вороны летают над Воловичами.
Марина Юрьевна видит, как из Москвы едет мусор,
я вижу его ещё в Москве,
я произвожу его ещё в Москве,
а потом еду в Коломну.
Марину Юрьевну венчали два раза:
с Лжедмитрием номер один
в Кракове, даже без его присутствия,
обручение per procura,
потом её обвенчали с Лжедмитрием номер два
в его присутствии.
Тушинский вор, с бородавкой на роже, он был ей мерзок,
её тошнило от его запаха,
как тошнит от свалки, расположенной рядом с домом,
и ей пришлось с ним спать
и рожать ворёнка,
а потом ехать в Коломну.
Коломну обвенчали с Москвой,
даже без присутствия последней —
вот он однополый брак, и никого не смущает
обручение per procura,
обручение мусором,
отходами, остатками чужой жизни.
Так обвенчали с Москвой Тарусу,
Чехов, Клин, Тучково, Наро-Фоминск,
Сыктывкар, Архангельск
и другие города, которые тошнит
от запаха московского мусора,
которым вынашивать теперь
детей под запах московского мусора.
Так обвенчали с Москвой Тарусу,
Чехов, Клин, Тучково, Наро-Фоминск,
Сыктывкар, Архангельск
и другие города,
в которые пришло мусорное время.
Марина Юрьевна ввезла в страну первую вилку,
серебряную, двузубую, наглую,
готовую воткнуться в русскую землю.
Ей пользовался Лжедмитрий первый,
возмущал бояр и духовенство —
до этого на Руси ели только овальной,
как кремлёвская земля, ложкой.
Так вилка стала символом смуты,
всего ложного, привнесённого извне.
Теперешняя Марина, Ангелина, Соня
или, как я, Женя заказывает в Москве
что-нибудь приятное из еды, чужеземное,
вьетнамское или итальянское,
себе в башню – офис или квартиру.
Молодой усталый мужчина без российского
гражданства
приносит Марине, Лене, Соне или, как мне,
Жене
большой тёплый белый целлофановый пакет.
Марина, Лена, Соня или, как я, Женя
достаёт оттуда пластиковые или бумажные
коробки
с лапшой, или бургером, или нямами,
или суши,
или спагетти, или пиццей, или курицей
по-хайнаньски,
а также салфетки, иногда – деревянные
палочки,
часто – ложки и обязательно – вилки,
пластмассовые, трёхзубые, острые,
уже здесь, в Москве, царапая
Маринины, Ленины, Сонины или мои дёсны,
готовые воткнуться в Коломенскую землю,
готовые построить новый зубастый
пластмассовый Кремль,
новую, теперь белую, Маринкину, Ленкину,
Сонькину, Женькину башню.
Сердце сломалось в Перове.
Поминки справили дома.
Двое детей, жена —
готовила не она.
52 года, ИП,
внешне такой, как все.
В жизни лучше, чем все.
Не поднимал кулака,
не поднимал стакана,
справлялся с поломанным краном.
Не битые им дети
молчали по лавкам,
ушибленные его смертью.
В жене – кутья из таблеток,
в глазах приглашённых – 9 мокрых салфеток.
21 человек: друзья, родня,
чуть коллег,
одноклассники,
и никакого пластика.
Мать поваром держится,
молодцом держится,
организатором держится.
Приготовила все блюда,
взяла у соседей фарфоровую посуду.
За столом мало говорят и мало едят.
Руки, ноги, головы, фужеры, рты,
воздух, комната, обои
измалёваны горем,
пропитаны горем.
Итого от поминок осталось:
700 грамм картофельных очисток,
3 бутылки из-под водки и 3 от них крышечки,
8 бутылок из-под вина, 5 крышечек и 3 пробки,
150 грамм луковой шелухи,
300 грамм ореховой скорлупы,
400 грамм куриных костей и кожи,
10 пластиковых полуторалитровых бутылок
из-под воды,
5 двухлитровых тетрапаков из-под сока,
111 использованных салфеток,
17 полиэтиленовых пакетов и пластиковых лотков от курицы, картошки, лука, говядины, кураги, сыров, орехов,
7 бумажных коробок из-под быстроразваривающегося риса,
4 жестянки из-под маслин,
2 стеклянных банки из-под огурцов и 2 жестяных крышки,
3 – из-под маринованных грибов и 2 жестяных крышки.
И половина несъеденных блюд.
Больше половины несъеденных блюд.
Всё это пропахло горем,
напиталось горем
и поехало в Коломну
лежать на свалке и фонить.
Сердце сломалось в Перове,
а металлолом горя, макулатура потери
отправились в Коломну
лежать на свалке и фонить.
Мальчик на щуровском пляже
строит личный, песочный Кремль
и хлебает чужого горя
не из Оки, из воздуха.
Очень странные дела.
Месяц ходит-болеет,
мается, огрызается,
ругается матом.
По традиции обвиняют мать —
не очень странные дела:
она запустила пацана.
Он, как в утробе, толкается,
мается, огрызается,
отпихивает мать, бабку с их расспросами.
Как можно выдать ответ
на то, на что его нет?
Мусорный контейнер чужого горя,
третий сын не-своего мёртвого отца
(своего у мальчика никогда не было).
Через 34 дня действие перовского отхода заканчивается.
Он был переработан в
3 удара ракеткой по другому ребёнку,
21 матерное слово,
7 грубых фраз
и 2 попытки заплакать.
Коломенские отходы-эмоции
не действуют так на местных —
у них иммунитет с рождения
к переживаниям на своих почве и воздухе.
Мальчику становится лучше,
он живёт, как прежде,
но отказывается ходить на пляж.
Просто Серёже стало скучно в Свиблове,
невыносимо скучно в Свиблове.
Он съездил в центр,
подумывал сгонять на войну,
но ему остаётся невыносимо скучно.
Он звонил и говорил мне:
Женя, пойдём пройдёмся
или покружимся по МЦК,
мне невыносимо скучно,
смертельно скучно.
Или придумай мне что-нибудь,
ты же писатель,
ты зачем живёшь в моём городе?
Я отвечаю: Серёжа, какая скука?
У тебя жена и ребёнок.
Он кричит: понаехала тут, московский писатель,
а не можешь помочь человеку с московской пропиской.
Я кладу трубку, мы работали раньше на проектах
(в Москве делание совместных проектов означает дружбу).
У меня нет детей, но есть дело,
и никогда не бывает скучно,
а ему остаётся скучно.
Серёжа играет в Warcraft в Свиблове и смотрит видосы,
целует пивные горлышки:
первая, вторая, третья, четвёртая.
Его жена целует дочку на ночь
и занимается йогой по ютьюбу.
Они живут в одной комнате.
Серёжа вместо бледного пива вдыхает
скуку в пивные бутылки.
Первая, вторая, третья, четвёртая.
Но ему остаётся скучно.
Бутылки отправляются в Коломну
лежать и фонить на свалке,
выдыхать скуку в местный лёгкий воздух.
Тот летит и опыляет яблоню,
и в саду Влады Андреевны вырастают скучные яблоки,
крупные, зелёные, с рыжим румянцем.
Влада Андреевна, тяжёлая комсомольская боярыня,
живёт в Кремле, в деревянном домике
неподалёку от Ново-Голутвинского монастыря,
и втайне считает, что её яблоки лучше монашеских.
Коломна – немного сказка из советского мультфильма
с побеждёнными навсегда царями:
единственный город в России,
где в пределах кремлёвских стен
поселились обычные люди.
Женщинам в стране с кремлями
редко бывало скучно:
войны, репрессии, революции, голод и холод,
параллельно – дети, мужья,
стирка, уборка, готовка и пашня —
что в Кремле, что рядом, что вдалеке от него.
Но Влада Андреевна,
комсомольская боярыня,
семи дел деятельница, особенно не знала скуки,
даже за станком Коломзавода,
даже в дефицитной очереди.
Отведав рыхлого яблока
от скучной теперь яблони,
Влада Андреевна впервые почувствовала скуку.
Пожевала, погоняла её в искусственной челюсти,
не разобралась, решила, что сорт подвёл.
Отправилась в дикси —
зря-напрасно-я-здесь-выбрать-невозможно ощутила.
Поработала в саду —
зря-напрасно-невыносимо-тружусь
ощутила.
Посмотрела телевизор —
зря-напрасно-я-смотрю-ерунду-пора-прекращать ощутила.
Дочери позвонила —
зря-напрасно-я-с ней-говорю-надо-бросать ощутила.
Так Владе Андреевне стало скучно в Коломне.
Так Владе Андреевне стало скучно в жизни.
И она, не поняв, что перед ней скука, решила, что началась смерть.
Слегла и известила родственников.
К комсомольской боярыне в Кремль срочно съехались наследники:
сын, дочь, внук из Коломны, внучка из Москвы.
Они созвали врачебный консилиум.
Лекари сказали, что боярыня здорова.
А соседка привела молодую знахарку,
та сказала, что Владу Андреевну сглазил
тридцатилетний московский видеоинженер,
и посоветовала срубить яблоню, указав на дерево
под кухонными окнами.
Родственники растерялись в Кремле с яблонями,
а Владе Андреевне делалось всё скучнее и скучнее.
Это был сильнодействующий отход для
людей без опыта скуки.
Поваленной свибловской башней
боярыня, крупная и круглая,
лежала в обнимающем пятки платье
из красного советского ситца
и готовилась к смерти.
Внучка привела в Кремль
психотерапевта, троянски выдав его за гастроэнтеролога.
Тот поговорил с Владой Андреевной
и выписал ей лечение, приняв скуку за прогрессирующую депрессию.