет.
– Ну, ладно. А ты чего же в шахматы не играл?
– Слушай, ты говори, что ты хочешь.
Неожиданно перед нами вырос Женька Семенов. Женька сказал, что счет стал 8:2, и убежал. Лешка порылся в карманах. Вынул квадратик бумаги.
– Это тебе.
Я развернул и прочел. Всего несколько слов. Нюра просила, чтобы я зашел к ней. Внизу стояла дата. Записка была написана два дня назад, а Лешка ходил к Нюре каждый день. Значит, он носил записку в кармане. Я решил, что надо пойти к Нюре. Она была больна, и это просто товарищеский долг. Но потом я подумал, что идти все же не следует. Я ничем ей не помогу, и только опять все запутается.
Я взял с подоконника тетрадь и повернулся к Лешке:
– Все?
– Все.
Я хотел идти, но он удержал меня за рукав.
– Если пойдешь к ней, будешь последний подлец. Понял?
Меня взорвало:
– Это не твое дело, и чужих записок не читай! Много на себя берешь!
– Я беру сколько нужно, а могу взять больше и не посмотрю...
– Ты свои советы оставь при себе. А поныть можешь перед Алексеем Ивановичем. У тебя это получается.
Я повернулся и пошел. Я спускался по лестнице и думал о том, что он хороший парень и любит Нюру по-настоящему.
На площадке второго этажа я столкнулся с Васькой Блохиным. Мы налетели друг на друга. У Васьки в руках была сетка с картошкой и бутылка молока.
– Кочин, – сказал он, – завтра после работы – на бюро. Надо человек восемь отправить в подшефный колхоз, и вот твоя кандидатура тоже.
Васька обошел меня и двинулся наверх. Одна картофелина выскочила у него из сетки и покатилась по лестнице. Она прыгала, а я смотрел на нее. Я поднял голову, но Васька уже скрылся. Кто-то подстроил мне эту гадость. Я почувствовал, что вокруг меня пустота. Ира останется здесь, а я уеду. Приезжать по вечерам было невозможно. Колхоз в ста двадцати километрах от Ленинграда. Почему они выбрали меня? В другое время мне мог бы помочь Алексей Иванович. Но теперь, конечно, надеяться было нечего. Я решил, что никуда не поеду. Пусть они делают все что угодно. В крайнем случае они объявят мне выговор.
Я не пошел обедать и весь день просидел в библиотеке. Каждое воскресенье в библиотеке было много людей. Сегодня было очень много. Сзади кто-то все время произносил английские слова. Меня это злило. Я сидел и смотрел на одну и ту же страницу. Справа шумели ребята из девятого цеха. Они делали какой-то чертеж и спорили. Я взял два номера «Крокодила».
Потом сходил и позвонил Ире. Я слышал ее голос и чувствовал себя несчастным. Она хотела встретиться и не понимала, почему я исчез. Мы договорились, что завтра я приду к ней. Голос у нее был мягкий и немножко грустный. О колхозе я не сказал ничего. Я положил трубку так, что звонки внутри аппарата звякнули.
Мне некуда было идти и никуда не хотелось идти. Я снова отправился в библиотеку и снова перелистывал «Крокодил».
Бюро началось сразу же после смены. И на бюро все произошло как-то стремительно и неотвратимо.
Мы сидели в конторке начальника цеха. Подо мной был ящик с деталями. Вверху висел пожелтевший плакат «Семилетку в пять лет». Непонятно, для чего сюда повесили этот плакат и кто должен был его читать. Васька Блохин тоже сидел на ящике с деталями. Юрка Кондратьев устроился на скамейке. Третий член бюро - Инна Лорузанова была больна. Как всегда, на заседании присутствовал начальник цеха. Ом все время зевал и держал руку на телефонной трубке. Кроме меня вызвали еще двоих. Валерий Осипов не отказывался. Женька Семенов тоже согласился.
– Очень хорошо, по крайней мере загар, – заявил он.
Васька Блохин сказал:
– Но, кроме этого, надо будет работать.
Женька кивнул головой.
– Наверное.
Васька сделал запись в протокол, и Женьку отпустили.
– Теперь Кочин, – сказал Васька Блохин. – Ну, ты что нам скажешь?
– Я могу сказать: «А».
Мне было все равно, что сказать. Я знал, что они так или иначе обяжут, а я, несмотря ни на что, не поеду.
– А еще? – спросил Васька.
– А еще могу сказать: «Б».
– Так. А еще!
– Но ведь, в конце концов, вы же знаете, что у меня экзамены! – не выдержал я. – Вам это известно? И почему выбрали меня? На мне свет клином сошелся? Все сошлось клином? Я же не заявлял, что хочу ехать. Существует принцип добровольности или нет? Или существует, когда удобно?
Васька смотрел мне прямо в глаза и вертел в руках вечное перо. У Юрки Кондратьева на лице была усмешка. Мне было ясно, что эта усмешка показывала его превосходство и мою низость. И кроме того, она еще должна была показывать мою обреченность. Юрка Кондратьев был полное ничтожество. Все, что он умел, это смотреть Ваське в рот и повторять за ним слова.
– Тебя же посылает комсомол, – сказал Васька.
– Ты еще не комсомол и не надувайся, – ответил я.
Начальник цеха перестал зевать. Он смотрел на меня серьезно.
Васька встал и произнес речь. Васька сказал про бригады коммунистического труда, про первые субботники, про Николая Мамая и про величайшие задачи, которые перед нами поставила семилетка. Я слушал все очень спокойно. Я умел читать газеты не хуже, чем Васька. И, когда он замолчал, я сказал:
– Ты еще забыл про целину. Теперь давай про целину.
Васька пожал плечами и взглянул на начальника цеха. Юрка Кондратьев перестал писать протокол.
– Это не первый случай, когда Кочин отлынивает от общественного труда, – сказал он.
– Совершенно верно, не первый, – согласился я.
– И нечего тут говорить ему. Это надо говорить настоящим людям, и не таким, как... Ломает из себя дурачка.
– Ладно, – сказал я. – Ясно. Ты сам тоже мало похож на настоящего. Слишком узенький у тебя лоб.
Юрка Кондратьев опешил и потрогал рукой волосы на лбу. Я был доволен.
Васька лишил меня слова, и они начали вспоминать, что, как и когда со мной было. Я. сидел молча и слушал их. Глаза у начальника цеха стали очень внимательные. Один раз зазвонил телефон. Он снял трубку и сказал, что занят. Потом он спросил Ваську:
– А как появилась кандидатура Кочина? Парню и в самом деле надо готовиться к экзаменам. Об этом надо подумать.
Я почувствовал помощь и сказал:
– Они думают потом.
Васька сказал, что послать меня предложил Алексей Иванович.
Для меня это было новостью. Я понял, что дело плохо. Мне уже не хотелось ничего говорить. Начальник цеха тоже замолчал. Он посидел еще немного и вышел. Мне объявили строгий выговор с предупреждением и обязали ехать. Я сказал:
– Нет.
Васька сказал:
– Исключим.
Я сказал:
– Только не ты.
После этого мы разошлись.
Было еще рано, чтобы идти к Ире. Идти в общежитие я сидеть в пустой комнате было просто невозможно. Я вышел из проходной и пошел на Большой. Сам не знал, для чего я туда пошел. Было совсем светло. Я стоял возле витрин и бродил по магазинам. От нечего делать купил себе носки. В универмаге опустил монетку в автомат с одеколоном. Отошел в сторону и посмотрел, как с шипением вылетела струя и повисла в воздухе. В спортивном магазине стояла большая лодка. Я постучал по этой лодке, пощупал ее и пошел смотреть рыболовные крючки. Я разглядывал их долго и внимательно, хотя ничего в них не понимал. Побродил по магазинам еще немного и вышел на Кировский. Незаметно я оказался у памятника «Стерегущему».
Я постоял, вспоминая, как мы гуляли здесь с Ирой и катались с ледяной горки. Я не мог от нее уехать, что бы ни случилось. Решил, что ничего не скажу ей про колхоз и про бюро. Я свернул на мостик и пошел в общежитие через Петропавловскую крепость. В комнате был Алексей Иванович. Он сидел и читал газету. Лешки не было. Лешка был в больнице. Он уходил в больницу сразу же после работы.
Я снял куртку, вынул из шкафа лыжные брюки и взял полотенце, чтобы идти в душ. Алексей Иванович кашлянул.
– Погоди-ка, – сказал он, нагнулся и вытащил из-под кровати резиновые сапоги. – Сорок второй.
Я посмотрел сначала на него, потом на сапоги. Лицо у него было злое.
– Ну, держи, – сказал он.
Я подошел и взял сапоги.
– Ты чего добиваешься? – спросил он.
Я поставил сапоги возле своей кровати и вышел из комнаты. Я спускался по лестнице и спустился этажом ниже: прошел душ. Мне было уже все равно: идти в душ или не идти.
Наступил вечер. Город стал тише, и зажглись огни. Я свернул с Невского, посмотрел вверх и остановился. Все три окна были черные. Освещен весь этаж, а три окна черные. Я взглянул на часы. Было две-три минуты девятого. Ира говорила, что будет ждать меня с полвосьмого.
Я не мог уйти. Поднялся и позвонил. В ответ не раздалось ни одного звука. Я позвонил еще раз. Снизу послышались шаги. Я перегнулся через перила и увидел, что идет какой-то старик. Он прошел мимо, внимательно посмотрев на меня. Я стоял один на площадке.
Передо мной была закрытая дверь, высокая, выкрашенная в коричневый цвет и обитая по краям войлоком. Я прислонился к перилам. Неожиданно услышал какой-то шорох за дверью. Я подошел и позвонил снова.
– Это ты, Саша? – раздался голос Иры.
Я ответил.
Ира была в халате. Одной рукой она придерживала халат, а другой закрывала горло. Шея у нее была забинтована.
– Что случилось, Ира? – спросил я.
Мне казалось, что она бледная. Мы стояли у тумбочки, над которой висело зеркало. Она улыбнулась и сказала, что ей нездоровится. Но это ничего. Я не должен обращать на это внимания.
– Если ты не возражаешь, мы посидим в спальне.
Она ушла, оставив меня одного. Дверь в первую комнату была открыта. На диване лежала теткина малиновая юбка. Скатерть съехала со стола, один край ее был на полу. Лампа на длинной ножке стояла посредине комнаты, и рядом с ней стоял пылесос и валялись щетки. Я повесил пальто и погасил свет.
– Какая-то ерунда, – сказала Ира, когда я вошел. – Раз в год у меня обязательно болит горло. Возьми стул и садись сюда.
Она лежала в кровати. Возле нее, на столике, горела маленькая лампочка в виде совы. В комнате был полумрак. Я взял стул и сел.
– Почему ты пропал? – спросила Ира.
Теперь, когда Ира лежала на подушке, она показалась мне еще бледней. Я не знал, что ответить ей, и спросил, где тетка. Она сказала, что тетка ушла в театр.
– Мы тоже должны обязательно сходить в театр, – улыбнулась она.
– Да, – сказал я. Я думал о том, что через несколько дней мне нужно ехать в колхоз.
– Мы обязательно должны пойти с тобой в театр, – повторила она.
– Да, – сказал я.
– У тебя опять что-то случилось, Саша? Я вижу это по твоему лицу. Ты опять поссорился с приятелем?
Я знал, что у меня дурацкое лицо. Я никогда не мог ничего скрыть. На моем лице было написано все.
Я сказал, что это длинная история. Длинная и скучная.
Ира посмотрела на меня внимательно. На свету волосы у нее были как золотистые паутинки.
– У нас не должно быть секретов, – сказала она. – Мы не должны ничего скрывать друг от друга.
Я начал рассказывать и рассказал Ире все. Я знал, что она меня поймет. Она всегда меня понимала. Она долго молчала. Потом взяла меня за руку. Мне послышался звонок.
– Кто-то звонит, – сказал я. – Надо открыть.
– Нет. Это телефон. Пусть звонит.
Телефон звонил очень долго. Потом он звонил еще несколько раз.
– Если я попрошу тебя сварить кофе, ты сумеешь?
– Я попробую, – сказал я.
Дверь осталась открытой. Я стоял возле плиты и видел, что Ира лежит и смотрит перед собой. Мы пили кофе молча. Я принес еще стул, поставил на него чашки.
– Ну вот. У тебя тоже талант, – сказала Ира. – Кофе вкусный.
Она улыбнулась. Я посмотрел на нее и в эту минуту особенно ясно ощутил, как мне не хочется ехать. Мне представились холодные поля, заброшенные домики, серые и неприветливые. Я буду шагать по этим полям много дней. Где-то очень далеко от Иры. И резиновые сапоги будут вязнуть в грязи.
Я отодвинул стул.
Ира закрылась одеялом и прислонилась к стене.
– Значит, тебе надо уезжать, – сказала она. – И я останусь здесь совсем одна. Одна в этих стенах. Сначала уедешь ты, потом Оля.
Она замолчала. Прижала уголок одеяла к подбородку и смотрела на меня. Потом проговорила:
– Нет, этого не может быть. Я не могу без тебя. Ты ничего не знаешь. Я ведь люблю тебя. Я люблю с того самого первого дня, с того первого вечера. Я почему-то все время ждала белых ночей. Скоро будут белые ночи. Я представляла, как мы бродим с тобой по пустым улицам. И чаще всего видела, как мы стоим возле Кировского моста. Сперва вода становится желтой, потом на воде розовые облака. У меня есть белое платье. Очень красивое.
Я не мог сказать ни одного слова.
Снова зазвонил телефон. И от этого звонка, глухого, далекого и какого-то постороннего, очень ясно почувствовалось, что мы одни и что мы очень близки друг другу. Я видел как блестят Ирины глаза. Видел, как улыбаются ее губы. Мы молчали. Мы только смотрели друг на друга, и наши руки касались. Не нужно было ничего на свете. Только вот так сидеть и держать ее руки. И чтобы вот так же улыбались ее глаза и так же горела вот эта сова. Почему же я должен уезжать? Почему не имею права выбрать сам, что я хочу, а чего не хочу?
Я сказал:
– Мы обязательно пойдем на Неву и будем встречать белые ночи. Никто не может этого запретить.
Ира посмотрела на меня.
– Значит, ты не поедешь? Я не хочу ничего говорить. Ты реши это сам.
– Я съезжу на неделю, чтобы отвязаться от них. Но только на одну неделю. И больше не поеду. Пусть что угодно. Мне все равно.
Ира приподнялась и поцеловала меня.
– Я приеду двадцать пятого, – сказал я.
Мы сидели еще долго. Сперва я должен был уйти через полчаса, потом еще через полчаса. Около двенадцати я оделся и посидел еще немного в пальто. Ира сказала:
– Послезавтра ты уже не позвонишь. И я даже не могу тебя проводить. А может, мне пойти?
– Нет, ничего. Это ведь только на неделю.
Я не разрешил Ире выходить в коридор. Погасил свет и тихо захлопнул дверь.
На лестнице, на первой площадке, я встретил тетку.
– Вы уходите?
– Да, уже поздно, – сказал я.
Она засмеялась.
– Не поздно, а рано. Поздно это для других. Для старых и скучных. Для таких, как я. А вы ведь еще романтик. Ох, как жарко! Вы замечаете, как жарко? В этом году необыкновенная весна.
– Да, – сказал я.
Она улыбнулась, и мы распрощались.
Я вышел и опять посмотрел на их окна. В спальне горел свет. Потом свет зажегся в другой комнате, и по окну промелькнула тень. Я перешел через улицу и постоял еще немного. Мне хотелось снова подняться наверх. Но это было невозможно. Мне надо было уезжать куда-то далеко от этой улицы, от этого дома. Я поднял воротник, повернулся и пошел быстрей и быстрей. Я был счастливый, и я был самый несчастный.
Глава третья
Мы уезжали на следующий день. Нас было двенадцать человек. По перрону бегали женщины с бидонами. Состав был почти пустой. Проводники стояли, прислонившись к вагонам, и лениво смотрели по сторонам. Громко кричали продавщицы мороженого, постукивая по своим голубым ящичкам. День был теплый и тихий. Приближался май. На вокзале пахло краской.
Мы прошли вдоль всего состава и, когда дальше идти было некуда, сели в вагон и заняли два купе.
- Не расходитесь, — сказал Яшка Вартонис. - Кочин, тебя это тоже касается.
Яшка был у нас старшим.
- Меня все касается... Но на остановках закрыто...
Я вышел на платформу. Солнце припекало совсем по-летнему. Пахло раскаленным машинным маслом, паровозным дымом и разогретым асфальтом. Я выпил кружку пива и купил в киоске свежий «Огонек». Потом пошел к вагону и стоял у подножки, пока поезд не тронулся. Из вагона доносился смех.
- Садитесь, — сказала проводница. — Останетесь без ног.
- А ноги нужны?
- Кому как.
Поезд сразу же пошел быстро. Я вошел в купе и увидел, что ребята играют в домино. Я бросил журнал на полку. Почему-то кругом была пыль. Вагон не убирали.
Соседнее купе было пустое. Я пошел туда и открыл окно. Город все не кончался.
Долго тянулись застывшие пассажирские составы. Мы проехали через мост. Поезд пошел еще быстрее. Небо над городом было темное, в серых пятнах. Большие здания теперь встречались редко. Замелькали дачные поселки и дачные платформы. Неслись мимо кусты и поля. Откуда-то появилось шоссе. Машины шли быстро. Почти не отставали от поезда. Но потом вдруг начинали суетиться и в беспорядке сбивались возле шлагбаумов.
На остановках пахло прелой травой, полями и нагретыми шпалами. Поезд останавливался, и никто не торопился. Несколько человек сходило, несколько человек садилось, и поезд трогался.
Неожиданно налетел шум. Рядом понеслись вагоны. Таблички мелькали, и ничего нельзя было прочесть. Я посмотрел на часы. Мы ехали уже два с половиной часа. Через два с половиной часа встречный будет в Ленинграде. Может быть, даже раньше.
Время тянулось очень медленно. Наш поезд останавливался возле каждого столба. Надо было как-то убивать время. Рядом смеялись и стучали косточками ребята. Женька Семенов звал меня уже несколько раз. Я пошел и подсел к ребятам
- Берегитесь Кочина, — сказал Виктор Селицкий. — Он злой.
Смешали косточки, и я взял свои семь штук. На руках была игра.
На станции нас ждал грузовик. Какой-то жалкий, перекошенный и весь в грязи. Шофер пожал всем руки и виновато сказал:
- Маленечко потрясет.
Мы забрались в кузов. Нас кидало от борта к борту. Мотор надрывался, и машина перелезала из ямы в яму. Дороги не было. Но каким-то образом машина шла. Из-под колес вылетала коричневая жижа. Мы прыгали, и вместе с нами прыгали наши вещи.
- Иди вперед, —сказал Яша. —Тут лучше.
Я посмотрел на него и не ответил. Мне было все равно, трясет меня или не трясет. Если бы машина остановилась, мне было бы тоже все равно.
Женька Семенов ударился лбом о кабину и сказал:
- Почти рок-н-ролл. Даже сильнее.
Ребята засмеялись.
Дорога все время шла по полю. Справа виднелась маленькая деревня, какая-то затерянная и вросшая в землю. Потом начался подъем, и стало суше. Впереди чернел лес. Я спросил:
- Скоро?
Яшка ответил:
- Приедем.
Он был из седьмого цеха и ездил сюда уже третий раз. Мне он не понравился еще в Ленинграде. Я ему, наверное, тоже.
В лесу дорога была песчаная. И в лесу мы снова поднимались вверх. Куда-то лезли в небо. Неожиданно лес оборвался. Дорога пошла вниз. Я увидел, что место открылось совсем новое и очень красивое. Под нами было озеро, обросшее соснами. Кое-где на воде еще белел лед. Дальше было еще одно озеро. Все это лежало в котловине. Мы ехали по одной стороне котловины, а напротив, за озерами, примерно на той высоте, на какой находились мы, была деревня. Хорошо были видны дома и большие серые постройки.
- Это наша, — сказал Яшка. — Рыбаки есть? Или есть только любители жареной рыбы?
- Кочин может съесть сырую, — сказал Виктор Селицкий.
Я промолчал.
Мы въехали в деревню, когда солнце садилось в лес, за озеро.
- Пожалуйста, вот сельпо, — сказал Женька.
Нам отвели целый дом. В нем были две большие комнаты. В одной была русская печь и стоял длинный стол, некрашеный и шершавый. В другой комнате были нары. Можно было спать и на нарах. Мы пошли набивать матрацы, а Яшка пошел в правление колхоза.
Вечером опять стучали косточками. Я не мог из-за этого читать. Женька Семенов открыл свой чемодан, и я увидел, что в чемодане у него целая кипа пластинок на рентгеновской пленке. Он хотел закрыть чемодан, но я подставил ногу. Мне хотелось его разозлить. Неизвестно для чего. Просто так.
- «Электрический джаз»?
- Культурная работа на селе.
- А если по шапке?
- Это кто? Может быть, ты? Сними ногу. Сними, я тебе говорю.
- Интересно, какие из них получатся щи?
- Не ломай чемодан...
Подошел Валерий Осипов и плечом оттолкнул меня.
- Эй ты, не очень! Если тебя заставили ехать, так никто не виноват. Чего ты к нему пристал?
Я отшвырнул ногой Женькин чемодан.
- А ты приехал грамоту зарабатывать?
Ребята стояли кружком. Я посмотрел и увидел, что они против меня.
Женька собрал вещи и закрыл чемодан.
- Ясно?
- Как днем.
Я пролежал весь вечер на нарах. Мне хотелось, чтобы обвалилась крыша. Хотелось выйти и заорать на все поле. И даже не с кем было поговорить.
Утром принесли бидон молока. Потом нам этот бидон приносили каждое утро. Чуть свет приходила женщина, растапливала печь и готовила нам. Она стеснялась: прятала глаза, не разговаривала с нами и только Яшке сказала, что зовут ее Полиной.
Нас разбили на две группы. Четырех слесарей послали на ремонт тракторов и машин. Остальные были грубой рабочей силой. Я тоже был грубой рабочей силой. И это было лучше.
Колхоз строил траншеи для силоса и большой коровник. Нам надо было заготовить камни для этого коровника и для траншей. Камни были в яме. Они лежали там уже лет двадцать. Их засыпало землей. Кое-где на этой земле даже выросли кусты. Потом надо было носить камни к коровнику. Двести метров по тропинке вдоль оврага. И по этой тропинке ни телега, ни машина проехать не могли.
Утром мы пришли к яме, сели на край и минут пятнадцать посидели. Над деревней подымалось солнце. Воздух был голубой и прохладный. Озеро блестело. Лес за озером казался синим. Из деревни тянуло свежим тесом и дымом. Внизу, по дороге, ехала телега. Лошадь вязла в грязи, рвалась и шла не прямо, а ступала то влево, то вправо.
Яшка встал.
- Посидим еще, — сказал Женька. — Птички, одуванчики, родная сторона.
Ребята не поднимались. Мне тоже хотелось еще посидеть. Но я спрыгнул в яму и взял лом.
Мы вытащили несколько больших камней.
- Работа для лошадей, — сказал Виктор Селицкий. — Это не напильничком. И в тисочках.
- Бурлаки на Волге, — сказал Женька.
Часа через два мы остались в одних майках. Лица у всех были красные и потные. Ребята работали парами. Я работал один. Самое трудное было вытащить камень из песка. Песок осыпался, и камень уходил все глубже. Я выбирал камни побольше и подкатывал их к носилкам. Потом нашел доску, я видел ее наверху еще утром, и катил камень по доске. Получилось скорей, и было легче.
- Универсальная доска Александра Кочина! — закричал Женька. —Чудо атомного века! Космическая камнетащилка!
Женька смеялся. Но Яшка был умнее. Он пошел в деревню и принес еще две доски.
До обеда мы ни разу не отдохнули. Но когда пошли на обед, то увидели, что почти ничего не сделали. На площадке лежало всего несколько камней. Мы постояли возле этих камней, посмотрели на них и пошли дальше. Никто не сказал ни слова. Я чувствовал, что у меня дрожат ноги, а плечи тяжелые и неподвижные.
- Что-то у нас не так, —сказал Яшка, когда мы вернулись к яме. — Медленно что-то.
После обеда мы сделали еще меньше. Ребята отдыхали всё чаще. Они лезли наверх и сидели там. А я оставался в яме и работал. Руки у меня уже совсем онемели. В пять часов все побросали ломы и лопаты.
- Кончай, — сказал Яшка.
Я смотрел, как они потягиваются и разгибаются на краю ямы.
- Чего ж это вы, добровольцы? Еще же светло.
Яшка повернулся ко мне, пожал плечами и спросил:
- Еще, что ли?
- А чего нам! — закричал Женька. — Кочин амнистию зарабатывает. Пускай зарабатывает.
Мы работали до темноты. Таскали камни молча и ожесточенно. Со мной никто не разговаривал. Они делали вид, что не замечают меня. Потом все пошли на озеро мыться. Я тоже пошел.
Все, кто работал в яме, лежали после ужина на нарах не двигаясь. В домино играли только слесари. Руки и ноги не сгибались. Все тело стало деревянным. Было больно от каждого движения. Но я не ложился. Я достал учебник геометрии и сел у окна. Было четверть одиннадцатого. Ира, наверное, была дома. Я перевернул страницу, хотя не прочел ни строчки. Я заставлял себя сидеть и боялся заснуть. Откуда-то издалека доносился хриплый голос Яшки, хохоток Женьки и совсем сонный голос Валерия Осипова.
- А может быть, лошадь пройдет там? —сказал Яшка.
- Были тут умники, наверное, и почище, — ответил Женька.
- Лошадь - нет. Лошадь как же? Не больше метра, — проговорил Валерий Осипов.
Мне были безразличны все камни на свете. И камни в нашей яме тоже. Если бы за ночь они свалились обратно в яму, ничего бы не случилось. Но что-то, конечно, можно было придумать, чтобы таскать их скорее. Я чувствовал, что совсем засыпаю. Послышалось тарахтение трактора. Потом какой-то окрик и возня. Потом женский голос.
- Чего бьешь? Смотри колесо...
Потом мужской голос:
- Телега-то новая.
Другой мужской голос возразил:
- Старая-то крепче. Доску подложи. Вытянет.
Я открыл глаза и увидел возле окна темные фигуры и лошадь. На дороге застряла телега. Я повернулся и увидел, что Женька храпит, широко открыв рот. Другие ребята тоже спят. Только Яшка лежит, положив руку под голову, и смотрит в потолок. Я спросил:
- Слушай, мы еще доски достать можем?
- Доски? Зачем?
- Тачки сделать. Или найти можно.
- Верно, — сказал Яшка. — А верно...
Я посмотрел в окно. Телега выехала по доске. На телеге были бочки. Я закрыл учебник и спрятал его в чемодан. Разделся, кинул под нары носки.
- Кочин, а ты чего это ходишь, будто тебя петух клюнул? — спросил Яшка.
Я не ответил. Он сказал:
- Ты брось это. Зачем? Ну?
- А ты что, в долг хочешь?
Яшка разозлился, сел и крикнул:
- А вы, там, кончайте со своим домино! Надоело!
Утром опять было солнце. Оно было оранжевое и ослепительное. Когда мы вышли с Виктором Селицким из дому, навстречу нам ехал знакомый грузовик. Он свернул на дорогу и начал спускаться вниз. Может быть, он каждый день ходил на станцию?
На скотном дворе мы нашли две тачки. Нам отдали их. Мы порылись в кузнице и среди обломков плугов, борон и ржавых ободов отыскали хорошее колесо. К обеду у нас было три тачки. Наша была еще ничего, а те две еле дышали.
Ребята работали в яме, а мы с Виктором прокладывали из досок дорогу. Две самых хороших доски опустили в яму.
Вечером испытали дорогу. Каждый отвез по тачке. Доски не прыгали, и с пустой тачкой можно было даже бежать. Трудно было только выезжать из ямы. Доски поднимались круто и прогибались. Нужны были сила и привычка, чтобы удержать тачку в равновесии и чтобы она не полетела вниз. Но это было лучше, чем таскать носилки.
Последнюю тачку повез Женька. Мы положили ему камень. Он застрял наверху, но рывком все же выкатил тачку, развернул на площадке и крикнул:
- Дорога смерти имени Кочина! Ура!
После ужина я забрался на нары вместе со всеми. Снова вынул учебник геометрии. Строчки двоились и расплывались. Руки были тяжелые, и голова тоже была тяжелая. Хотелось только одного - закрыть глаза. Я подумал, что это и хорошо. Три дня прошли незаметно. И хорошо, что здесь совсем тихо. Хорошо, что слесари ушли в кино. И хорошо, что все спят. На ноги прыгнула кошка. Надо было ее согнать. Она свернулась и затихла. Ее все равно надо согнать...
Каждый день яма становилась все глубже и груда камней возле коровника росла. Полдня в яме, полдня на тачке. Так прошла неделя. Пришел последний день. Завтра в это время я должен быть в Ленинграде. И мне стало жалко, что я уезжаю и ребята кончат эту яму без меня.
Я менялся с Женькой. После обеда я был в яме. Рядом со мной работал Яшка. Он был без майки, и я видел его широкую и мокрую спину, осыпанную песком. С другой стороны доски постукивал ломом Виктор Селицкий. Он работал в тельняшке. Мне попался камень весь в острых углах. Я никак не мог за него ухватиться. Два раза он падал обратно в свое гнездо, но потом я все же подцепил его и вытащил. Тачки не было, и я сел на камень. Было тепло. В яме ветра совсем не чувствовалось, и только от земли тянуло сыростью. Я оглянулся и увидел, как мы изрыли всю эту яму. Яшка отгребал лопатой песок. Потом почистил лопатой доску. Вечером мне нужно будет что-то придумать и сказать Яшке, и надо узнать насчет машины.
- Ты куда воду поставил? —-спросил Яшка.
Я показал. Послышались голоса. Женька катил свою тачку, а за ним по доске шел председатель. Женька поехал вниз, а председатель остановился на краю ямы. Ол был щупленький, лицо в оспе, на голове большая кепка.
- И охота вам, хлопцы, работать в городе, — сказал председатель. — У нас-то красота какая! Мы б такую бригаду! Эх! Автомобили б были! «Волга»!
Председатель постоял еще немного и ушел.
Одному мне было не справиться с камнем. Я не мог затащить его в тачку. Подошел Яшка. Мы взялись вдвоем. Повернули камень и приподняли. Шея у Яшки надулась и покраснела. Женька наклонил тачку.
- Еще чуть, — сказал Яшка. — Вниз еще. Ну, давай!
Женька совсем положил тачку на бок. Мы опустили камень, борт затрещал. Мы схватились за тачку и поставили ее.
- Ладно, — сказал Женька. — Хорош.
Он поднял ручки, уперся ногами так, что почти лег на доску, и тачка сдвинулась. Я взял лом, подсунул под другой камень и начал расшатывать его. Подсунул лом еще глубже, наступил на него и ухватился за камень. Что-то заскрежетало надо мной. Я поднял голову и увидел лицо Женьки, испуганное и страшное. Уже на самом выезде из ямы колесо соскочило с доски. Тачка наклонилась. Она висела надо мной, но Женька держал ее. Камень начал поворачиваться и ползти вниз. Я отскочил в сторону, и в ту же секунду тачка рухнула вниз и разлетелась. Женька потерял равновесие, сорвался и упал на спину. Он вскочил и посмотрел на меня. Я стоял и смотрел на него. Он был бледный. Губы совсем белые. Сел прямо на песок и обхватил колени руками. Потом положил голову на колени. Подошел Яшка. За ним подошел Валерий. Я взглянул на камень и не мог понять, как Женька удерживал его в воздухе.
- Цветочки, одуванчики, — сказал Яшка. — Смазать бы тебе разочек.
- Я ее сам починю, — проговорил Женька. — Сейчас встану и починю.
Мы работали, а он еще долго сидел, не поднимая головы. Я спросил его:
- Ну чего?
- Испугался? — спросил он.
- Обрадовался.
- А ну к черту! — заорал он. — Выдумали каждый день работать по двенадцать часов. Ишачить, как утки.
Мы пошли на озеро, а он остался чинить тачку. Колотил топором изо всей силы.
Я помылся, потом сел на лодку. Ребята ушли. Я сорвал тростинку и бил по воде. Тростинка была сухая и сломалась. Я лег и смотрел в небо. Было тихо. Только слышен был стук топора. Мне стало жалко Женьку. Я пошел к яме, и вдвоем мы доделали тачку.
- А ничего мы эту яму. Здорово, — сказал Женька, когда мы шли к дому.
- Чего здорово?
- Ну, быстро. Завтра, наверное, кончим.
- Ну и что?
- Брось ты, Сашка.
Все время стояли теплые дни, и быстро просыхало. Только там, где ездили телеги и машины, надо было прыгать с бугорка на бугорок. Но вдоль канав росла уже молодая трава.
- Месячишка бы два тут, — сказал Женька. — Вечером бы рыбку половить!.. Ты как? Лодки тут есть. Лесочек. Пострелять можно. Тут никто и слова не скажет. Курорт. А зарплата идет.
- Почти Крым. Сыпану из-за этого экзамены. У меня через месяц экзамены.
- В институт пойдешь?
- У тебя гуталин есть? Коричневый?
- Есть. В клуб пойдешь?
- Почти.
Дома был только Яшка. Остальные ребята ушли в клуб. Мы с Женькой сели ужинать. Пришел Виктор Селицкий и принес маленький радиоприемник. Этот приемник стоял в правлении колхоза, и нам его отдали.
Мы поужинали. Чай был уже холодный. Выпили по полкружки и отставили. Яшка писал письмо. Виктор делал антенну.
Женька повертелся и как-то незаметно исчез. Уже два дня он приходил домой после двенадцати. Я видел, Женька покупал в сельпо конфеты и флакон духов.
Можно было поговорить с Яшкой и утром, но мне не хотелось тянуть. Я снял сапоги, сел на нары и полистал учебник, ожидая, пока Яшка кончит писать. Плохо, что тут был еще Виктор. Но Виктор был занят приемником.
На стене у нас появилась полка. На ней стояли книги. Полку сделал Валерий Осипов. Откуда-то взялся половик. На окна повесили занавески.
Виктор натянул провод из угла в угол и включил приемник. Сначала был только шум и свист, но потом он нашел музыку.
Я увидел Яшку возле себя. Он сидел на корточках и открывал чемодан.
Я сказал:
- Мне надо в город съездить.
Он поднял голову и посмотрел на меня, не понимая.
- Насчет экзаменов. И отпуск надо оформить. Полагается на экзамены. Закон такой есть.
Что бы он ни сказал, я все равно бы уехал. Но мне не хотелось, чтобы ребята подумали обо мне плохо. И я старался разговаривать с Яшкой спокойно.
- Ну так поезжай, — сказал он. — Мы же в воскресенье работали. Раз учишься, так чего. Когда думаешь?
- Завтра.
- А вернешься когда?
Я знал, что не вернусь, но сказал:
- А что мне там, детей крестить?
Утром, пока ребята завтракали, я собрал все вещи в чемоданчик. Вошел Женька.
- А ты что все собираешь? — спросил он.
- А тебе что-нибудь нужно?
Машина ходила на станцию не каждый день. В тот день машина не шла. Надо было добраться пешком. До станции было четырнадцать километров.
Мы вышли из дому. Ребята взяли лопаты и ломы.
Я немного прошел с ними. Потом они свернули к озеру и стали спускаться вниз, в нашу яму.
- Сходи за меня в «Великан»! — крикнул Женька.
Рядом с дорогой бежала тропинка. На тропинке было суше. Я вышел из деревни и зашагал по полю. День был пасмурный. Пахло прелой травой, и пахло молоком.
Я немного прошел и остановился. Ребят не было видно. Наверное, они уже спустились в яму. Совсем рядом лежала деревня - знакомая, утренняя, чуть проснувшаяся.
Озеро не блестело. Оно было совсем черное. А солнце поднималось из-за туч тяжело и как-то нехотя.
Глава четвертая
Из всех моих дорог эта была самая длинная. И поезд был самый древний, шаткий и скрипучий. Нужны электрички. На всех дорогах. Мне представлялось, как они несутся, стремительные и легкие. Они не ждут на станциях, а их ждут. Им не нужно стоять на разъездах и пропускать другие поезда. Мы поедем с Ирой на электричке в Петергоф, когда откроются фонтаны. Она будет в белом платье. Мы пройдемся с ней по аллеям. Постоим у залива. А вечером сядем на пароход. Он будет весь освещен и уйдет в море.
Очень долго бежали поля. Но наконец появились большие дома. Небо прояснилось, облака проплывали, и край неба был уже совершенно чистым. Мы въехали в улицы, дома были с двух сторон, колеса застучали по стрелкам.
Толпа хлынула. Мне показалось, что я разучился ходить. Приятно было идти по платформе и чувствовать под ногами твердую землю. И почему-то хотелось идти медленно и спокойно. Смотреть а табличку с надписью: «В город»; в такт шагам повторять одно только слово: «Всё», «Всё», «Всё».
Я вышел на площадь, поставил на землю чемоданчик, положил на него сапоги. Стоял и смотрел. Было много людей. Гудели автобусы. Проходили трамваи. Несколько троллейбусов собралось у остановки.
У города была своя жизнь. Я знал эту жизнь. Этот город был мой. До Ириной улицы было несколько кварталов. И вокруг было сколько угодно телефонов. В каждом магазине и на каждом углу. Я мог позвонить, и через десять минут Ира придет сюда.
Такси подъезжали и уезжали. Город торопился. Мне тоже нужно было торопиться. Я потер брюки, — на них засохла грязь. Куда-то надо было девать чемоданчик и сапоги. Но куда? В общежитие сейчас я идти не мог. Ребята как раз возвращались с работы. Пришлось бы каждому объяснять, почему я приехал. Лучше было прийти после двенадцати. Может быть, Алексей Иванович и Лешка будут еще спать. А утром я что-нибудь придумаю.
На углу продавали фиалки. Я подошел и купил букетик. Он был очень маленький. Я не знал, как его держать.
На вокзале мне не могли разменять рубль. Я разменял его в газетном киоске и пошел к станции метро, чтобы позвонить оттуда. Аппарат щелкнул, и донесся голос Иры. Я слушал и молчал. Несколько раз она повторила: «Алло... Алло...» - а потом сказала раздраженно:
- Нажмите кнопку.
Я бы так и молчал, но я боялся, что она повесит трубку. Она, наверное, только что пришла из техникума. И рядом за круглым столом сидит тетка. Я прикрыл трубку ладонью и сказал басом:
- Это вы?
Она не узнала меня и немного помолчала.
- Кто это говорит?
- Стыдно не узнавать своих друзей.
- Я спрашиваю серьезно. И у меня совсем нет времени, чтобы заниматься болтовней. Я тороплюсь.
- Как вас зовут?
- Меня зовут Ира. Что дальше?
Я слышал ее дыхание и каждую нотку се голоса. Очень ясно видел ее лицо, фигуру и даже жесты. И я чувствовал, что через секунду она повесит трубку. Вот сейчас выпрямится, опустит руку - и раздадутся короткие гудки. Я сказал:
- Вам привет, Ира.
- От кого?
Я снял ладонь и сказал своим обычным голосом:
- Привет, и все.
- Саша, ты?
Подошла женщина и начала стучать по стеклу.
- Ты и в самом деле приехал? — спросила Ира.
Женщина стучала все громче. Потом она открыла дверь. Я потянул дверь к себе.
- Давай встретимся, — сказал я. — Не могу больше говорить. Здесь очередь.
- Приходи вечером к нам. У Оли сегодня день рождения. Алло!
Я не знал, что сказать. Мне совсем не хотелось сидеть весь вечер с теткой. Я приехал не для этого.
- Мне, наверное, неудобно, — сказал я. — Давай встретимся сейчас.
- Что ты говоришь? Как тебе не стыдно?
- Здесь очередь, — сказал я. — Почему ты не можешь сейчас?
- Ну ладно. Давай сейчас.
В конце концов мы договорились, что встретимся через два часа у Казанского. Женщина за стеклом смотрела на меня бешеными глазами. Я повесил трубку, вышел из кабины, снял кепку и раскланялся с ней. Гражданин в шляпе посмотрел на меня, приглядываясь.
Я вышел на площадь и подумал, что ничего, если и день рождения. Ну что в этом страшного? Мы посидим немного, потом уйдем. И самое главное не это. Главное, что я приехал, и теперь мы с Ирой будем вместе.
Я вспомнил про свой костюм. Сел в троллейбус и поехал в ателье. Троллейбус был пустой, а мне хотелось, чтобы он был полный и кто-нибудь кричал: «Товарищ.!!! Продвигайтесь вперед! Имейте же сознание». Но в троллейбусе было тихо и спокойно. Я устроился у окошка и разглядывал прохожих. Шли девушки, нарядные и веселые. Шли женщины с кошелками. Шли мужчины, солидные и мрачные, приветливые и улыбающиеся. И мне казалось, что все лица до одного мне знакомы, со всеми я где-то встречался. Мы пересекали улицы одну за другой. По всем этим улицам я ходил и знал каждый дом, каждую вывеску и каждый магазин. Ехать было хорошо, и смотреть в окно было приятно. Наша деревня и наша яма остались где-то далеко, затерянные среди полей, у каких-то красивых и холодных озер. У моста троллейбус постоял. Потом мягко въехал на мост. Открылась вся набережная, узкая и застроенная дворцами, пляж, Петропавловская крепость. Я был в городе. И я мог походить вокруг крепости, или прогуляться по набережной, или постоять у Кировского моста рядом с рыболовами, или пересесть на трамвай и поехать в другую сторону, или сойти на любой остановке и просто стоять, засунув руки в карманы и надвинув кепку на самые глаза.
Перед тем как идти в ателье, я решил купить галстук. Хороший галстук - это тоже важно. Девушка вынимала коробки с галстуками и прятала их. Мне понравилось, что все девушки в одинаковых синих халатах. Раньше я не замечал, в каких они халатах.
- Какой же вам все-таки нужно? — спросила она. — Дорогой или дешевый?
- Дорогой.
- Посмотрите вот этот. Галстук замечательный!
- А еще?
Вмешалась женщина, которая стояла рядом. Потом еще двое мужчин. Вместе мы выбрали бордовый с поперечными полосками. Мне галстук не очень нравился, но они доказали, что это то, что нужно.
Еще в троллейбусе я начал уверять себя, что мой костюм готов. Не могло случиться, чтобы он не был готов. Появиться в таком виде на дне рождения и рядом с Ирой было просто невозможно. Я сказал себе: «Он готов» - и старался об этом не думать. До ателье я шел медленно, как можно медленнее. Подошел и немного еще постоял у витрин, оценивая костюмы на манекенах. На одном был костюм из такого же материала, как мой. Темно-синий, с тонкой белой полоской. Все было ничего, кроме платочка в кармане. На другом был светло-коричневый спортивный костюм. Все карманы большие. Дальше была еще одна витрина, но мне было некогда.
Я плотно закрыл за собой первую дверь, аккуратно прикрыл вторую и, когда вышел мастер, посмотрел на него так, что он не мог сказать: «Нет». Мастер улыбнулся и сказал: «Да».
Шторы на кабинах были очень красивые: светло-зеленые, бархатные. Я стоял и сразу в трех зеркалах видел, что один рукав морщит. Мастер дергал рукав, нажимал на плечо, но он все равно морщил.
- А я не скрываю, — сказал мастер. — Это же с одной примерки... Но раз пообещал - сделал. А сколько у нас работы? Все хотят к маю...
- Но все же... Вот здесь ничего, а здесь гармошка...
- Нет, это не гармошка.
- Аккордеон?
- У вас веселое настроение. Я понимаю: весна. Выступает левая лопатка. Вот у меня не выступает, а у вас выступает. На мне будет лежать хорошо.
- Теперь я знаю, кому мне отдать свой пиджак. Я все время думал: кому мне его отдать?
- Зайдите через пару дней.
- Мне нужно сегодня или никогда.
Я уже знал, что делать. Я вынул бумажник, и он унес пиджак. Он ушел, а я остался ждать.
Было много людей. Одни ходили из угла в угол, другие перелистывали журналы, и все были раздражены и недовольны. У всех лица были мрачные. Повезло, наверное, только мне одному.
Через полчаса все было готово. Старые брюки и куртку я запихал в чемодан. Сапоги завернул в бумагу и перевязал шпагатом. Встал перед зеркалом и посмотрел на себя внимательно. Галстук был завязан как полагается. Рубашка почти не помялась. Мне нравился человек в зеркале. Он выглядел хорошо. И он был похож на меня. Но в то же время и не похож. Было видно, что он никогда не ходил по колено в грязи и не таскал камни, и его никто не ругал на бюро и никто им не командовал.
- Все девушки в Ленинграде сойдут с ума, — сказал мастер. — По переписи на каждого мужчину падает полторы женщины.
Я надел свой плащ.
- Вас тоже переписывали?
- Конечно. А что?
- Нет, просто так. До свидания.
- Вы на меня не обижаетесь?
- Нет. Подвиньтесь, пожалуйста, — здесь на стуле мои цветы.
Времени оставалось совсем немного. Пришлось брать такси. Но я все равно опоздал. Ира уже стояла возле памятника. Она была в сером плаще и голубом берете и казалась издали совсем маленькой. Я увидел ее и понял, что мог бы проехать не двести, не триста, а много тысяч километров, только бы взглянуть на нее и постоять рядом. Ира заметила меня и быстро пошла навстречу. Мы обнялись прямо на виду у всех. Она поцеловала меня в губы.
- А это ничего, что на нас смотрят? — спросил я.
- Это даже хорошо. Ну пойдем.
- Это фиалки. Тебе.
- Ну пойдем. Я не могу стоять. Скажи, ты скучал? Хоть немножко скучал?
- Это очень важно?
- Очень.
Она тащила меня куда-то, потом взяла под руку, и мы пошли по Невскому в густой толпе, веселой и торопливой. Все кончилось, и наконец мы шли рядом. Я не знал, куда мы идем. Но я так и представлял, что мы встретимся и потом пойдем рядом, ни о чем больше не думая.
- Ты так загорел. Можно подумать, из Сочи. — Она говорила очень быстро и смешно глотала слова. — А что это у тебя за пакет?
Я объяснил. Она засмеялась и сжала мою руку.
- И все это из-за меня. Но куда же мы идем? — Она посмотрела на свои часы, потом на часы на башне бывшей Думы. — У нас еще столько покупок. Оля взяла машину и ждет меня.
Я остановился.
- Ты поедешь с нами, — сказала Ира. — Ну, мы просто убьем время. Покатаемся на машине, и все. Я прошу тебя.
Мы пошли. На автобусной остановке стояла длинная очередь.
- Мне, наверное, надо купить подарок? — сказал я.
Ира смотрела вперед. Автобуса не было.
- Какой ты смешной! — Она повернулась ко мне. — Это прямо счастье, что я встретила именно тебя. Почему я тебя встретила?
- Это я тебя встретил, — сказал я.
-- И на первом же вечере бросил. Но теперь я не позволю тебе этого сделать. Слышишь? И во вторник мы пойдем провожать Олю. Она уезжает в Крым.
Возле дома стоял мужчина и продавал воздушные шары, синие и красные. Он держал их на палке, целое облако шаров. Я подумал, что хорошо бы купить все и выпустить.
Автобус пришел переполненным. Очередь смешалась, и все столпились у дверей. Я оттеснил несколько человек, надавил на военного, который стоял на подножке, и пропустил Иру. Автобус тронулся. Я прыгнул военному на сапог. Я висел, военный висел, дверь не закрывалась.
- Подвинься. Испортишь мне сапоги, — сказал военный.
Я не мог пошевелиться.
- Ладно, все равно разоружаться, — сказал я.
- Ты не упадешь? — спросила Ира.
Военный замолчал. Все бы ничего, но мне мешал чемоданчик.
- Нет. А ты как? — спросил я.
- Если ты упадешь, я упаду с тобой вместе, — сказала Ира.
- Тогда я падаю.
Военный засмеялся.
Мы вышли и быстро зашагали по какой-то улице, тесной от лесов, заваленной битой штукатуркой и мусором. Я подумал, что мне все равно деться некуда, и это даже хорошо, что мы с Ирой вместе и у нас есть какое-то дело.
- Почти марафон, — сказал я. — Можно получить значок.
Мы свернули еще на какую-то улицу, потом еще на какую-то, и я увидел, что у машины, которая стояла впереди, открылась дверца. Потом за стеклом машины увидел лицо тетки. Мне показалось, что она посмотрела на меня удивленно.
- А я уже хотела уехать одна, — сказала тетка.
Я почему-то почувствовал себя неловко. И, как всегда при тетке, не знал: нужно ли мне что-нибудь говорить.
- Нет, мы вдвоем, — сказала Ира. — Ну, что же ты стоишь, Саша?
Я бросил вещи в машину и захлопнул дверцу. Ручка была очень гладкая и холодная. Машина тронулась.
- Открой окно, — сказала Ира. — Мы не шли, а бежали.
- Это я закрыла все стекла, — сказала тетка. — Я почему-то мерзну. Сегодня, наверное, холоднее.
- А мне кажется, теплее, — засмеялась Ира. — Посмотри, как он загорел.
Тетка повернулась. Она сидела впереди, рядом с шофером.
- Я очень рада вас видеть, — проговорила она. — Как хорошо, что вы приехали именно сегодня!
Я молчал и смотрел на тетку. Каждый раз она разглядывала меня так, будто ждала, что в какой-то день я приду совсем непохожий на себя.
- Вы действительно очень загорели, — наконец объявила тетка.
Мне, наверно, надо было улыбаться. Машина остановилась на перекрестке. Потом опять поехала. Тетка повернулась к Ире.
- Мы все же не успеваем. Ведь надо заехать еще за Федей. Интересно, понравятся ему наши?
- Все будет хорошо, — сказала Ира, наклоняясь к тетке. — Я знаю, что все будет хорошо.
Мы остановились у одного магазина, потом у другого, потом у третьего. Ира и тетка выходили и каждый раз возвращались с пакетами и свертками. Я заметил, что тетка была сегодня слишком оживленная и веселая. Все время вертелась и мешала шоферу. Мне хотелось поговорить с Ирой, но Ира без конца разговаривала с теткой. Они вспоминали каких-то знакомых, каких-то приятелей и приятельниц. Я сидел и смотрел в окно. Время тянулось удивительно медленно. На крутых поворотах свертки падали. Я собирал их. Потом опять разглядывал прохожих. Один раз, когда мы стояли где-то на Загородном, к машине подошли двое мальчишек, заглянули внутрь, побарабанили пальцами по стеклу, прямо у меня перед носом, и отошли, строя рожи. И мне стало как-то тоскливо и нехорошо. Я подумал, что мне не нужно было приезжать. Я вспомнил наших ребят. Они уже пришли домой. Сидят и слушают радио или играют в домино.
Ира и тетка вернулись, и мы снова поехали неизвестно куда, мчась по улицам и кружась по переулкам. Я решил, что надо взять себя в руки. Ведь не будем же мы вечно носиться по городу.
- А где твои пакеты? — спросила Ира. — Твои пакеты где? Чемодан и сапоги?
- Вот здесь, внизу, — сказал я. — А почему ты спрашиваешь?
- Я просто вспомнила. Тебе не скучно?
Я хотел ответить, но не успел. Ира опять наклонилась к тетке. Машину тряхнуло.
- У нас будет этот, — сказала тетка. — Помнишь, я тебе говорила? — Тетка улыбнулась: — Саша, вы должны следить за ней. Сейчас красивых женщин воруют. Такая сейчас мода.
Ира рассмеялась. Я не понимал, что здесь смешного. Как будто мне очень нужно сидеть в этой машине и слушать эти разговоры. Словно я приехал сам, а не потому, что мы договорились. Ну, пускай день рождения. Но могла же Ира сказать мне по телефону, что нам лучше встретиться завтра. Почему же она не сказала. Неужели она не понимает, чего мне стоило приехать сюда.
Мы торчали целый час возле большого ателье на проспекте Майорова, и шофер, наверное, успел выспаться. Он спал, положив руки и голову на руль. Потом, когда мы поехали, Ира повернулась ко мне:
- Нам остались только цветы. За цветами - и все. Сегодня я буду пить коньяк. Самый крепкий.
Она смотрела на меня и весело смеялась. Я не понимал, что с ней происходит и что вообще происходит.
- Нельзя ли что-нибудь найти по радио? — спросила тетка.
- Помехи, — ответил шофер.
На этот раз мы ехали не так долго. Перед нами был белый дом с колоннами и возле дома сквер.
- Мы сейчас, — сказала Ира. — Достать цветы - это целая проблема.
Я видел, как Ира и тетка поднялись по лестнице, попробовали одну дверь, другую и вошли. Я сидел и смотрел на часы. Шофер спал. Ни одному человеку не было до меня дела. Но хорошо, что все уже наконец кончилось. Председатель говорил, что мы будем строить коровник. Завтра наши ребята уже не пойдут в яму. Но ведь никто у нас не умеет строить. Зачем же нас тогда посылали? У нас ведь квалифицированные ребята. А камни может таскать любой. Что они, сами не могли перетаскать эти камни?
В больших витринах стояли красивые цветы, белые и чуть розоватые. Иры и тетки не было очень долго. Я потер ноги, они совсем затекли, и решил, что лучше походить, чем сидеть. Открыл дверцу и вышел.
На улице было много воздуха и света. Солнце заходило. Оно освещало деревья в сквере, блестело в окнах. Вырастала первая трава, она была очень зеленая и какая-то светящаяся. Я потянулся и вздохнул. Над большой липой кружилась ворона. Листьев на деревьях еще не было, но что-то такое уже было, как паутина, как бахрома, и голыми деревья не казались. Я подошел к витрине и посмотрел на цветы. Они были удивительно нежные и как будто сейчас проснувшиеся. Ира и тетка все не показывались. Потом какой-то мужчина вынес корзину цветов и поставил в машину. Потом я услышал смех Иры и голос тетки.
- Цветы - это весна! — продекламировала тетка. — Всегда должны быть цветы...
Она спустилась по ступенькам вниз.
- И весна, — добавила Ира.
Она засмеялась. Шофер открыл дверцу.
Я вышел из-за колонны и тоже начал спускаться вниз. И вдруг мотор загудел, дверца хлопнула, и машина поехала. Это произошло совершенно неожиданно. Я стоял, а машина уходила. Они забыли про меня! Я смотрел на машину, смотрел на улицу. Во мне образовалась пустота, холодная и удушливая. Я видел себя очень отчетливо, точно видел другого. Стою на безлюдном тротуаре, плащ мятый, шарф съехал. Стою один, а они уехали. Мне показалось, что машина остановилась. Она остановилась действительно. Я услышал голос Иры:
- Куда же ты подевался, Саша, дорогой?
Машина подъехала. Я стоял.
- Иди же скорей! — сказала Ира. — Какой ты смешной! Потерялся, как Травка.
Мне хотелось сжать зубы. Я шагнул, ничего не видя, и сел рядом с ней.
- Красивые цветы. Правда, Саша? Вы любите цветы? — спросила тетка, улыбаясь.
Я сказал:
- Да.
Мы подпрыгивали на камнях и на рельсах. Мы ехали по каким-то улицам, по набережным, мимо парков. Я смотрел в окно и ничего не видел. Все как-то застыло но мне, и все на земле стало безразличным и страшно далеким. Я ехал вместе с Ирой, но она могла уехать и без меня. Я был ей совершенно не нужен. Машина остановилась, и мелькнуло лицо Федора Ивановича. Тетка стояла на тротуаре и говорила с ним. Я поднял свой чемоданчик и сапоги и старался не смотреть на Иру.
- Я выйду, — сказал я.
- Что ты, Саша! — Ира схватила меня за руку. — Мы все здесь поместимся. Подвинься немножко.
Я повернулся и увидел тетку, она села к нам, а Федор Иванович сел рядом с шофером. Он перегнулся и протянул мне руку.
- Опять встретились. Как дела-то?
Я что-то ответил.
-Такая погода. Такая весна, — проговорила тетка. — Давайте немного прокатимся.
- Ты любишь, Саша, большую скорость? — спросила Ира.
Я сказал:
- Да.
Я не знал, что мне делать. Я ненавидел себя за то, что остался в этой машине. Мне нужно было уйти. И может быть, уйти насовсем. Я бросил наших ребят. Я обманул их. И потом бежал по полю, потому что боялся опоздать на поезд. И все для того, чтобы получилось вот так. Меня возят как вещь.
Машина шла на большой скорости. Мелькали дома и улицы. Мы проехали под мостом. По обеим сторонам стояли огромные мрачные здания, холодные и безразличные. Потом потянулись стройки. Все время по сторонам виднелись громадные черные стены, пустые окна, краны, штабеля блоков и длинные заборы. Очень низко пролетел самолет. Потом шоссе стало совсем пустое.
- Это хорошо, что выдумали автомобили, — сказала тетка. — Приятно чувствовать скорость. Иногда этого хочется.
- Машина - это благо, — сказала Ира. — Словно полет.
Мы ехали куда-то дальше.
- Здесь уже были окопы, — проговорил Федор Иванович. — И вот там - окопы. Здесь кругом окопы. Когда видишь, сколько сделано, начинаешь понимать, что прошло много лет.
- Нет, не прошло никаких лет, — сказала тетка, — Все только начинается. Всегда все только начинается.
Федор Иванович повернулся и посмотрел на нее.
- Я не права? — спросила тетка.
Ира рассмеялась:
- Я согласна. Всегда все только начинается.
Федор Иванович лег плечом на дверь и прислонился головой к стеклу.
- Каждый год наступает весна, и каждый год приходит тепло, — сказала тетка.
Ира тоже что-то говорила о солнце, о весне, о том, что скоро должно быть тепло.
- Женщине нужно тепло всего мира, чтобы она имела что раздавать, — объявила тетка.
- Давайте повернем, — вдруг проговорил Федор Иванович. — Очень далеко.
Я посмотрел на него и почему-то вспомнил «солдатский вечер». И вспомнил, как он рассказывал про чужие окопы. Наверное, в окопах лицо у него было такое же, как сейчас, усталое и суровое.
Тетка замолчала.
Когда машина повернула к городу, впереди все было в дымке и в огнях. Рои и рои огней.
Я чувствовал себя нехорошо. Я был в этой машине посторонним.
Машину подбрасывало. Мы были уже в городе. Трамваи шли быстро и были почти пустые. Мы ехали у самого тротуара. Слишком близко к тротуару. И как-то опасно. Потом нам загородил дорогу какой-то мужчина. К нему подбежала женщина. Мужчина поднял руку. Мы не остановились.
- Невский, — сказал Федор Иванович. — Как будто ничего нового, а все же другой. Невский. Какой сегодня день?
- Среда, — сказала тетка. — Вы думаете о делах? В такой вечер?
В машине стало светло. Мы свернули, и я увидел знакомый подъезд. Ира вышла первая. Она взяла мой чемоданчик и сапоги. Тетка и Федор Иванович сидели в машине. Мы стояли на тротуаре.
- Возьми, пожалуйста, корзину, — сказала Ира. —Я подержу дверь.
Я посмотрел на нее, потом наклонился.
Сперва я был у нее как прицеп, а теперь - просто грузчик. Так ей хотелось. Ну что же. Для этого я и бросил ребят. На лестнице пахло краской. На втором этаже лампочки не было. На перилах сидела кошка, она даже не шевельнулась. Я подумал, что мог бы подниматься по этой лестнице очень долго. На любой этаж. Медленно, шаг за шагом. Ира открывала дверь. Я поставил корзину на перила. На ступеньке лежало десять копеек. Ира открыла дверь. Я опустил корзину на стул. Ира бросила чемоданчик и сапоги и вдруг повернулась и обняла меня.
- Сегодня такой хороший день! — сказала она. — Очень, очень хороший!
Мы стояли близко, совсем рядом. Я посмотрел на нее и подумал, что мне нужно уйти сейчас же. Что-то разделило нас. Откуда-то донеслась музыка: саксофон и ударник. Ира улыбнулась. Улыбка у нее была какая-то очень далекая.
- Раздевайся, — сказала она. —Дай я поухаживаю за тобой.
Я смотрел, как она вешала плащ.
На подоконнике лежал мой Цвейг. Надо было отнести его в библиотеку. На полу лежал новый ковер. Ира сняла туфли.
- Что это нет Оли? — сказала она, потом посмотрела на меня и засмеялась: — Ох, ведь я забыла вынуть мои цветы! — Она, соскочив с дивана, прямо в чулках побежала в коридор.
Голос ее доносился из коридора.
- Они у меня в кармане.
Я вспомнил, как сидел в поезде, смотрел на поля и как покупал цветы. Мне хотелось быть сейчас в нашей яме и таскать камни.
Вбежала Ира. В руках у нее была стопка с водой, и в стопке фиалки. Она поставила стопку на приемник, отошла и посмотрела на цветы со стороны.
- Они еще ничего, — сказала она. — Какой ты молодец, что приехал. Ты скучал там? — Она села возле меня. — Скажи мне. — Она спрыгнула вниз, присела и заглянула мне в лицо. — У тебя, кажется, новый костюм? Он тебе идет.
Она выпрямилась и закружилась посреди комнаты, потом подбежала и поцеловала меня. Я почувствовал ее поцелуй. Хлопнула дверь. Вошла тетка. Я посмотрел на тетку и не понял, что с нею произошло. Что-то случилось у нее с лицом. На лице остались только глаза и губы. Губы яркие и большие.
- Вы сидите? — сказала она. — Нам нужно купить телевизор. У всех есть телевизоры.
Когда тетка говорила, губы, казалось, шевелились сами по себе, независимо от того, хотела этого тетка или нет.
- Ты одна? — спросила Ира. — Что случилось? А где Федор Иванович?
- Вы не знаете, Саша, какой телевизор лучше? — спросила тетка.
Я сказал, что не знаю.
Тетка прошлась по комнате, постояла у зеркала, потом села в кресло и вдруг как-то жалко улыбнулась.
- Ирочка, какие бывают телевизоры? — проговорила она. — Ты же должна знать. Дорогие, дешевые, с большими экранами...
Ира подошла к ней.
- Что случилось, Оля?
- Ничего, — сказала тетка. — Просто у меня сегодня день рождения, и мне тридцать восемь лет...
Она наклонила голову и неожиданно отвернулась.
- Нет! — Ира взяла ее за плечи. — Сегодня тебе можно только смеяться. Посмотри на меня. Ну посмотри. Ведь ничего не случилось. Ведь мы же вместе. Нам еще нужно переодеться...
Тетка медленно поднялась, и они ушли. Я взял Цвейга. Сидел и перелистывал. Кто-то позвонил. В коридоре раздались голоса. Открылась дверь, и вошло несколько женщин и мужчин. Я пересел в уголок, к стеллажу. На Ире было бордовое платье. Тетка была в черном. Все говорили как-то слишком громко. Хвалили весну и все время смеялись.
- Надо открыть окно, — сказала Ира.
Она подошла к окну и начала открывать его, откинув занавеску. Я встал, вышел в коридор, снял свой плащ. Ира что-то говорила. И тоже очень громко. Я застегнул свой плащ, потом увидел на столике свой шарф. Сунул шарф в карман. Взял чемоданчик.
По лестнице разносилась музыка. Все та же пластинка: саксофон и ударник. Где-то наверху была открыта дверь. Я спускался медленно. Лестницы были короткие. Пластинка была бесконечная. Все время одна и та же нота. Потом хлопнула дверь, и я услышал голос Иры. Она звала меня, перегнувшись через перила. Я остановился. Она сбежала вниз, загородила мне дорогу.
- Что случилось? — спросила она. — Ты не имеешь права.
Мы смотрели друг другу в глаза. Мне было трудно смотреть на нее.
- Я не понимаю тебя, — сказала она.
- Я еду обратно, в колхоз.
- Саша, я прошу тебя.
Я покачал головой. Пластинка кончилась, и стало очень тихо. Я переложил чемоданчик и сапоги в одну руку.
- Ты опоздаешь. Тебя ждут, — сказал я.
- Саша!
- Мне надо идти.
- Я ничего не понимаю. Ну, тогда оставь мне адрес. Я напишу тебе. Если хочешь, приеду сама.
- Там от станции далеко. И грязь, — сказал я.
- Ничего. Я сообщу, и ты меня встретишь.
В плаще у меня был карандаш. Я достал его и прямо на стене написал адрес. Ира молча смотрела на меня. Я пошел, она осталась на площадке. С подоконника зашипела кошка. Я махнул чемоданом, кошка сжалась, спрыгнула и побежала вниз.
Было не холодно, но я ходил по улицам и долго не мог согреться. Некоторые улицы были темные и точно заброшенные. Лампы дневного света, тусклые тонкие палочки сверху, тянулись между домами синим унылым рядом. Свет их, какой-то неземной и безжизненный, был похож на свет звезд. Другие улицы были ярко освещены, но там было много людей.
На Неве было лучше. Река лежала спокойная и тихо плескалась. Мосты были огромные и черные. Трамваи взбирались на них с трудом и ехали над водой медленно и робко. Потом съезжали вниз на большой скорости.
В парке аллеи были пустые. Мне хотелось, чтобы что-то случилось. Я не знаю что, но чтобы потом я был разбитый, бесчувственный и неподвижный.
Парк кончился, я пошел дальше. У магазинов сидели сторожа. Посередине улицы ходил милиционер. Людей становилось все меньше. Начал накрапывать дождь. Неожиданно город стал совсем пустой. И так же неожиданно я почувствовал, что город сделан из камня. Улицы из камня, набережные из камня, дома из камня. И среди этих улиц и домов я один.
Я пошел к общежитию. Дождь не переставал. Бумага, в которой были завернуты сапоги, расползлась и висела клочьями. Я сорвал ее и выбросил. Город был неуютный и мрачный, огромный и весь закрывшийся.
Я постоял немного у общежития. Кое-где в окнах еще горел свет. Но наше окно было черное и слепое. Моя кровать стояла пустая. И может быть, на подушке лежало письмо от мамы. Я должен был послать ей деньги. В мае нужно послать больше. Было тихо, и я слышал, как мягко и монотонно стучат капли. Раздались голоса. Несколько человек вышли из-за угла. Это могли быть наши ребята. Мне нельзя было встречаться с нашими ребятами. На этой улице я был дезертиром. Я повернулся, надвинул кепку пониже и пошел дальше.
Сразу же за общежитием мостовая была разворочена. Тротуар тоже был завален песком и глиной. Чистой осталась только полоска асфальта у самых домов. Раз или два я попал в глину, когда перепрыгивал через лужи. Потом до меня донеслись какие-то звуки. Впереди что-то стучало и чавкало. Я подумал, что там рабочие, но подошел ближе и увидел, что возле траншеи стоит насос. Вода била из него струей и стекала по желобку. Насос стоял один. Никого больше на улице не было. Я остановился. Поршень чавкал, и весь насос дрожал и захлебывался. Я подумал, что вот он здесь стоит и работает, а люди сейчас спят в своих тихих квартирах, на удобных кроватях, и никому не нужно мокнуть и лазить в эту канаву.
Подошел дворник, попросил папиросу. Я сказал, что не курю.
- Что это делают?
- Газовый провод, — сказал он, вынул мятую папироску и закурил.
Я понял, что ему скучно одному на пустой улице. Он был старый, маленький, и фартук на нем был почти до земли. Прямо перед нами, в переулке, остановилось такси. Постояло, потом развернулось.
- Теперь здесь не проехать, — сказал я.
- Их тут два было. — Старик показал на насос. — Пьяные в двенадцатом часу шли и спихнули. Я пробовал, только мне не поднять. Тяжело одному.
Я заглянул в траншею. Насос застрял между стенками. Я отнес вещи к дому, и вместе мы вытащили насос. Все было в порядке. Только разорвался провод. Я соединил концы - и насос заработал.
- Иное дело, — сказал дворник.
Я помыл руки в луже и палочкой соскреб глину с брюк. Дворник прошелся со мной до угла. Еще не было трех, а первый поезд уходил в шесть пятнадцать.