– Спасибо тебе, Громушка! – Дедушка Мухомор бросился обнимать нерадивого домовёнка.
Тётушка Макошь так разволновалась, что распустила половину только что связанного носка. Дедушка Тихон сорвал с головы ушанку и пустился в пляс. Даже дядюшка Род и тот растрогался, смахнул со щеки одинокую слезинку и спросил Мухомора:
– И что же нам теперь делать с этим непутёвым?
– Как – что? Назначить жильё, пусть хозяйничает, – улыбнулся Мухомор. – Знали бы вы, какой он порядок в моей избе навёл! Самый добрый хозяюшко позавидует.
Ом вздохнул:
– Зря ты, дедушка Мухомор, меня нахваливаешь, схитрил я. В баню без спроса ходил и обманом банника из дома выдворил. К старику в сон забрался, узнал о его беде, внучку в дом приманил. С дворовым Репейкой для этого вступил в сговор. Да всех моих дел и не упомнишь, столько всего было. Простите меня, мне очень стыдно…
– Ну, что ты теперь скажешь, Мухомор? – строго спросил Род. – Ведь малец у тебя на поруках был?
– А что тут скажешь? – Дедушка Мухомор махнул рукой и просиял ясным солнышком. – Полюбил я Громушку, как родного сына. К старшим он – с уважением, к человеку – с душой, в хозяйстве расторопен, своё дело знает, от работы не отлынивает. А что живёт не по правилам? Так ведь не зря же. Сколько он добрых дел сделал! Избу поднял, старика вылечил, мир в семью принёс. А уж про меня… Вы и сами всё видите!
– Всё мы видим! – проворчала тётушка Макошь. – Хорошо ж ты потрудился, трухлявый пень: сам порыжел да веснушками расцвёл, а сиротинушку на работах замучил, до седины довёл, до крайности. Ни одной конопушки не осталось!
Ом украдкой достал из кармана зеркальце и взглянул на себя:
– И правда, ни одной!
– Да уж, не прав был. – Мухомор смахнул набежавшие слёзы. – За буквой закона светлую душу не разглядел.
Неожиданно в дело вмешался Дзынь и, показав наполовину съеденный протокол, спросил:
– Простите, что прерываю, но мне мышь отпускать или как? Она сегодня без обеда…
– Отпускай, – кивнул Род. – Нынче нам ушастая не помощница. Раз уж Гром дров наломал, пусть сам свои ошибки исправляет. Починит колесо – будет ему дом, а коли не справится – в наказание оставим его в старой избе.
Ома от волнения в дрожь бросило. Он подобрал с пола шестерёнку, достал из сумки отвёртку, склянку с машинным маслом и принялся колдовать. Когда вставлял шестерёнку, заметил застрявший в ободе крошечный камушек, вынул его, смазал ось маслицем. Через пять минут колесо крутилось лучше прежнего.
– Ну что ж, Дзынь, запускай! – сурово скомандовал Род.
Раскрасневшийся от любопытства Дзынь раскрутил придомляющее колесо и замер в ожидании. Стрелка задрожала и замедлила ход. Ом зажмурился и скрестил за спиной средний и указательный пальцы. Наконец стрелка застыла на месте.
– Улица Никольская, дом семнадцать! – выкрикнул Дзынь. – Дом совершенно свободен!
У Ома от счастья из глаз посыпались золотые искорки, а в ушах радостно зазвенели колокольчики. От этого звона проснулся Долюшка, высунул из-под курточки любопытную усатую голову и затянул новогоднюю песню.
Мир
Омушка готовил к Новому году подарки, потому вернулся домой к вечеру и застал друзей за приятными праздничными хлопотами.
Репейка и Кексик лепили во дворе снеговиков. Полудник раздувал в печи огонь. Полуночник рисовал на стёклах снежинки. Мыши подвешивали к потолку серебристые ниточки-дождинки. Фира расписывала сахарной глазурью свежеиспечённые имбирные пряники. Растолстевший Студень тёрся о ножки стола и выпрашивал у Фиры припасённые Кексиком к праздничному ужину взбитые сливки.
Увидев Омушку, друзья бросились его обнимать. Кот и тот проявил внимание и ласково потёрся носом о его жёлтые сапожки. Ом хотел было прогнать толстопузого, но взглянул на Фиру и передумал. Её лицо светилось таким счастьем, что домовёнок зажмурился. Зачем же портить праздник? Ом подал коту руку, тот протянул в ответ лапу и спросил:
– Мир?
От домашнего тепла Омушка оттаял, волосы заискрились рыжиной, на носу снова проступили веснушки.
– Мир! – ответил домовёнок и, улыбнувшись, почесал Студня за ухом. – Огня маслом не потушить, обиду злобой не унять.
– И то верно! – согласился Студень и, вытянув лапы, довольно замурлыкал.
Ому даже показалось, что кот ужасно рад его видеть. Хотя… когда на носу Новый год и веснушки, а ты счастлив до щекотки в животе, то всё вокруг кажется тебе солнечным. Даже Студень, и который – кот, и который – месяц…
А потом все уселись ужинать, и было праздничное застолье, и весёлые игры, и дружные хороводы под музыку братьев-ветров, которые к празднику разучили «В лесу родилась ёлочка». На шум слетелись проснувшиеся божьи коровки и, забравшись в Омушкину шевелюру, веселились вместе со всеми.
В полночь часы пробили двенадцать раз, и друзья принялись разбирать спрятанные под ёлку подарки. Ом понял, что дарить – это здорово! Для Фиры он смастерил гончарный круг, для Кексика расписал под гжель новенькую квашню, Репейке справил новую серебряную подкову, братьям-ветрам припас звонкие дудочки, мышам – баночку кедровых орешков, а Студню – плетёный оберег, защищающий от зависти и злобы. Про верного друга Долюшку тоже не забыл – из золотых нитей сплёл ему крошечные лапоточки, но сверчка на чердаке не нашёл, а потому решил подарить их утром. Сам же примерил связанные Фирой рукавички и отправился вместе со всеми на улицу – запускать фейерверки. На бегу заметил пробирающегося в кухню Студня, разбойник за сливочками наладился, не иначе…
Ночное небо озарялось разноцветными брызгами, разбуженные снеговики сонно моргали глазками-угольками, ветры срывали с веток снежные сугробы, посыпая смотрящую в небо Фиру морозной искрящейся мукой. Ом, Репейка и Кексик упали в пушистый сугроб и изображали рождественских ангелов.
Только умаявшийся Долюшка дремал за старым буфетом и сквозь сон слышал, как появившаяся ниоткуда тётушка Макошь шепталась на кухне со Студнем.
– Как всё прошло, Недоля? – спросила она кота.
– Обошлось вроде, – тяжелёхонько вздохнул тот, – помирились! Только, знаешь, матушка Макошь, нелёгкое это дело – таким, как Омушка, палки, вернее, камушки в колёса вставлять. Я тогда чуть с тоски не заболел. Был бы он злющий да на ласку скупой – тогда другое дело. А супротив доброты такой разве пойдёшь?
– Вижу, Недоля, и тебя обаял наш Омушка. Поплыло, потаяло лукавое сердечко. Да ты не жалобись, хвостатый. Ведь ежели бы не ты, разве возмужал бы так наш Ом? Чтобы из мальчика в мужчину превратиться, многое нужно преодолеть, умереть и заново родиться!
– Тьфу ты! Скажешь тоже, умереть! – Кот выпустил острые когти. – Я за него любому…
– Тише ты, не шипи. Это я так, образно. А в твоей защите Ом не нуждается, поверь, ему самому недюжинная сила Перуном дадена. Хоть сразу и не приметишь. Оттого и метку ему Громовержец оставил… И Мухомору опять-таки какая польза! Расцвёл старый, хоть картинки с него рисуй. Душа у него радуется, оттого и краски играют. А коли б не стал ты на совете свидетельствовать, что бы с ним сталось?
Кот подпёр белоснежную голову лапой и призадумался.
– То-то же! Ты, Недолюшка, между прочим, старика от верной гибели спас.
– Справедливо! – промурлыкал кот. – Ну раз так, может, я наконец заслужил небольшой отпуск?
– А как же! Ещё как заслужил! – Макошь достала из сумки горшок жирной сметанки и подставила коту. – Подкрепись, Недоля, отдохни, силушки наберись… А после Святок снова возьмёшься за дело.
– Ох и умеешь же ты уговаривать, матушка Макошь! – Кот неторопливо зевнул и принялся лакомиться деревенской сметаной.
Макошь подошла к окну и, дохнув на морозное стекло, выглянула во двор. Над крышей что-то просвистело, а потом оглушительно громыхнуло, и в чернильно-синем небе заискрилось, заиграло огнями Перуново колесо. Отразившись в безмятежно-зелёных глазах Фиры, оно осенило золотыми отблесками стоящего рядом с ней Ома, ладного и сильного юношу-домового с детским веснушчато-солнечным лицом.
Ом почувствовал, как жарко пылает оберег на его груди, коснулся его ладонью. И вдруг небесное колесо погасло, а колесница времени понеслась вперёд, оставив за горизонтом лишь предрассветные всполохи нового, полного необыкновенных приключений дня.