ДАМЫ НА ПАРНАСЕИз альбома почтительных пародий
Носовым покрою платом
Темно-русую косу.
Пойло ласковым телятам
Самолично отнесу.
Золотую вылью юшку
В заржавелое ведро.
Встречу милого Ванюшку,
Дам ногою под бедро.
Разлюбезный обернется
И почешет, где болит;
Улыбнется, изогнется.
На солому повалит.
И, расцветшая Раиня,
Я услышу над собой:
— Не зевай, моя разиня,
В этот вечер голубой!..
Ах! Я знаю любви настоящей разгадку;
Знаю силу тоски.
«Я на правую руку надела перчатку
С левой руки!..»
Я пленилась вчера королем сероглазым
И вошла в кабинет.
Мне казалось, по острым, изысканным фразам,
Что любимый — эстет.
Но теперь, уступивши мужскому насилью,
Я скорблю глубоко!..
…Я на бедные ножки надела мантилью,
А на плечи — трико…
Объята сном Нахичевань.
На небе звезды, как фисташки.
В древесных листьев прячась ткань.
Заснули маленькие пташки.
Приди продлить любви обман
Лобзаньем долгим на ресницах.
Католикосы всех армян
Недвижно спят в своих гробницах.
Никто не сможет услыхать
До всхода солнца на Востоке,
Когда ты будешь целовать
Мои пылающие щеки!..
СОБРАТУ ПО ПЕРУ
Пером боролся ты недаром:
За гонорар метал ты гром.
Но пал, сраженный гонораром. —
Да будет прах тебе пером!..
ПРИЧИНА ВСЕХ ПРИЧИН
А как пили! А как ели!
И какие были либералы!..
У одной знакомой беженки,
У жеманницы, у неженки.
Растерявшей женихов.
Отыскал я томик свеженький
Иго-Игоря стихов.
Знай свисти себе, насвистывай
И странички перелистывай.
Упивайся и читай
Про веселый, про батистовый.
Гладко выглаженный рай.
В душу глянешь — вся изранена.
Вся печалью затуманена,
А уста должны молчать.
Вот тогда-то Северянина
И приятно почитать.
Слаще сладостной магнезии
Откровения поэзии.
Повествующей о том.
Как в далекой Полинезии
Под маисовым кустом
Не клянутся и не божатся,
Горьким горем не тревожатся.
Фиги-финики едят
И лежат себе, и множатся,
И на звездочки глядят.
Все мужчины — королевичи.
Или принцы, иль царевичи,
В крайнем случае князья.
А про женский род, про девичий
Лучше выдумать нельзя.
Очи синие, наивные.
Плечи белые, узывные.
Поглядишь — царица Маб.
И красоты эти дивные
Охраняет черный раб.
Ну не персик, ну не груша ли
Петербургский этот плод?!
Как мы жили! Как мы кушали!
Что читали, что мы слушали
У гранитов невских вод?!
Забирались в норки, в домики.
Перелистывали томики.
Золотой ценя обрез.
А какие были комики
И любители поэз!..
И порой я с грустью думаю.
За судьбой следя угрюмою.
Что она — итог грехов,
И что все явилось суммою.
Главным образом, стихов!
Тут — мужик, а мы — о грации.
Тут — навоз, а мы — в тимпан!..
Так от мелодекламации
Погибают даже нации.
Как лопух и как бурьян.
ВЕСЕННЕЕ БЕЗУМИЕ
Хорошо, что весна
Не бывает бедняцкой.
Хорошо, что весна
Не бывает батрацкой.
Хорошо, что весна
Никакой не бывает.
Но зато хорошо.
Что весна наступает.
Прилетают грачи —
И дуреют поэты.
Золотятся лучи
И другие предметы.
Вот, на ваших глазах
Все становятся пьяны!
В Елисейских полях
Зашумели фонтаны.
Истомились зимой,
Навсегда отошедшей,
Бьют веселой струей.
Бьют струей сумасшедшей
Прямо в солнечный диск.
Несравненный в Париже!
Ну, а если не в диск.
То немножечко ниже…
Опьянев, я иду,
Неприкаянный бражник,
Убежден, что найду
Знаменитый бумажник,
Что окажется в нем
Миллион или вроде…
Сосчитаю потом,
Не спеша, на свободе!
И танцует земля
У меня под ногами,
Елисей и поля
Перепутались сами,
Заблудился я в них
И, вниманье рассеяв.
Не найду никаких
Я таких Елисеев…
Эй, шоферы, такси.
Все на свете моторы!..
Отвезите в Пасси
Человека, который…
Почерпал от земли
Мощь старинной былины!
И шоферы везли.
Так, что лопались шины.
Привезли. Выхожу.
Так и тянет к природе.
Но на счетчик гляжу:
Миллион или вроде…
Ах, зачем так остро
Я мечте предавался.
Ах, зачем не в метро
Я домой возвращался,
И себя опьянял
Идеалом плебейским,
И зачем я гулял
По полям Елисейским?!
«МОРАЛИТЭ»
Третьего дня в парижском зоологическом саду удав-самка проглотила удава-самца.
Какое падение нравов.
Какое зияние дна!..
Он был из породы удавов,
И той же породы — она.
Случалось, что женского жала
Она не умела сдержать.
Но в общем его обожала.
Как может змея обожать.
На них с любопытством глазели
Прохожие толпы людей,
Они только тихо шипели,
Свернувшися в клетке своей.
Быть может, они вспоминали
Преданья седой старины.
Какие-то райские дали
Среди неземной тишины,
И день, когда голая Ева
К прабабушке их подошла,
И та — заповедного древа
Ей плод запрещенный дала.
И Ева, вкушая отраву,
Постигла и мелочь и суть… —
Кому уж кому, а удаву
Есть молодость чем помянуть!
Вдали от политики пошлой.
Вдали от мирской суеты.
Жива только памятью прошлой
Устало дрязнящей мечты,
Они проводили досуги.
Во сне и в еде и питье.
Как многие в жизни супруги.
Как многие в жизни рантье.
Тем боле загадочен случай,
Трагический этот конец.
Который тревогою жгучей
Наполнит немало сердец.
Затем ли, что очень любила.
Иль кто ее знает, зачем, —
Супруга-удав проглотила
Супруга-удава совсем!..
И жертва боролась устало,
Потом перестала, увы.
Она же супруга глотала.
Как спаржу глотаете вы.
Потом от еды осовела
И думала что-то свое.
— Мне кажется, я овдовела, —
Глаза говорили ее.
…Семейные драмы не редки,
В Париже их даже не счесть.
Но просто пойти на объедки
И дать себя заживо съесть,
Погибнуть без всякой причины.
Исчезнуть в какой-нибудь час, —
Меня беззащитность мужчины
Приводит в уныние, да-с!!!
Начальник пробирной палатки
Недаром советовал: бди!..
Разгадка сей краткой загадки:
Не грейте змею на груди!..
Об истине сей забывают.
Хотя это грех забывать.
Уж если удавы страдают.
То что ж неудавам сказать?!
КАК ПРОВЕСТИ ЛЕТО?
Яша спрашивал поэта:
Где вы думаете это
Наступающее лето
В смысле лета провести?
Яша, Яша! В ваши лета
Меж пятью частями света
Можно часть себе найти!
Что вам нужно, мой мечтатель?
Пару брюк, брюкодержатель
И плохие папиросы.
Папиросы «Марилан».
Вот ответы на вопросы.
Даже повесть и роман!
Рано утром вы встаете,
И идете… И идете
Три-четыре километра
В направлении на юг.
Там есть лес, и есть опушка.
За опушкой деревушка.
Шум травы и шумы ветра.
И большой, зеленый луг.
На лугу коровки ходят.
Среди них телята бродят.
Это, Яша, есть натура.
Это, Яша, есть пейзаж.
Это то, что человека
С незапамятного века.
Будь он даже злой и хмурый,
Все равно приводит в раж.
Этой жизнью первобытной
Взор насытив ненасытный,
Лягте прямо на лужайку
И засните! Добрых снов!
Если только Бог захочет.
Летний дождик вас намочит,
А разбудит вас хозяйка
Вышесказанных коров.
Не ищите больших лавров.
Чтут крестьянки бакалавров,
А особенно бездомных
И мечтателей, как вы.
Значит, вам уже удача:
Есть и дачница, и дача.
Без свидетелей нескромных.
Без любителей молвы.
Все зависит от безделиц.
Глядь, и стал землевладелец.
И не Яков, и не Яша,
А скажите, просто Жак.
Если б Яша был поэтом,
Если б ездил к морю летом,
Он, конечно, воля ваша,
Не устроился бы так.
Саши, Яши, Коли, Пети,
Одним словом, наши дети!
Не мечтайте о Трувиле,
Не витайте в царстве грез.
Но ищите жизни новой
И не брезгайте коровой,
Ибо что б ни говорили,
А корова — кельке шоз.
ВОЛЬНОЕ ПОДРАЖАНИЕ
Ничего не ответило солнце,
Но душа услыхала: гори!
Я спросил у любимца Фортуны,
Как подняться в такую же высь?
Ничего не ответил любимец.
Но душа услыхала: «Нагнись!»
Я спросил одного рецензента.
Как прославиться в тусклые дни?
Ничего рецензент не ответил.
Но душа услыхала: «Брани!»
Я политика спрашивал робко.
Как минуют в политике грязь?
Ничего не ответил политик.
Но душа услыхала: «Не лазь!»
Я спросил у профессора Зэта,
Как вернуть нам потерянный рай?
Ничего не ответил профессор.
Но душа услыхала: «Вещай!»
Я издателя спрашивал тихо.
Что приводит издателя в раж?
Ничего не ответил издатель.
Но душа услыхала: «Тираж!»
Я философа спрашивал скромно:
Как от пошлости скрыться и где?
Ничего не ответил философ.
Но душа услыхала: «Нигде!»
И спросил я великого снова:
А спасет нас от глупости кто?
Ничего не ответил великий,
Но душа услыхала: «Никто!»
Я спросил одного дипломата,
Что являет спасения ось?
Ничего дипломат не ответил.
Но душа услыхала: «Авось!»
Я спросил зарубежного дядю,
Чем он действовать будет потом?
Ничего не ответил мне дядя.
Но душа услыхала: «Кнутом!»
И тогда я спросил патриота.
Что есть истинной власти залог?
Патриот ничего не ответил.
Но душа услыхала: «Сапог!»
И спросил я их, каждого снова.
Научились чему-нибудь вы?
И опять ни один не ответил.
Но душа услыхала: «Увы!»
И спросил я простого детину,
Как он смотрит на всех забияк?
Мне, признаться, и он не ответил.
Но душа услыхала: «Никак!»
Никого я не спрашивал больше.
Любопытство насытить спеша.
Ибо если ее переполнить.
Не удержится в теле душа…
«СИЛЬНЫМ И ДОСТОЙНЫМ»
Сокрушим железной волей сопротивление наемников жидовской власти!
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Ничто не изменилось под Луной.
Все та же челюсть злобного оскала,
Обрызганного бешеной слюной.
Напрасно прикрываете плащами
Косую сажень будущих Малют!
Все теми же прокиснувшими щами
Прокатные доспехи отдают.
И видно по движениям бесстыжим:
Ничто не изменилось и никак.
Шатались по Европам. по Парижам,
А все-таки сморкаетесь в кулак.
Должно быть, это древнее начало!..
Как бармы, соболя и епанча.
Нет! Восемь лет. по-видимому, мало.
Рычит нутро, как искони рычало.
От дней Батыевых до полдня Ильича.
Чтецы и декламаторы под водку.
Отечественных дел секретари,
Ужели, отпустив себе бородку,
Вы верите, что вы богатыри?..
Ах если б вместо пошлых декламаций
Учились вы по здешним городам
Системе городских канализаций.
Которая потребуется там?!
Какую драгоценную услугу
Могли бы вы России оказать!..
Но тянет вас на шлем да на кольчугу.
Чтоб витязей собой изображать…
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Все те же песни, те же тенора.
Старается охрипший запевала.
Которому на пенсию пора.
Какая потрясающая скука
Наступит в заключение всего!
На сцене будет прежняя Вампука,
В отчаявшемся сердце — ничего!
Толпились по далеким заграницам.
Перевидали сказочную тьму,
Шагали по блистательным столицам
И все не научились ничему.
Какие-то уездные кликуши
Стараются, кричат до хрипоты.
И мертвые ответствуют им души.
Дошедшие до сказанной черты.
Нет! Восемь лет, по-видимому, мало.
Расшиблен лоб. Но с шишкою на лбу
Не повторить ли с самого начала
Всех этих лет веселую судьбу?!
И как же с меланхолией во взоре
Хотя бы факт известный не проклясть.
Что Волга все впадает в то же море,
А море в Волгу не желает впасть!
ВАНЯ, ДИТЯ ЭМИГРАНТСКОЕ
Спи, мой отпрыск! Спи, урод!
Скоро будет Новый год.
Он кончается на семь.
Значит, счастье будет всем.
Почему да почему?
Так уж велено ему!
А чрез двести-триста лет.
Как сказал один поэт,
Еще легче будет жить.
Значит, нечего тужить!
Если ж клоп не будет спать.
Если будет приставать.
Почему да отчего.
Так не будет ничего.
Спи покуда — подрастешь.
Все решительно поймешь.
А не то придет ажан:
«Где шоферский мальчик Жан.
А подать его сюда!»
Что поделаешь тогда?!
А потом придет отец.
Скажет: «Где мой молодец?
Почему пуста кровать?»
Что я стану отвечать?!
…Ваня слушал и сопел,
А потом не утерпел,
Стал во весь свой Ванин рост
И бесхитростен, и прост.
Вкусен, сдобен, как бриош.
Отчеканил маме: врешь!..
«У ажанов есть семья.
Для чего ж ажану я.
Разве он такой злодей.
Чтоб хватать чужих детей?..
Если ж он кладет их спать.
Как он может охранять
Все квартиры и дома,
Как учила ты сама?
Если ж ты такая мать,
Чтоб ребенков отдавать.
Так зачем же их родить.
Огород лишь городить?!»
И, сказав свой первый спич.
Вкусный, сдобный, как кулич.
На подушки соскользнул.
Повертелся и уснул…
Что испытывала мать.
Сами можете понять.
А не можете, увы!
Холостые, значит, вы…
НАТЮРМОРТ
«Духовной жаждою томим».
Пошел я в гости. Анна Львовна
Не то, что полный серафим.
Но тихий ангел, безусловно!
Законный Анны Львовны муж
Иван Андреевич Федотов,
Широкоплеч, осанист, дюж.
Притом любитель анекдотов.
Живут, как все. Шоффаж сентраль
Буфет, как водится, в рассрочку.
И напрокат берут рояль.
Чтоб приобщить к искусству дочку.
А дочке ровно десять лет.
Коленки голы. Плечи узки.
По-русски знает — да и нет,
А остальное — по-французски.
Вошел. Обрадовались. — Ах!
Сплошное — ах, и скалят зубы.
А Анна Львовна впопыхах
Сейчас же стала красить губы.
Вопрос — ответ. Ответ — вопрос.
И те, и эти сплошь избиты.
Но вот, уже напудрен нос,
И на столе лежат бисквиты.
Она вздымает бывший бюст, —
И он мгновенно исчезает.
Из кухни слышен дальний хруст.
Хозяин ужин доедает.
Доел и вышел. Полон взор
Воспоминанья о котлетке.
И вот, поплелся разговор.
Как иерей на бисиклетке.
— Петров с Петровой разошлись,
А Пупсик с Тупсиком сошлись.
Но разойдутся скоро снова…
— Не может быть? — Даю вам слово,
Мой муж видал ее вчера
С каким-то бритым и брюнетом!..
— Но ведь она уже стара…
— Стара, но опытна при этом.
И, словно в сладком забытьи.
Хозяйка пальцем погрозила
«И жало мудрыя змеи»
В подругу лучшую вонзила.
Затем меня в работу взял
Иван Андреич, не жалея,
И анекдоты рассказал
Про армянина и еврея.
«И горних ангелов полет»
Я ощутил душой и телом..
Но вот уже и полночь бьет.
Как быстро время пролетело!..
— Куда вы? Что вы?.. Раньше трех
Мы не ложимся… до свиданья!..
… За дверью слышен сложный вздох.
Вздох облегченья и зеванья.
И вышел с чувством я двойным.
Живот подтягивая туже.
«Духовной жаждою томим»
И мучим голодом к тому же…
ЭМИГРАНТСКИЕ ЧАСТУШКИ
1
Пароход плывет по Сене,
Хлещет пена за кормой.
…Нас миленки в воскресенье
Угощали синемой.
2
Сини в поле василечки,
Прямо жаль по им ходить.
…Кабы не было б рассрочки.
Так не стоило бы жить!
3
Я с рождения румяна.
Ни к чему мне ихний руж.
…У консьержки два ажана,
У меня же один муж.
4
Мы живем, не жнем — не сеем.
Песней душу веселя.
…Только ходим к Елисеям,
В Елисейские поля.
5
Мой миленок ездит ночью,
Говорит — шофер ночной.
…Это грустно, между прочим.
Быть шоферскою женой!..
6
Если барин при цепочке,
Значит, барин етот — франт.
Если ж барин без цепочки.
Значит, барин — емигрант.
7
Завела в метре я шашни,
С Лувра едучи сюда,
…А у Ейфелевой башни
Разошлась с ним навсегда.
8
Вся природа замерзает.
Только мне ее не жаль.
… Ваня-сокол согревает
За шоффаж, и за сентраль.
9
Хорошо небесным птицам
На воздусях, в вышине.
…Я ж по этим заграницам
Нагулялася вполне.
10
Этот факт, когда напьется
Наш французик из Бордо,
Так сейчас обратно льется
Из французика бордо.
11
Через блюдце слезы льются
Не могу я чаю пить.
…Нынче барыни стригутся,
А потом их будут брить.
12
На горе стоит аптека,
И пускай себе стоит.
…Ах, зачем у человека
Ежедневный аппетит?..
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ И КОШАЧЬЕ
Ветер. Слякоть. Норд и Ост.
Барабанит дождь в окошко.
Лижет собственный свой хвост
Несознательная кошка.
Облизала и глядит
На работу с умиленьем.
Хорошо ей жить в кредит
Под центральным отопленьем.
Без убийственных забот.
Живы ль резвые котята.
Жив ли тот сибирский кот.
Что прельстил ее когда-то.
Вероятно, вся семья
Обрела свою обитель.
Не единственный же я
На земле благотворитель…
— Правда, кошка, если б ты
Даром речи обладала.
То наверное вот так,
Так бы точно рассуждала?..
Впрочем, кошке… все равно.
Пребывай в покое праздном.
Ведь недаром нам дано
Думать разно и о разном.
Я, к примеру говоря,
Склонен думать о высоком.
Вот на лист календаря
Я гляжу печальным оком…
А печалюсь я не зря.
В половине января.
Словно послан тайным роком.
Кто-то дернет за звонок
И войдет чрез все преграды.
А входящий — это Рок,
Рок, не знающий пощады.
Рок войдет и заберет…
За три месяца вперед,
Потому что он есть тот.
Кто не ведает пощады.
Дуй же, Норд! Свирепствуй, Ост!
Угрожай земному миру!..
— Ты вот только лижешь хвост
И не платишь за квартиру,
И, как некий троглодит.
Чуждый всяким треволненьям.
Ты живешь себе в кредит
Под центральным отопленьем?!
…И от тягостных проблем
Раздражаясь понемножку.
Я пустил не помню чем.
Но тяжелым чем-то в кошку…
Взгляд, желтее янтаря.
Был исполненным упрека:
— Ну, чего дерешься зря,
А, потом, еще до срока?!.
ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЕТ КОЛЯ
Заказали Коле в школе
Сочиненье. О весне.
Трудно в школе. Трудно Коле.
А еще труднее мне.
Коля что!.. Возьмет тетрадку
И, пока его бранят.
Нарисует по порядку
Двадцать, восемь чертенят,
Самых гнусных и хвостатых.
Отвратительных, рогатых,
С выражением таким.
Что посмотришь — станет больно,
И вздохнешь непроизвольно
Не над ними, а над ним.
Нет у мальчика святыни.
Туг весна, а он — чертей!..
Вот извольте на чужбине
Образовывать детей!
Ах ты, Коля, погубитель.
Нигилист своей души.
Да простит мне твой учитель.
Слушай, Коля, и пиши:
«Проблеск неба голубого.
Сердце верит. Сердце ждет.
Дымка. Оттепель. Корова
Через улицу бредет.
У забора зеленеет
Бледной зеленью трава.
Где-то тлеет, где-то преет
Прошлогодняя листва.
Запах дегтя, свежих булок…
Среди площади навоз.
С полной бочкой переулок
Проезжает водовоз.
Над землею дух угарный.
Вьются весело грачи.
Ослепительный пожарный
Гордо смотрит с каланчи.
Тучный доктор едет в бричке
И мотает головой.
Козыряет по привычке
На углу городовой.
Сердцем ветрены, но чисты.
Дух законности поправ.
На бульваре гимназисты
Курят в собственный рукав.
На столбе висит афиша.
Что проездом через Н.
Даст концерт какой-то Миша.
Малолетний, но Шопен.
А из неба так и льется
Золотой весенний свет.
Грач вокруг грачихи вьется.
Дымно. Нежность. Сердце бьется,
Придержи, а то порвется…
Понял, Коля, или нет?»
ВЕСЕННИЙ БАЛ
Если вам семнадцать лет.
Если вас зовут Наташа,
То сомнений больше нет, —
Каждый бал стихия ваша!
Легкий, бальный туалет
Освежит портниха Маша,
Ослепительный букет
Вам предложит ваш предмет.
Задыхающийся Яша,
Или, если Яши нет.
То Володя или Саша…
Пенье скрипок! Розы! Свет!
Первый бал в семнадцать лет —
Это лучший бал, Наташа!
Если вам до тридцати
Не хватает только года.
Вы обязаны пойти!
В тридцать лет сама природа
Говорит душе: цвети!..
Тридцать лет есть пол пути,
Силы требуют исхода.
Сердцу хочется цвести.
Сердцу меньше тридцати —
И ему нужна свобода.
Призрак осени у входа.
Все пойми — и все прости!
Крылья выросли — лети!
…Вы должны, должны пойти.
Если вам до тридцати
Не хватает только года!..
Если ж вам до сорока
Только месяц остается.
Все равно!.. Бурлит, несется
Многоводная река.
Дымны, странны облака.
Горе тем, кто обернется!
Надо жить и плыть, пока…
Надо жить, пока живется.
Сердцу мало остается.
В сердце — нежность и тоска.
Но оно сильнее бьется.
Юность смотрит свысока,
Зрелость — взглядом игрока:
Проиграешь, не вернется!
Значит, что же остается
У преддверья сорока?
Жить и жить. Пока живется…
Если ж вам за пятьдесят.
Знайте, жизни добрый Гений
Может долго длить закат.
Бодрых духом поколений!
Тяжек, сочен плод осенний.
Вечер есть пора свершений.
В седине есть аромат
Поздних, сладостных цветений.
В наслоении декад —
Простота проникновений.
Пусть горит, горит закат
Все безумней, все блаженней…
Всех, кому за пятьдесят,
Я зову на Бал Весенний!..
В АЛЬБОМ
Милый Коля Сыроежкин,
Эмигрантское дитя!
Я гляжу на мир серьезно,
Ты глядишь на мир шутя.
Что же должен я такое
Написать тебе в альбом.
Чтобы ты, приятель милый.
Не бранил меня потом?
Было б самым честным делом,
И совсем тебе под стать.
На листе блестяще белом
Двух чертей нарисовать…
Закрутить им хвост покруче —
Если бес, мол, так уж бес!
А внизу простую надпись:
«Дорогому Коле С.».
Но тогда бы все сказали —
Это ужас и позор
Тешить мистикой подобной
Любопытный Колин взор!..
И поэтому, оставив
Соблазнительных чертей.
Мы займемся тем, что может
Быть полезным для детей.
Смысл моих нравоучений
Поразителен и прост:
1 Если ты увидишь кошку,
Не хватай ее за хвост
2. Если пишешь, то старайся
Весь в чернильницу не лезть.
3. Не грызи зубами ручку.
Если даже хочешь есть.
4. Если ты уроки учишь,
То учи их, а не спи.
5. Не разглядывай обои.
6. Не пыхти. И не сопи.
7. Не болтай ногою правой.
8. Левой тоже не болтай.
9. Не пиши на каждой стенке —
Сыроежкин Николай.
10. Не клади резинки, перья
И веревочки в карман.
11. Под грамматику тихонько
Не подкладывай роман.
12. Не играй с чужой собакой.
13. Не срывай куски афиш.
14. Не тверди на каждом слове.
То и дело, же-ман-фиш![36]
15. Не просись в синематограф
Непременно каждый день.
16. Не носи свою фуражку
Непременно набекрень.
17. А уж паче, наипаче.
Вняв совету моему.
Не допытывайся. Коля. —
Отчего да почему!..
А теперь скажу я честно
И скажу тебе я так:
Если Коля Сыроежкин
Не лягушка, не слизняк.
Если в Коле сердце Коли
Сыроежкина живет.
То на все семнадцать правил
Он возьмет — и наплюет!..
ЛЮБОВЬ РАЗЛОЖИВШЕГОСЯ КОММУНИСТА
За стихи о «дамском упоенье» разложившийся коммунист одесской контрольной комиссией из партии исключен…
«В каком-то дамском упоенье»
Гляжу на щечки эти две,
И — словно солнца ударенье
В моей несчастной голове.
Кругом одесская натура
Лежит бесчувственным пластом,
А вы, как чудная гравюра,
Смеетесь дивным вашим ртом.
И это тем понятно боле.
Что вы смеетесь, хохоча,
А ваши зубки, как фасоли
На фоне знойного луча.
Когда же. чувствуя симпатью,
Я в глазки ваши заглянул,
Я закричал благою матью:
Тону! Спасите! Караул!
В них глубина была такая
И выходил оттуда свет,
Что я сказал вам: Рая, Рая!
Вы камень. Рая, или нет?
Когда вы камень, так скажите,
И разойдемся навсегда.
Но только шутки не шутите —
И нет так нет, а да так да!..
Но вы, как будто статуэтка.
Один лишь хохот и обман.
Зачем же, дивная кокетка.
Крутить наш бешеный роман?!
Конечно, риск святое дело,
Но я ж не должен рисковать.
Когда душа моя и тело
Не могут вам принадлежать,
Имея звание партийца,
И если вдруг такой уклон.
Мне скажут: вы — самоубийца,
И убирайтесь вовсе вон…
Но, несмотря на эти мысли.
Вы идеал такой большой.
Что я люблю вас в полном смысле
И организмом, и душой!
И я в припадке благородства —
Не только серп и молоток.
Но все орудья производства
Отдам за чувство, за намек.
Но если ж суд меня осудит,
А ваша ручка оттолкнет.
Так что же будет?! Ясно будет,
Что я последний идиот…
ДОМАШНЕЕ
Этот Коля Сыроежкин,
Это дьявол, а не мальчик!
Все, что видит, все, что слышит.
Он на ус себе мотает.
А потом начнет однажды
Все разматывать обратно.
Да расспрашивать, да мучить
Многословно, многократно.
Вот, пристал намедни к маме, —
Так что маме стало жарко:
Объясни ему, хоть тресни.
Чем прославился Петрарка?!
— Ах ты, Господи помилуй! —
Умилясь, вздохнула мама.
Оторвалась от кастрюли
И сказала Коле прямо:
«Да!.. Петрарка!.. Это, Коля,
Был такой мужчина в мире.
Он был ласков, он был нежен
И всегда играл на лире.
А любил он так, как любят
Только редкие натуры.
И писал стихи при этом
В честь возлюбленной Лауры».
Коля хмыкнул. И промолвил
Так, что маме стало жарко:
«Если это только правда.
Значит, папа не Петрарка!..»
А когда пришел с работы
Сам папаша Сыроежкин,
Коля взял его на мушку
Без антрактов, без задержки:
— Папа, кто была такая
Эта самая Лаура?!
…Папа выдержал атаку
И сказал довольно хмуро:
«Да!.. Лаура… это, Коля,
Нечто вроде херувима.
Это то, что только снится,
А потом проходит мимо…
Ясность духа. Тихость взора.
Легкость медленной походки.
А в руках благоуханных —
Кипарисовые четки…»
И заметил Коля тоном
Настоящего авгура:
«Если только это правда,
Значит, мама не Лаура!..»
Посмотрел на маму папа.
Мама папу осмотрела.
А потом, конечно, Коле
От обоих нагорело.
Пусть!.. Зато по крайней мере
Будут красочны и ярки
Впечатленья в сердце Коли
О Лауре и Петрарке.
КАК СОЧИНЯТЬ СЦЕНАРИЙ
Герой должен быть блондин.
И гусар смерти.
Сидит он как-то, один,
В концерте,
А рядом, изображая судьбу.
Сидит дама.
Гусар хлопает себя по лбу,
И начинается драма.
Дама вертит хвостом
И ведет себя тонко.
Но дело-то все в том.
Что она шпионка.
И вот блондина гнетет
Всякая чертовщина.
С одной стороны, он патриот,
А с другой стороны, — мужчина.
Конец адски зловещ:
Стрельба. Конвульсии. Хрипы.
А называется эта вещь —
«Когда цветут липы»…
Герой должен быть брюнет
И одет по моде.
Героине семнадцать лет
Или в этом роде.
Он несомненный маркиз,
Она вполне белошвейка.
Обстоятельств этих из —
Ясно, что жизнь… злодейка!
Отец хмурит нависшую бровь
И пробует крайнее средство:
— Либо ликвидируйте любовь.
Либо лишу наследства…
— Нет! — говорит благородный Жюль, —
Никаких ятей!
И откидывает белый тюль
Над колыбелью с дитятей.
— Ах! — говорит счастливый дед. —
Благославляю без оговорок!
И дает званый обед
На человек сорок…
Герой ни блондин, ни брюнет,
И не о нем речь-то.
Героя вообще нет,
А есть нечто.
Нечто — это борьба миров
Высшего порядка.
Настоящая песня без слов,
И вообще загадка.
Начинается же все с того
Вечно-рокового,
Что она любит одного
И в то же время другого.
А этот самый один
Изводится от сомнений.
Брюнет он или блондин,
Беспутство или гений?
Затем рушатся все миры
Под рев стихий и ветров.
…А в картине-то полторы
Тысячи метров!
ЯЗЫК БОГОВ
Была весна. Эпоха браков.
Пел соловей. И цвел жасмин.
Письмо любви, без твердых знаков,
Писал советский гражданин.
Следя событий непреложность.
Он даже в страсти соблюдал
И выражений осторожность,
И свой партийный идеал.
Отравлен гибельной отравой.
Программных слов изведав власть.
Он заключил в их круг лукавый
Свою безвыходную страсть.
Он говорил: «Товарищ Нелли,
Моя желанная, когда ж.
Объединившись к общей цели,
Вы прекратите саботаж?!
Задев неслыханные струны.
Что пели в тайной глубине,
Не вы ль, по ордеру Фортуны,
Всю душу вывернули мне?!
Я был свободным элементом,
Но вы пришли. Свобода — дым!..
Я стал гнилым интеллигентом.
Который просится в Нарым.
Как соблазнительная сказка
Мелькнули!.. Ну? И я влюблен.
И получилась неувязка
И нежелательный уклон.
Я честь, характер, волю разом
В могиле братской схоронил,
Эвакуировал свой разум
И душу вами уплотнил.
Ужель любовных резолюций
Я добиваюся вотще?!
О, нет! Я жажду контрибуций
И всех аннексий вообще…
Я не боюсь огласки страстной,
Столь презираемой людьми.
Долой рассудок буржуазный.
Вся власть инстинктам, черт возьми!
Когда душа в такой истоме.
Так разве мыслимо сейчас.
Чтоб я режимом экономий
Стеснял себя и даже вас?!
Но если вы не хотите очень
Иметь законный силуэт,
Так я согласен, между прочим.
Пойти в домовый комитет.
И пусть товарищ председатель
Возьмет обоих на учет.
И это будет даже, кстати.
Для вашей маменьки почет.
А я исполню с благородством
Мне предуказанную роль.
И пусть над нашим производством
Осуществляется контроль!..»
ХРЕСТОМАТИЯ ЛЮБВИ
Домик. Садик. По карнизу
Золотой струился свет.
Я спросил свою Луизу:
— Да, Луиза? Или нет?
И бледнея от сюрприза,
И краснея от стыда.
Тихим голосом Луиза
Мне ответствовала: да!..
«— Дзынь!.. — Алло! — У телефона
Фирма Джемса Честертона.
Кто со мною говорит?
— Дочь владельца фирмы Смит.
— Вы согласны? — Я согласна.
— Фирма тоже? — Да. — Прекрасно.
— Значит, рок? — Должно быть, рок.
— Час венчанья? — Файф-о-клок.
— Кто свидетели венчанья?
— Блек и Вилькинс. — До свиданья».
И кивнули в телефон
Оба, Смит и Честертон.
Сладок дух магнолий томных.
Тонет в звездах небосклон,
Я найму убийц наемных,
Потому что… я влюблен!
И когда на циферблате
Полночь медленно пробьет,
Я вонжу до рукояти
Свой кинжал ему в живот.
И, по воле Провиденья
Быстро сделавшись вдовой.
Ты услышишь звуки пенья.
Звон гитар во тьме ночной.
Это будет знак условный.
Ты придешь на рокот струн.
И заржет мой чистокровный.
Мой породистый скакун.
И под звуки серенады.
При таинственной луне,
Мы умчимся из Гренады
На арабском скакуне!..
Но чтоб все проделать это.
Не хватает пустяка…
— Выйди замуж, о, Нинета,
Поскорей за старика!..
Позвольте мне погладить вашу руку.
Я испытываю. Маша, муку.
Удивительная все-таки жизнь наша.
Какие у вас теплые руки. Маша.
Вот надвигается, кажется, тучка.
Замечательная у вас. Маша, ручка.
А у меня, знаете, не рука, а ручище.
Через двести лет жизнь будет чище.
Интересно, как тогда будет житься.
Вы хотели бы. Маша, не родиться?
Не могу больше. Маша, страдать я.
Дайте мне вашу руку для рукопожатья.
Хорошо бы жить лет через двести.
Давайте, Маша, утопимся вместе!..
ЭМИГРАНТСКАЯ ОДА
«О, ты, что в горести напрасно».
Меняя жалоб вариант.
Ежеминутно, ежечасно,
На Бога ропщешь, эмигрант!
Заткни роскошные фонтаны. —
Не натирай души мозоль.
Не сыпь на собственные раны
Свою же собственную соль.
Не пялься в прошлое уныло.
Воспоминанья — это дым.
Не вспоминай о том, что было.
И не рассказывай другим.
Не мни прикидываться жертвой.
Судьбы приемлющей удар.
И не клянись, что фокстерьер твой
Был в оно время сенбернар.
Себя на все печали в мире
Монополистом не считай
И нервным шагом по квартире
В минуты гнева не шагай.
О жизни мелкобуржуазной
Слезы насильственной не лей.
И десять раз в году не празднуй
Один и тот же юбилей.
Не доверяй словам красивым
И не предсказывай конец.
Не пей рябиновку с надрывом,
А просто пей под огурец.
И ты не думай, что настанет —
И грянет гром, и вспыхнет свет…
Весьма возможно, что и грянет.
Но ведь возможно, что и нет.
А посему не злобствуй страстно
И не упорствуй, как педант,
«О ты, что в горести напрасно»
На Бога рошцешь, эмигрант!
Но возноси благодаренья
И не жалей хороших слов
За то, что в час столпотворенья,
Кровосмешенья языков
Ты сам во столп не обратился,
Не изничтожился в тоске,
Но вдруг от страха объяснился
На столь французском языке.
Что все французы испытали
Внезапный приступ тошноты,
И сразу в обморок упали —
И им воспользовался ты!..
А. А. АЛЕХИНУ
Свет с Востока, занимайся.
Разгорайся много крат,
«Гром победы, раздавайся»,
Раздавайся, русский мат!..
В самом лучшем смысле слова,
В смысле шахматной игры…
От конца и до другого
Опрокидывай миры!
По беспроволочной сети
Всяких кабелей морских
Поздравленья шлите, дети,
В выражениях простых!..
Рвите кабель, рвите даму,
Телеграфную мамзель.
Сердце, душу, телеграмму,
Не задумываясь, прямо —
Шлите прямо в Грандотель.
Буэнос. Отель. Алеше.
Очень срочно. Восемь слов.
«Бьем от радости в ладоши.
Без различия полов».
А потом вторую шлите
За себя и за семью:
«Ах, Алеша, берегите
И здоровье, и ладью!»
Третью, пятую, шестую
Жарьте прямо напролет:
«Обнимаю и целую
Шах и мат, и патриот».
Главным образом вносите
В текст побольше простоты,
Вообще переходите
Все с Алехиным на «ты»!
«Гой еси ты, русский сокол,
В Буэносе и в Айре!
Вот спасибо, что нацокал
Капабланке по туре!..
Десять лет судьба стояла
К нам обратной стороной.
Той, что, мягко выражаясь,
Называется спиной».
И во тьму десятилетья
Ты пришел и стал блистать!
Так возможно ль междометья.
Восклицанья удержать?!
Стань, чтоб мог к груди прижаться
Замечательный твой миф.
Заключить тебя в объятья.
Невзирая на тариф!..
Все мы пешки, пешеходы,
Ты ж орел — ив облаках!
Как же нам чрез многи воды.
Несмотря на все расходы.
Не воскликнуть наше — ах!..
ЛЮБОВЬ ПО ЭПОХАМ
Опуститься на скамью
И в аллее, где фиалки,
На песке писать — люблю —
Наконечником от палки.
Слушать пенье соловья.
Замирать от муки сладкой
И, дыханье затая,
Поиграть ее перчаткой.
А когда начнут вокруг
Все сильней сгущаться тени.
Со скамьи сорваться вдруг.
Опуститься на колени,
Мелкой дрожью задрожать.
Так, чтоб зубы застучали,
И к губам своим прижать…
Кончик шарфа или шали.
Прийти в гости. Сесть на диван.
Покурить. А после куренья
Встать и сказать: «Жизнь — это обман…
С моей точки зренья!»
Потом, постояв, опять сесть.
Грузно, чтоб пружина заныла.
И вдруг взять и наизусть прочесть
«Я не помню, когда это было…».
Потом со вздохом сказать: «Н-да…»,
Схватить пальто, стать одеваться
И на глупый женский вопрос: «Куда?»
Грубо ответить: «Домой!.. Стреляться!..»
Никаких фиалок. Никакой скамьи.
Ни пасторали, ни драмы.
Отрицание любви. Отрицание семьи.
Отрицание папы и мамы.
Она безвольно шепчет: «Твоя».
А он отвечает зловеще:
«Я утверждаю свое — я!..»
И тому подобные вещи.
Утвердив, он зевает. Пьет чай.
И молча глядит в пространство.
Потом он говорит: «Катя, прощай…
Потому что любовь — мещанство».
Наша жизнь подобна буре.
Все смешалось в вихре адском.
Мы сошлися при Петлюре.
Разошлись при Скоропадском.
Но, ревниво помня даты
Роковой любовной страсти.
Мы ли, друг мой, виноваты
В этих быстрых сменах власти?..
Чужое небо. Изгнание.
Борьба за существование.
Гнешь спину, хмуришь бровь.
Какая тут, к черту, любовь?!.
НАША МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ
Черт толкает человека
Испытать свою удачу
И отправиться к знакомым!..
В воскресенье!., И на дачу!!
Мылит щеки он с какой-то
Дрожью, прямо сладострастной.
Ибо черт его толкает
Бриться бритвой безопасной.
Окровавленный, как туша,
Скажем вежливо, баранья.
Он завязывает галстук.
Тоже морщась от страданья.
Ибо где же вы видали.
Чтоб охваченный экстазом
Человек спешил на поезд
И возился с самовязом?
Наконец, напудрив личность
Желтой жениною пудрой.
Все, что следует, приемлет
Он с покорностию мудрой:
Час езды по подземелью.
Пять законных пересадок.
Словом, весь не нами в мире
Установленный порядок.
Чуден путь от Сен-Лазара
По зигзагам рельс гудящих,
В допотопном третьем классе,
В отделенье для курящих…
Чуден плебс, когда он дышит
Перегаром литров многих
И подруг своих щекочет.
Некрасивых, но нестрогих.
А в окно мелькают трубы.
Уголь, фабрики, заводы —
Вообще, сплошное лоно
Изумительной природы!..
После долгой, жуткой тряски
И размяв насилу кости.
Человек с крахмальной грудью
Наконец приехал в гости.
Сорок тысяч восклицаний.
Восхищенье… панорамой,
Чай, холодный, как покойник,
И салфетки с монограммой.
Кто-то старым анекдотом
Угостил и был доволен,
А потом и солнце село
За верхушки колоколен.
Долго шли гуськом по парку.
Воздух в легкие вдыхали.
А когда качнулся поезд.
Все платочками махали.
— До свиданья… — До свиданья!.
Паровоз нахально свистнул.
Человек невольно вздрогнул,
И задумался, и скиснул.
ПЕСЕНКА
«Дождик, дождик, перестань!..»
Мы отправимся в Бретань
Всем составом всех частей
С целым выводком детей,
С граммофоном впереди,
С фокстерьером позади,
С утопающим в кульках
Папой с зонтиком в руках,
С мамой, виснущей на нем,
В шляпе с розовым пером,
С нянькой старой и рябой,
С оттопыренной губой.
Цугом, скопом, словом, все
На траво и на форез.
На форез и на траво!
Неизвестно для чего…
Папа будет тосковать.
Мама будет загорать.
Нянька будет говорить.
Что в России лучше жить.
Дети будут рвать трико.
Пить парное молоко.
Удобрять чужой пейзаж.
Бегать голыми на пляж,
И, с детей беря пример.
Угорелый фокстерьер.
Мир и Космос возлюбя.
Будет прямо вне себя!..
А потом придет наш срок —
Узелок на узелок.
Чемодан на чемодан,
И унылый караван
После каторжных работ
В путь обратный потечет…
С утопающим в кульках
Папой с зонтиком в руках,
С мамой, виснущей на нем,
В шляпе с розовым пером.
С недовольною судьбой
Нянькой старой и рябой.
С целой тучею детей
Всех фасонов и мастей.
С граммофоном впереди
И с собакой позади…
ЛЕТНИЕ РАССКАЗЫ
Не в Ла-Манш, не в Пиренеи.
Не на разные Монбланы.
Не под пальмовые рощи,
Не в диковинные страны…
Я уехал бы на Клязьму,
Где стоял наш дом с терраской,
С деревянным мезонином,
С облупившеюся краской,
С занавесками на окнах,
С фотографиями в рамах.
Со скамейкой перед домом
В почерневших монограммах,
С этой гревшейся на солнце.
Сладко щурившейся кошкой.
Со спускавшеюся к речке
Лентой вившейся дорожкой.
Где росли кусты рябины.
Волчья ягода чернела,
Где блистательная юность
Отцвела и отшумела!..
Как летела наша лодка
Вниз по быстрому теченью.
Как душа внимала жадно
Смеху, музыке и пенью.
Плеску рыбы, взлету птицы.
Небесам, и душным травам.
И очам твоим правдивым,
И словам твоим лукавым…
А когда садилось солнце
За купальнями Грачевых,
И молодки, все вразвалку,
В сарафанах кумачовых
Выходили на дорогу
С шуткой, с песней хоровою,
А с реки тянуло тиной.
Сладкой сыростью речною,
А в саду дышали липы,
А из дома с мезонином
Этот вальс звучал столетний
На столетнем пианино.
Помнишь, как в минуты эти
В этом мире неизвестном
Нам казалось все прекрасным.
Нам казалось все чудесным!
Богом созданным для счастья,
Не могущим быть иначе,
Словно Счастье поселилось
Рядом, тут, на этой даче,
В этом домике с терраской,
С фотографиями в рамах,
И сидит, и встать не хочет
Со скамейки в монограммах…
ЧЕТЫРЕ ПОДХОДА
Сначала надо говорить о Толстом,
О живописи, об искусстве,
О чувстве, как таковом,
И о таковом, как чувстве.
Потом надо слегка вздохнуть
И, не говоря ни слова.
Только пальцем в небо ткнуть
И… вздохнуть снова.
Потом надо долго мять в руках
Не повинную ни в чем шляпу.
Пока Она, по-женски, не скажет: Ах!
И, по-мужски, пожмет вам лапу.
Немку надо глазами есть.
Круглыми и большими.
Ни с каким Толстым никуда не лезть,
А танцевать шимми.
Танцевать час. Полтора. Два.
Мучиться, но крепиться.
Пока немецкая ее голова
Не начнет кружиться.
И глядь, — веревка ль, нитка ль, нить, —
Незаметно сердца свяжет.
И не надо ей ничего говорить…
Она сама все скажет.
Для англичанки все нипочем,
И один есть путь к победе:
Все время кидать в нее мячом
И все время орать: ради!
Потом, непосредственно от мяча,
С неслыханной простотою,
Так прямо и рубить сплеча.
Будьте моей женою!
И если она за это не даст
Ракеткой по голове вам.
Значит, она либо любит вас.
Либо… остолбенела.
Французский женский нрав таков.
Что, отбросив в сторону шутки,
С дамой надо без дураков
Говорить об ее желудке.
Они не любят этих ши-ши,
И хотя души в них немало.
Но если прямо начать с души.
Тогда просто пиши — пропало!..
ТОЛЬКО НЕ СЖАТА…
Все хорошо на далекой отчизне.
Мирно проходит строительство жизни.
«Только не сжата полоска одна.
Грустную думу наводит она».
Партия, молвил Бухарин сердито.
Это скала, и скала из гранита!
Это, сказал он, и грозен, и вещ.
Первая в мире подобная вещь!
Только… Раковскому шею свернули.
Только… Сосновский сидит в Барнауле,
Только… Сапронова выслали с ним.
Только… Смилга изучает Нарым,
Только… Как мокрые веники в бане,
Троцкий и Радек гниют в Туркестане,
Словом: гранит, монолит, целина!
«Только не сжата полоска одна».
Школы — источники знанья и света.
Что ни зародыш — то два факультета.
Верх достижения! Стены дрожат!
В яслях доценты в пеленках лежат!
Только в лохмотьях, в отребиях черных
Шляется жуткая тьма беспризорных,
Только по улицам бродит шпана,
«Только не сжата полоска одна».
Землю крестьянскую трактором взроем!
Площадь посева удвоим! Утроим!
Все разверстаем! Запишем! Учтем!
Хлебом завалим! Задавим! Зажмем!
Только опять не везет Микояну,
Только опять по разверстке, по плану,
В очередь, в хвост растянулась страна…
«Только не сжата полоска одна».
В области высшей политики то же:
Кто в чистоте своих принципов строже.
Кто, как одна лишь советская власть.
Душу за принцип готов прозакласть?!
— Нам ли читать договоры Европы?
Мы ли за нею пойдем, как холопы.
Мы ли, носители новых идей,
Будем еще разговаривать с ней?! —
Трррр!.. и, грустное перышко вынув,
Так из Москвы расписался Литвинов,
Так!! что в Америке подпись видна…
«Грустную думу наводит она».
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Я гляжу на вашу шубку,
Я расстроиться готов:
Сколько было перебито
Милых дымчатых кротов.
Сколько твари этой серой
Уничтожено в полях.
Лишь бы вам блистать Венерой,
Утопающей в мехах!..
А когда еще и мрамор
Вашей шейки неземной
Оттеняете вы пышной
Черно-бурою лисой,
Мне, кому бы только славить
Вашу смутную красу.
Мне становится обидно…
Не за вас, а за лису!
Я гляжу на ваши руки,
И считаю, мизантроп,
Сколько надо было горных,
Темноглазых антилоп.
Грациознейших животных
Меткой пулей пронизать.
Чтоб могли вы и перчатки,
Как поклонников, менять!..
Я гляжу на сумку вашу,
На серебряный затвор.
А на сумке чья-то кожа
Очаровывает взор.
И встает передо мною
Голубой, далекий Нил…
И шепчу я с тихой грустью:
— Бедный, бедный крокодил!
Наконец, на ваши ножки
Я взволнованно гляжу,
И дрожу, и холодею.
Холодею и дрожу…
Ради пары ваших туфель.
Ради моды, для забав…
Черным негром был отравлен
Ядом собственным удав!!
И когда в звериных шкурах,
В перьях птиц и в коже змей,
Вы являетесь Дианой,
Укрощающей зверей,
Я хочу спросить невинно.
Тихо, чинно, не дыша:
— Где у вас, под всей пушниной,
Помещается душа?
ПОСЛАНИЕ ДЕМЬЯНУ БЕДНОМУ
Официально отпразднован 20-летний юбилей Д. Бедного
Птички прыгают на ветке.
Распускается жасмин.
Честь имею вас поздравить
С юбилеем, гражданин!
Двадцать лет писать поэмки,
Гнать стишки на километр…
Это даже и ребенку
Очевидно, что вы мэтр!
От сохи ль вы, я не знаю…
Но, по слогу, по стиху,
Вы, как я предполагаю.
Прямо вделаны в соху!
Говорят, что местный рынок
Тверд в решении своем:
Что ни слово, то суглинок.
Что ни строчка, чернозем.
И, уверясь в идеале
Окружающей мордвы,
Вы действительно пахали.
Прямо землю рыли вы!..
Но у вас характер пылкий,
В поле тесно было вам…
Вас влекло на лесопилки,
К доскам, к бревнам, к топорам!
Стон стоял на всю окрестность,
Закачалися леса.
— Пропадай, моя словесность.
Все четыре колеса!
Честный пот с лица катился,
И, упарясь и вспотев.
Вы имели трижды право
Изливать гражданский гнев!
— Я не скучный слов точильщик. —
Вы сказали, — я другой…
Я простой продольный пильщик,
Я работаю пилой!
И, рубанок взяв упрямый.
Страшный выпятив кадык.
Вы стругали этот самый.
Сплошь тургеневский язык…
И за это вас прославить
Должен хилый будет век.
Честь имею вас поздравить.
Гражданин и дровосек!..
РЯД ВОЛШЕБНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
Троцкий. Троцкого. Троцкому…
Стоять на черных площадях.
Чеканить медленную прозу
И принимать, внушая страх.
Наполеоновскую позу…
Сжимать во гневе кулаки,
Готовив адские реторты.
«И слабым манием руки»
Передвигать свои когорты…
Хрипеть, командовать, грозить
И так вздымать и нос и профиль.
Чтоб каждый мог сообразить.
Что это явный Мефистофель…
Швырять в провал грядущих лет
Казну награбленных наследий..
— Какой заманчивый сюжет…
Для исторических трагедий!
«Во глубине сибирских руд»
Страдать за твердость убеждений
И все рассчитывать на суд
Каких-то новых поколений…
Во мраке северных снегов.
Точь-в-точь как Меншиков опальный,
Сносить обиды от врагов
И проклинать свой рок печальный…
Являть собою тип борца,
Который полон чувств высоких,
И ждать коварного свинца
От соглядатаев жестоких…
Глядеть на собственный скелет,
Считать былые килограммы…
— Какой заманчивый сюжет
Для многоактной мелодрамы!
Но, за порог успев шагнуть,
Начать сейчас же, и не кстати,
В двояко-вогнутую грудь
Себя публично колошматить.
Но пококетничать не прочь.
Не соблюдя достоинств чина.
Взорваться бешено, точь-в-точь
Как пневматическая шина…
Но, хмуря бледное чело.
Плечами двигая худыми.
Замучить сорок дактило
Воспоминаньями своими.
И завалить столбцы газет
Изыском слова, слога, стиля…
— Какой заманчивый сюжет.
Какой сюжет для водевиля!
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Был месяц май, и птицы пели.
И за ночь выпала роса…
И так пронзительно синели.
Сияли счастьем небеса.
И столько нежности нездешней
Тогда на землю пролилось.
Наполнив соком, влагой вешней,
И пропитав ее насквозь.
Что от избытка, от цветенья.
От изобилья, от щедрот.
Казалось, мир в изнеможенье
С ума от счастия сойдет!..
Был месяц май, и блеск, и в блеске
Зеленый сад и белый дом,
И взлет кисейной занавески
Над русским створчатым окном.
А перед домом, на площадке.
Веселый смех, качелей скрип.
И одуряющий и сладкий.
Неповторимый запах лип.
Летит в траву твой бант пунцовый,
А под ногой скользит доска.
Ах, как легко, скажи лишь слово,
Взмахнуть и взвиться в облака!..
И там, где медленно и пышно
Закатный день расплавил медь.
Поцеловать тебя неслышно,
И если надо, умереть…
Был месяц май, и небо в звездах,
И мгла, и свет, и явь, и сон.
И голубой, прозрачный воздух
Был тоже счастьем напоен.
Молчанье. Шорох. Гладь речная.
И след тянулся от весла.
И жизнь была, как вечер мая,
И жизнь и молодость была…
И все прошло, и мы у цели.
И снова солнце в синеве,
И вновь весна, скрипят качели,
И чей-то бант лежит в траве.
ВЕШНИЕ ВОДЫ
«Дождались мы светлого мая»
И радостных, майских гонцов!..
И вот уж вода ключевая.
Стекая от верхних жильцов.
Бежит по упрямым карнизам
И льется в наш тихий уют,
И так эти струйки капризно
На головы наши текут.
Как будто мы вслух умоляли.
Чтоб утром, в назначенный час,
Соседи цветы поливали
И хлюпали прямо на нас.
— Дождались! Дождались! Дождались…
Кипение! Пена! Угар!
Какие-то шлюзы прорвались.
Слетели со всех Ниагар,
И всхлипами всех клокотаний,
И накипью желчи и слез,
И грозною бурей в стакане
Семейный бурлит купорос!..
— У Петьки экзамен французский,
А он и не думает, хлыщ.
Катюша вздыхает о блузке.
У Оленьки выскочил прыщ.
Из платьица выросла Тася.
И нужен жене туалет,
И требует каторжник Вася
Свободы, штанов и штиблет!
А папа, пронзив зубочисткой
Единственной мудрости зуб.
Мечтает от истины низкой.
Уйти в возвышающий клуб.
Отдаться слепому азарту
И в счастья вступить полосу,
Вот так и поставить на карту
И жизнь, и дырявое су!..
А в окнах хрипят граммофоны.
Посудой кухарки стучат.
Трещат и звенят телефоны.
Какие-то дети кричат,
И тонут в их хоре жестоком
Счастливые вздохи отцов…
А вешние воды потоком
Стекают от верхних жильцов.
ОТРЫВКИ ИЗ ИСТОРИИ МИРА
Люди каменного века
Жили медленно и вяло…
Назначенье человека
Только в том и состояло.
Чтоб чесать себя под мышкой,
Состязаться в диком вое
И с убийственной отрыжкой
Жрать сырье как таковое.
И хотя они не лезли
Никогда в аристократы.
Но зато ж у них и нервы
Были вроде как канаты!
Дети Греции и Рима
Жили более развратно.
Жили тоже без комфорта,
Но красиво и приятно.
То упорно предавались
Жесточайшей в мире брани.
То мастикой натирались
В знаменитой римской бане,
То дымящеюся кровью
Заливали прах арены.
То себе ж, во вред здоровью.
Перерезывали вены.
Но и римляне и греки.
Уверяют Геродоты,
Не имели огорчений
И не ведали заботы.
Смутный мир Средневековья,
Католический и хмурый.
Баритоном и любовью
Освежали трубадуры.
Надевали полумаски
И часа четыре кряду
Про одни и те же глазки
Голосили серенаду.
Пели страстно, пели жарко,
Все забыв на этом свете!
А потом пришел Петрарка,
А потом пошли и дети…
ЧЕЛОВЕК И ЕГО ПРИТОКИФилософские размышления
Мир как солнечная призма.
Небосвод блаженно тих.
Для тоски, для пессимизма —
Оснований никаких.
Начиная с Гераклита,
Все струится, все течет.
И менять свое корыто
Не резон и не расчет.
Прав философ, что, не споря.
Не борясь за идеал.
Сел на корточки у моря
И погоды ожидал.
— Будет, будет вам погодка! —
Говорил он сам себе.
Научившись очень кротко
Подчинению судьбе.
И когда его приливом
Прямо в море унесло.
Было так же горделиво
Философское чело.
И да будет нам уроком
Этот самый Гераклит,
Что внизу, на дне глубоком.
Столько времени лежит.
Ибо мы не сознаемся.
Восставая на судьбу,
Что и мы течем и льемся
В водосточную трубу.
Кто потоком, кто каскадом,
И сверкая, и змеясь.
Кто широким водопадом.
Кто по капельке струясь…
Но, когда земных страданий
Весь наполнив водоем,
В этом жидком состоянье
Мы предстанем пред Творцом.
Мутны, скользки, безобразны,
Отвратительны на вид.
Он нас всех в газообразный
В пар и в воздух обратит!..
И, сгустившись в небе синем
В сумрак, в тучу и в грозу.
Мы таким потоком хлынем
На оставшихся внизу,
Так намочим их сердито.
Что они, под треск и звон.
Вспомнят, черти, Гераклита
Древнегреческих времен!
«ГАМЛЕТ, ПРИНЦ ВЯТСКИЙ…»
Крестьяне просят разъяснить, подлежит ли свинья коллективизации?
Как поступить с последнею свиньей?
Считать ее наследницею барства.
Которая подтачивает строй
Единственного в мире государства?
С презрением хавронью заколов.
Предать ее копчению, а копоть.
Без пафоса, без пошлости, без слов.
Вот именно, не рассуждая, слопать?
А гиблый дух шекспировских цитат?..
— Пожрать — уснуть… Уснуть, быть может,
грезить…
«А если сон виденья посетят?»
Особенно когда свинью зарезать?!
Иль, подавив естественный порыв
И низменное чувство аппетита.
Отдать свинью в ближайший коллектив.
Как некий взнос для общего корыта?
И чувствовать, что ты освобожден! —
Исполнен долг борца и гражданина,
И поколеньям будущих времен
Уже приуготовлена свинина…
Хотя с другой, с обратной стороны,
С обратной, но, конечно, не свинячей,
Кем могут быть гарантии даны.
Что поступить не мог бы ты иначе?!
Республика… Отечество… Алтарь…
Ударный жест… решительная схватка…
Но требовать ударного порядка
Легко в теории. А в практике — ударь,
Так эта бессознательная тварь
Берет и подыхает без остатка!..
А ты хоть извивайся как змея. —
С советской властью шуточки плохие:
Доказывай, что это не свинья,
А мелкобуржуазная стихия!.
Но власть не верит, грозно, впопыхах.
Она орет: «Уловка да лазейка!..»
Берет за чуб, трясет, вгоняет в страх.
Недаром выражался Мономах:
— Да, тяжела ты, шапка и ячейка!..
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Пора начать социалистическое наступление на музыкальном фронте!
Сколь приятно из далека
Созерцать зарю Востока,
Искушенный теша взор —
Этим пламенным сияньем.
Этим розовым пыланьем
Этих собственных Аврор!.
Что ни день, то достиженье,
Что ни час — преображенье.
Претворение мечты.
Тайнам новое причастье.
На земле земное счастье
И победа красоты!
Не могу застыть в покое…
Дайте что-нибудь такое.
Чтобы мог я колотить,
И чтоб мог я барабанить,
Дробью душу затуманить.
Радость бурную излить!
Так и хочется галопом
Проскакать по всем Европам,
Учинить у них Содом —
И воскликнуть: «Посмотрите.
И немедленно умрите.
Пожираемы стыдом!»
Разве снилось вам, гниющим.
Вам, во прахе трижды сущим.
Нечто равное тому.
Что теперь, даю вам слово.
Блеском солнца мирового
Всю прорезывает тьму?!
Мы с душою семиструнной.
Мы, кого сонатой лунной
Угощал еще Мамай,
Мы, над кем от колыбели
Без конца звенели трели.
Открывающие рот, —
И конечно, мы мечтали
О последнем идеале.
Знаменующем рекорд —
В день, когда над всей вселенной
Грянет мощью вожделенной
Заключительный аккорд!
Пусть еще у музыкантов
Нет достаточных талантов,
А в руках одни смычки…
Нам не надо инструментов!
Мы и так интеллигентов
Обыграем в дурачки!..
Потому что в мире пресном,
В уравненье с неизвестным,
Мы, вот именно, есть икс!
Будет день — и грянет опус,
И не только на Европу-с,
А на весь на материк-с!
Ничего не пожалеем,
Так ударим, так огреем,
Что воскликнет мир, зловещ:
— А, действительно, какая
Эта музыка Мамая
Симфоническая вещь!..
ОСКОМИНА
Возможно, что это —
Разлитие желчи.
Больная печенка. А главное, годы.
А может быть, это —
Влияние солнца.
Истомное лето. Законы природы.
Возможно. Не знаю.
Но в стужу и в слякоть.
Порой негодуя, порой умиляясь,
А чаще смеяся,
Чтоб только не плакать,
Я чтеньем советских газет занимаюсь…
Как жемчуг нижу я
Жемчужины слога,
Платформы, и формы погуще и резче,
Поход пионеров
На Господа Бога,
И всякие измы, и прочие вещи…
Зимой это просто:
«Кулацкая тема»,
«На базисе тезисов срыва колхоза».
Сие означает.
Что жизнь не поэма,
Менжинский не ландыш, и Сталин не роза.
Но летом!.. Но летом.
Когда этот Цельсий
Буквально безумствует в трубке стеклянной,
Когда под окошком
Мостят мостовую
И край перепонки моей барабанной.
Когда это скопом,
И сразу, и вместе —
Влечет вас под пальмы, в пустыню, в оазис.
Скажите открыто.
Признайтесь по чести —
Волнует вас тезис? Тревожит вас базис?!
Я думаю с грустью
О тех обреченных,
В которых, как яблоки в бедного гуся.
Пихают начинку
Толченых, моченых
Листовок, брошюрок, агиток, дискуссий…
На каждую душу —
Пайковая жвачка.
На каждую жвачку — оброчные души!
Нет, лучше пускай уж
Мостят мостовую
И грохотом камня терзают мне уши…
НА КОШАЧЬЕЙ ВЫСТАВКЕ
В исканиях земного идеала.
Познания, истоков и основ
Великий смысл кошачьего начала
Открылся мне на выставке котов.
Все гибкое, все хрупкое, все злое,
Мятущееся в гибельной тоске,
Таящееся в видимом покое.
Сокрытое в хрустящем позвонке.
Блеснуло мне и вырвалось оттуда.
Из глубины сощурившихся глаз.
Из зелени, из тайны изумруда.
Из желтизны, впадающей в топаз,
Из тусклой тьмы смарагда и агата.
Из косных недр и облачных химер.
Которые описывал когда-то
Замученный любовницей Бодлер.
Но, равнодушна к памяти Бодлера,
Водила ты по выставке меня.
В твоих глазах, зеленовато-серых,
Был тот же блеск заемного огня,
Пронзительный, загадочный, лучистый,
Не ласковый, не женский и не твой,
А этой кошки, рыжей и пушистой.
Персидской кошки с шерстью золотой.
Но ты, увы! Бодлера не читала,
И от стихов ты приходила в грусть…
Зато ты просто кошек обожала
И все породы знала наизусть!
— Персидский кот с жестокими усами,
Священный кот, подведомственный Браме,
Шотландский кот, одетый в коверкот,
И белый кот, воспитанный в Сиаме,
И голубой, индокитайский кот,
И черный кот для Брокена, для оргий,
И серый кот для щедрых производств.
И ты была в безумии, в восторге
От этих рас, пород и благородств!
Когда ж домой с тобой я возвращался
И нам котенок маленький попался,
Измученный, несчастный и худой,
Мяукавший, намокший под дождями,
Родившийся, конечно, не в Сиаме,
А, вероятно, в яме выгребной.
Ты так его ногою оттолкнула,
А на меня так ласково взглянула.
Что понял я, что очередь за мной!
ПЕСНИ ИЗГНАНИЯ
ЗОЛОТОЙ СОН
Господа! если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Пусть он явится северным скальдом.
Миннезингером сказочных лет.
Пусть безумца зовут Макдональдом,
Если лучшего имени нет.
Пусть он будет брамином индусским,
И жрецом вожделеющих масс.
Или даже подвижником русским,
Как весьма уважаемый Влас.
Пусть он будет японец, китаец.
Или житель обеих Гвиней,
Или самый последний малаец…
Это им уж. малайцам, видней!
Пусть из тьмы, из пустыни прибудет —
Как какой-нибудь жалкий Номад.
Пусть из «Нового Града» он будет.
Если даже не нов этот Град…
Пусть он будет пророк гениальный,
Или, чаяньям всем вопреки,
Пусть он будет дурак интегральный
В переводе на все языки.
Все равно… Поколенье лелеет
Эту мысль с незапамятных лет.
— Только пусть он придет и навеет!
Потому что терпения нет…
Потому что покуда мы станем
И томиться, и веялки ждать,
Мы и сами дышать перестанем.
А на мертвых уж что навевать!
CHANSON À BOIRE
От Гренады до Севильи
Все танцует, все поет…
Скиньте ж, Маша, тип мантильи
С ваших мраморных красот!
В наших табелях о ранге —
Возраст только атавизм.
А поэтому, мой ангел.
Не впадайте в пессимизм.
Горячо рекомендую —
«За святой девиз вперед»
Выпить рюмочку, другую,
За четырнадцатый год.
Если червь вам сердце гложет,
Прикажите — задушу!
Если ж это не поможет.
То прощения прошу…
Значит, вашей сердцевины
Не коснулся мой аккорд.
Значит, я, как тип мужчины.
Не созвучен в смысле морд.
Но в надежде, что прискорбный
Факт сей может и не быть,
Я прошу ваш профиль скорбный
Хоть на фас переменить.
Потому что, чем яснее
Ваши томные черты,
Тем вы больше в апогее
Нашей женской красоты.
Так роскошно стрижка ваша,
Как античный вьется фриз,
Что прошу вас, выпьем, Маша,
За какой-нибудь девиз!
Выпьем раз от состраданья,
А для вкуса — по второй,
И наш горький хлеб изгнанья
Густо вымажем икрой!..
АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ
Не хочу хрестоматий и сказок.
Ни стихов, ни легенд, ни поэм.
Я желаю Анютиных глазок…
А иных не желаю совсем…
Все былые богини — в отставку!
Не хочу ни Венер, ни Минерв.
Ах, скорей бы на землю — на травку.
Несмотря на седалищный нерв…
Сколько было ошибок во вкусах.
Сколько раз, безнадежный вопрос.
Разводилось колес на турусах!
Дальше больше турус, чем колес…
Для чего, на Анюту не глядя.
Ты на Энгельса юность губил?
Кто он был тебе? тетя иль дядя?
Или школьным товарищем был?
А потом ты ушел к декадентам…
Для чего? Отчего? Почему?
И когда отравлялся абсентом.
То зачем? И в угоду кому?
Ах, как часто менялися позы,
И герой, и под ним пьедестал…
Декадент, ты искал туберозы,
А Анютины глазки топтал?!!
Это верно, что жизнь авантюра.
И исполнена всякого зла.
Но была бы Анюта не дура.
Уж она б тебя в руки взяла!
Не срывал бы ты желчно повязки.
Не писал бы роман на ходу…
И цвели бы Анютины глазки
И в твоем предзакатном саду.
* * *
Дождь был. Слякоть. Гололедица.
Чувство грусти было. Сирости.
Даже Малая Медведица
В небе ежилась от сырости.
На углу ажаны кутались
В ихний плащ непромокаемый.
Под ногами дети путались
Вереницей нескончаемой.
А за ними, все ценители.
Все любители словесности.
Шли их взрослые родители.
Затоплявшие окрестности.
И от площади Согласия
До предместия парижского
Шла такая катавасия,
Песни, пляски Даргомыжского,
Вихрь стихов, дыханье мистики,
Трель сопрано соловьиного.
Речи русской беллетристики,
Пафос «Славы» Гречанинова,
Да концерты, все с квартетами,
С звуком говора московского,
С декламацией, с балетами,
С полной музыкой Чайковского,
Что ажаны с пелеринками.
Впав в великую прострацию.
Позабыли вдруг дубинками
И махать на эмиграцию.
А кругом, с зонтами черными,
В переулки хлынув узкие.
Густо шли путями торными,
Все валом валили русские.
И чужая, одинокая,
И ища противоядия.
Башня Эйфеля высокая
Рассылала всюду радио.
Все будила в мире станции
Звуком четким, как жемчужинка.
Что Париж — столица Франции,
А сама она француженка!..