— Бедненький, — совсем расстраивается Анютка, — никто его, маленького, не любит.
— И нечего его любить, — пытается снова разозлиться домовенок, — вот пусть только попадется мне. Посмотрим, кто кого. У меня мышцы, кулаки, и я приемчики знаю. Баба Яга показала. Как ногой кувыкну, как голосом киякну, как рукой жваркну, так и дорогу в избу мою забудет.
На самом деле Кузька совсем не хотел «кувыкать, киякать и жваркать» шишигу. Ему почему-то и самому стало жалко это маленькое, никому не нужное, никем не любимое создание. Он просто не хотел показывать виду. Настоящие домовые должны безжалостно защищать свой дом от всякой пакости, иначе они — не настоящие домовые.
— Значит, прогонять будешь? — заволновался Нафаня, — надо бы в своей избе все щели позаделать, чтобы ко мне ненароком не пришел. Да и другим домовым передать. А то шишига, кажись, не наш, пришлый. Теперь так и будет дом в нашей деревне подыскивать.
— И будет бедненький шишига скитаться от дома к дому, стучаться в закрытые двери, а его все гнать будут и никто не даст ему ночлега и чашки чая, — чуть не плачет Анютка. — А может, просто никто и не пытался его воспитывать? Может, он просто не знает, что такое хорошо, а что такое плохо?
— Ему чашку чаю дашь, а он ручку ей перегрызет. Сам перегрызет, сам и кипятком обварится, — ворчит Кузька.
Ворчит, а сам думает: а может, и впрямь попробовать перевоспитать шишигу? Маленький он еще, несмышленый. Негоже такому большому и серьезному домовому, как Кузька, маленьким и глупым в помощи отказывать.
Встает домовенок, гордо поднимает голову и говорит:
— Не буду я пугать этого шишигу. Я его по-другому побеждать буду. Я из него образцово-показательного шишигу делать буду. Он у меня еще на «Доске почета шишиг» висеть будет!
Глава 6. СЛОНОЛОШАДКА
Сказал и, недолго думая, принялся за дело. Сначала следовало подлечить домашние цветочки в горшках. Противный шишига за время Кузькиного отсутствия столько тли, клещиков и гусениц из леса натаскал, что листики растений совсем пожухли, а бутоны потемнели и опустили головки. Сосут паразиты соки из цветов, чавкают страшными челюстями, заклеивают поры липкими лужами.
Задыхаются цветы, чахнут, нет у них мускулов, кулаков и зубов. И даже голоса зычного нет, чтобы они киякнуть могли. Нечем им бороться с врагами. Только и могут они тихо просить о помощи. Но голос их так тих, что не каждый услышит его, а только самый чуткий и внимательный. И тот, кто понимает язык птиц, зверей и растений. Домовой, например.
— Он и водичку у нас всю выпивает, — жалуются наперебой цветы Кузьке, — бабушка Настасья польет нас, а он сунет свой хоботок в землю и всю влагу высосет. Глядь — земля опять сухая, как каменная.
Слушает Кузька и все передает Анютке. А у той слезы на глазах. От стыда и от жалости. Лето, бегает девочка целыми днями на улице и недосуг ей посмотреть, что с цветами делается. А они погибают.
Не стала она дальше слушать, подхватила ведерко и помчалась к прозрачному роднику за водой. Прибежала, хотела полить цветы, а Кузька не дает. Вместо этого, почему-то берет воду в горсть и на девочку брызгает.
— Что ты, Кузенька, холодная же, — прикрывается руками Анютка, — неприятно.
— Тебе неприятно, а цветам приятно? — ворчит он. — Взяли моду: сами тепленькой водичкой моются, а цветы — ледяной поливают. Подожди, когда согреется, а потом и лей. А то больно торопливая. Торопышка ела шишки, поломала все зубишки.
— Может, я тогда горячей разбавлю? — не обижается на дразнилку девочка.
— Горячей! — всплескивает руками Кузька. — Цветочки — горячей! Вот неразумиха недотепистая! Корешочки у них какие? Нежные, тонкие. От горячей воды сварятся. Вот пусть вода в комнате немного постоит, сама нужную температуру и примет. А ты пока возьми тряпочку чистую и листики протирай. А я буду с паразитами переговоры вести.
Анютка с радостью принялась за дело. И то приятно: висят листья мутные, пыльные, некрасивые, а проведешь по ним тряпочкой — заиграет глянец на листе, откроется рисунок и окажется, что каждый лист не просто зеленый, а с тонкими прожилками. Интересно разбегаются прожилки, ровненько, на каждом цветке — свой рисунок, один другого затейливее. Увлеклась Анютка, не слышит, как Кузька с вредителями разговаривает. Да и не может слышать, потому как говорит он на вредительском языке. А он тихий-тихий, его только цветы, вредители да рыбы слышат.
— Вот завтракаете вы тут, а не знаете, какая беда-катастрофа на вас надвигается, — приторно-жалостливым тоном говорит Кузька.
Не отвечают ему паразиты, знай работают челюстями. Не любят они разговаривать ни о чем, кроме еды. Интересы у них такие. И только одна тля, самая юная и зеленая, а поэтому самая любопытная, не выдерживает.
— И чего ты глупости говоришь? Никакая беда не надвигается. Бабушка моя вчера сама на верхушку фикуса залезла. Здесь цветов еще на неделю хватит. А неделя — это очень много. За это время пузико так набить можно, что ползать тяжело станет. А ты говоришь — беда.
— Вот то-то и беда, что уготовили вам люди тяжкую долю, страшную кончину. Как только набьете вы пузико свое так, что ползать не сможете, запустят в дом люди пожирателя насекомых. Зубы — как вилы, язык — как лопата, хвост — как метла, ноги — как печки. Как начнет пожиратель вас хвостом сметать, ногами топтать, языком слизывать — никто не убежит. А кто убежит, того зубом достанет.
Смотрит Кузька, уже не только тля молоденькая прислушивается к его словам. Другие паразиты еще вида не показывают, что испугались, а есть уже перестали.
— И как же прозывается этот пожиратель невиданный? — у маленькой тли от ужаса даже лапки вспотели.
— Слон, — врет Кузька первое, что приходит ему в голову.
— Чего-то не слыхала про такого, — выползла вперед самая старая, мудрая тля. — Не водились такие в наших местностях.
— Не водились, а теперь завелись, — авторитетным тоном заявил Кузька, — теперь вместо лошадей работать будут. Их так и зовут у нас: слонолошадки. Силищи у них немерено, а питания немного требуют. Немножко тли, горстку клещиков, шепотку червяков — и сыты. Так что вы уж не уходите. А то нам новую слонолошадку кормить нечем будет.
Задумались паразиты, да ненадолго. Мозгов-то у них мало, долго думать они не умеют. И стоило только одному клещику медленно повернуться в сторону щелки в оконной раме, как за ним моментально выстроилась очередь. Вредители — насекомые боязливые. И новая лошадка людей, по прозвищу Слон, им совсем не понравилась.
Как только последняя, самая маленькая зеленая тля скрылась за окном, бутоны красной герани щелкнули и медленно раскрылись. За ними выпустила бутоны синяя фиалка. И, немного подумав, зацвела белая роза.
— Как красиво! — закружилась на месте Анютка.
Глава 7. ПОДАРОК
— Какая гадошть! — скривился шишига. Давно поджидал его Кузька. Сидел он на своем шестке, все ждал, когда шишига появится. И дождался. Выполз шишига из своей норки — и сразу к цветам. Сначала всю воду из земли высосал, потом пылью листы присыпал и только тут заметил, что не ползают по листьям вредители, а бутоны подняли свои головки и цветут всеми цветами радуги.
— Мерзошть, мерзошть, — топает ногами и плюется от ярости шишига, — я вам покажу как цвести! Я вам покажу, как хорошеть!
Плюется, а сам ручонками своими тонким на всякий случай прикрывается. Как ни безобидны цветы, а хлестнуть веткой или кольнуть шипом ой как больно могут!
Странное дело! Цветы, которые до того всегда пытались защититься от шишиги, стоят, не шелохнуться. Только еще сильнее расточают свой аромат, только еще больше раскрывают свои соцветия. Даже у самой маленькой, совсем юной еще гераньки налились бутоны, вот-вот раскроются!
Подскочил шишига к этой гераньке, топнул ногой:
— Не шмей цвешти, не шмей!
А та натужилась да и раскрыла лепестки. А лепестки необычные, белоснежные, с ярко-алой каймой. Удивился Вреднючка: никогда раньше он такой герани не видел! А цветку того и надо: не успел шишига опомниться, как скинула геранька самый красивый бутон и мягко опустила на лохматую голову шишиге. Лежит бутон на грязной головке негодника, как шапочка. Красивая такая шапочка, яркая, ароматная.
— Это тебе, — только и шепнула юная геранька.
Совсем опешил бедный шишига. Колоть шипами его кололи, хлестать ветками — хлестали, нос пыльцой пачкать — пачкали. А вот шапочки дарить — никогда. Постоял он немного, как вкопанный, скинул с головы подарок и шмыгнул в свою норку. Так растерялся бедный, что и пакостить в эту ночь забыл.
Но к рассвету вернулся. Тихо, оглядываясь, подполз к брошенному бутону, спрятал его за рваный ворот замусоленной рубахи и уполз опять. Видать, по сердцу пришелся подарок. Видать, никто до того шапочек ему не дарил.
— Спасибо, спасибо, — мягко захлопали цветы своими листочками, — ты спас нас!
— Да ладно уж, чего там, — совсем смутился Кузька. — Вы сами все сделали, а я только в засаде с дрыном стоял.
Дрын Кузька приготовил на тот случай, если бы его план не сработал. Душа шишиги — загадка. Он мог на ласку цветов разозлиться еще больше, тогда из своей засады выскочил бы домовенок с дрыном. Шишига понял бы, что Кузька — это не цветочек, у него и дрын, и голос в полном порядке. И убежал бы. Но к крайним мерам прибегать не пришлось. Цветы сделали все, как надо.
Раскланялся Кузька с цветами и юркнул в мышиную норку. В ту самую, в которую убежал шишига. Надо же было ему узнать, где прячется от дневного света маленький негодник!
Мышиные ходы Кузька знал прекрасно… Скоро пробежался он по всем развилкам и тупикам и вышел в новый тупик, вырытый совсем недавно.
Тихо, темно было в тупике. Да домовые в темноте лучше кошек видят, а в тишине лучше рыб слышат. Присмотрелся, прислушался Кузька и видит: лежит в самом углу маленький шишига. Умаялся. Шапочку из цветка герани за спинку спрятал, мордочкой в тряпочку замызганную зарылся, носиком посапывает, губами причмокивает, тоненькими ручками к себе большую деревянную ложку прижимает. Старая ложка, некрасивая, мышами погрызенная, в грязи вывалянная, смотреть противно. А шишига ее вроде любит.