Нет, не надо думать про Матренушку плохо, она понимала, что подручные ребята молодые, им и положено за девками бегать, а совсем в возраст войдут — будут бить Лукьяну Пафнутьевичу челом, просить дозволения жениться. Матренушка была готова идти на смотрины, придирчивым оком исследовать невесту и, вернувшись, доложить: девка и собой хороша, и из семьи почтенной, и скромница, и рукодельница, и старших уважает, и порядок знает. Увидев такую девицу, пусть даже сидящую на холостяцкой постели, Матрена Даниловна обратилась бы к ней по-хозяйски любезно.
А перед ней развалилась, даже не подумав встать, такая красотка, что оторви да выбрось. Прежде всего увидела Матренушка голые коленки, да что коленки — и ляжки тоже были голыми! Длинные мосластые ноги, закинутые одна на другую, были в грязных пятнах и полосах, как будто гостья нарочно в луже извалялась.
Сразу над коленками маячила рожа, именно что рожа, с приплюснутым носом, с широченным губастым ртом, с крошечными глазками, в придачу лопоухая. Коротенькие желтые волосенки, из той породы, что именуется «пять волос в три ряда», торчали дыбом.
Коленки да рожа — этого Матренушке вполне хватило.
— А взялась вот! Жить у вас буду! — сообщила рожа.
— Ах ты, раскудрить тебя! Акимка! Якушка! Кто это диво привел?!
— Само приперлось! — чуть ли не хором ответили подручные. — Гоним, гоним — не уходит!
— А впустил кто? Дверь-то на запоре, поди! Хозяин деньги тратил, замки покупал!
— Да за женихом она увязалась! С ним притащилась, окаянная! Он — в дверь, и она — сзади, на штанине! И затихарилась! — загомонили Якушка с Акимкой, премного довольные, что наконец вернулась домой хозяйка и выставит рожу за дверь.
— Та-ак… — протянула Матренушка. — Ну, погостила — пора и честь знать. Выметайся отселева!
— А не выметусь, я теперь тут жить буду, — сообщила рожа. — Хозяин мой тут, и я при нем. Мой-то скоро здесь все под себя подгребет! И я вам всем укорот дам. А пока укажите мне, где спать, да паек дневной выдавать не забывайте.
— Ого! — удивилась Матрена Даниловна. — Акимка, ты постарше и поумнее. Кто это нашего хозяина под себя подгребать собрался?
— Да хозяйская Анютка жениха привела, — сказал понурый Акимка. Совсем захудалый жених попался, а наших словно кто обморочил — он соловьем разливается, а они и не понимают, что врет!
— Ты еще, Матрена Даниловна, в мусорник загляни, — посоветовал Якушка. Хозяйка из-за нее, стервы, большую тарелку от сервиза разбила. Хозяйка ах! А это ей нашептывает: к счастью, к счастью, к счастью…
— Работа моя такая, — снисходительно объяснила рожа. — Потому как мой-то меня вымолил, я ему в награду за веру дадена и должна теперь о нем заботиться. Вот — пристрою на хлебное местечко, чтобы все его тут любили, а он лежал на диванчике да в потолок поплевывал. Дочка хозяйская мне приглянулись, сами — работящие, моего до старости прокормят! Дача-то у вас где?
— Акимка, беги, буди Лукьяна Пафнутьевича! Скажи — беда! — велела Матрена Даниловна. — В три шеи гнать надо!
— А поди выгони! — рожа оскалилась. — Сказала — здесь буду жить, так, значит, и буду!
Она поднялась с постели и оказалась тощей плечистой девкой, на голову выше и Матренушки, и подручных. Короткое платьишко едва прикрывало срам, а голые руки были мускулисты, как у грузчика, да еще и с длинными грязными когтями.
— Что таращишься? — спросила рожа. — Без когтей мне нельзя, нужно же цепляться-то! Да, чтоб не забыть! Ты вот еще не счпросила, как меня звать-величать. Запомни — звать меня Халява!
Лукьян Пафнутьевич оказался в этом деле не помощник. Увидев высокую тощую девку, он даже облизнулся.
— А что ноги грязные — так это и помыть можно!
И распорядился:
— Якушка, научишь, как краном пользуются. А ты, Матрена, цыц!
Вот и получилось, что Халява заняла в доме почти законное место.
Матренушка пробовала растолковать Лукьяну Пафнутьевичу, какую нечисть приволок за собой жених Алексей, но домовой дедушка оказался непробиваем. Даже гаркнул сгоряча:
— Уймись, Матрена, пока за косу не оттаскал! Девка здоровая, я ее к хозяйству приставлю, а дармоеда Якушку — вон!
— Это она на вид здоровая! Работать ты ее не заставишь!
— А заставлю! Нешто я не домовой дед?
— Домовой-то домовой, да ведь она — не нашего племени, и слушаться тебя ей, может, вовсе не положено!
Лукьян Пафнутьевич пошел приказать Халяве, чтобы повытаскивала из ковра мелкие бусинки, которыми была расшита театральная сумочка хозяйки. Сумка, лишившись своей красы, была до лучших времен закинута на антресоли, и очень Лукьян Пафнутьевич по этому поводу ругался — за вещь деньги плачены, вот ее попортили, а чинить не желают.
— А со мной — где сядешь, там и слезешь, — отрубила Халява. — Сам свои бусины ищи, а мне они ни к чему.
Дед хотел было усмирить ее оплеухой, но здоровая девка увернулась и больно заломила ему руку.
— В другой раз выпорю при всех! — пообещала. — Ишь! Раскомандовался! Пошел бы вот да принес мне ужинать!
При этом случились Акимка с Якушкой — так рты и разинули.
Оскорбленный и униженный Лукьян Пафнутьевич от сознания своего бессилия решительно полез на антресоли — ладить петлю. Подручные в панике понеслись звать хозяйку, вовремя успели — плача и причитая, Матренушка своего законного супруга из петли вынимала.
Наказав подручным следить за ним в четыре глаза, ночью Матрена Даниловна ускользнула просить совета у Евсея Карповича.
Евсей Карпович был делом занят — расхаживал по клавиатуре включенного компьютера, да не просто так, а со смыслом: где притопнет просто так, а где — дважды.
— Тише, Матрена, — прошептал. — Мой-то совсем отрубился…
Дениска спал, свернувшись калачиком, на диване.
— Ты бы одеяльце-то ему подоткнул, — укорила Матренушка.
— Не малое дитя, не простудится. Я вот ему работу правлю. У него семинар на носу…
— И что же?
— А то! Слово «крименальный» через «е» вон настучал. И слово «привентивные» — видишь?
— И что?
— А надо — «превентивные».
Евсей Карпович топнул посередке клавиатуры.
— Ловко это у тебя выходит. А скажи, Евсеюшка, ты знаешь, кто такая Халява?
— Халява… — домовой призадумался. — А слыхал. Ее на зачетку приманивают. К моему гости приходили, рассказывали.
— Как это — на зачетку? И нельзя ли ее на ту зачетку обратно выманить?
— Куда это — обратно?
— Из дому то есть…
— Темнишь ты что-то, — строго сказал Евсей Карпович. — Ну-ка, говори толком.
— Халява у нас завелась! — воскликнула Матренушка. — Житья от нее никому не стало!
И разревелась в три ручья.
— Вот не было печали, — пробурчал домовой.
Матренушка рыдала прямо на столе, присев на коробку для дискет, и он устроился рядом, приобнял, по плечику хлопал и глупые ласковые слова на ушко шептал — те самые, успокоительные. Наконец она хлюпнула носом в последний раз. Но, по бабьей своей хитрости, высвобождаться из объятий не стала, а даже еще теснее прижалась.
— Ну так вот, откуда эта Халява берется на самом деле — не знаю, не скажу. А, говорят, ее можно вымолить. Уродится, скажем, такой бездельник, что хоть его за деньги показывай. И велят тому бездельнику родители учиться в институте. А ему учеба хуже каторги. Вот он весь семестр бездельничает…
Слово «семестр» Матренушка знала — все-таки Анечка тоже была студенткой. Поэтому сказала «ага», но как сказала! С восхищением перед тем, какой у нее Евсей Карпович образованный.
— Бездельничает, а сессия возьми да и начнись. И вот экзамен сдавать, а у него в дурной башке и конь не валялся. Значит, ночью, как часы бьют, нужно руку с раскрытой зачеткой за окно выставить и трижды взмолиться: Халява, ловись, Халява, ловись, Халява, ловись! Бывает, что и ловится.
— Еще как бывает!..
И Матрена Даниловна рассказала Евсею Карповичу, какое дома стряслось несчастье.
— Дармоед, стало быть, — подытожил домовой. — Ну, как я понимаю, главная во всей этой истории — Анечка. Нужно так сделать, чтобы она того дармоеда выгнала. Если не она — так больше некому, только она вправе. А вместе с ним и Халява уберется.
— Да как же, Евсеюшка?.. Они и пожениться сговорились!..
Должно быть, слишком громко восклицала Матренушка — Дениска пошевелился. Домовые тут же, присев на корточки, спрятались за дискетной коробкой.
— Нишкни ты… — прошипел Евсей Карпович. — Разбудишь мне парня, а ему с утра на дежурство заступать. Работа да учеба, работа да учеба — и выспаться-то ему толком некогда.
— Да, этот — не дармоед…
И Матренушка внимательно посмотрела на светлые Денискины волосы, на пряменький, чуть вздернутый нос, на упрямый подбородок. Вот только глаз было не разглядеть — потому как закрыты. Но ей и профиля вполне хватило…
Как и следовало ожидать, избалованная Анечка поселила Алексея в своей комнате. А Халява целыми днями тем и занималась, что нашептывала хозяевам, какое ценное приобретение этот самый Алешенька.
Приобретение ходило на работу, но не слишком часто, а дома обожало валяться на диване в обнимку с Анечкой и строить планы на будущее.
Лукьян Пафнутьевич еще раза два сцепился с Халявой, но без толку. Зловредная девка давала ему отпор, да такой — мало не показалось. Привыкший к повиновению домовой дедушка впал в депрессию, так что Акимка с Якушкой умаялись у него веревки отнимать. Матренушка же искренне и горестно недоумевала: за этого ли слюнтяя она замуж шла? До той поры только и был силен, пока не встречал противодействия…
Среди подручных тоже разлад пошел — Акимка сообразил, что Халява тут теперь за главную, и начал всяко к ней ластиться. Как-то ночью Матренушка, удивленная журчанием воды в ванной, заглянула проверить закрыл ли разлюбезный зятек кран да не выйдет ли потопа? Обнаружила она там сущую семейную идиллию — Акимка купал Халяву и трогательно надраивал ей спинку.
Той же ночью Матрена Даниловна поспешила к Евсею Карповичу, и он ей дал дискету, растолковав, куда встромлять и на что нажимать. Сам же идти в чужую квартиру наотрез отказался. Пришлось ей, бедолаге, одной этим делом заниматься.