Полагаю, что довольно неудобно публично выражаться про труженика сцены, что он есть грубое животное — бык и еще, главное, что он на своем месте, как будто это какой коровник или вообще загон для скотины…
С почтением
Солист короля Черногорского
и заслуженный артист международных танцев
Пяткин-Терпсихоров.
Многоуважаемая Редакция!
В целях восстановления истины не могу обойти фак-том молчания факт искажения правды и матки в вашей органе.
Да погибнет мир, но да здравствует юстиция, как вы* ражались наши древние римляне.
Что же касается существа, то, не говоря уже о деталях вашего сотрудника, в публикуемых мемуарах имеется вопиющая историческая неточность и даже грубая ретроспективная ошибка, на которую считаю себя обязанным пролить.
Поэтому, на основании ответственности перед лицом грядущих поколений, настоящим заявляю, что: я, нижеподписавшийся, штурман дальнего плавания в отставке, Иван Игнатьевич Герасименко, пятидесяти четырех лет. вдовец и теософ, с лицом, пожелавшим остаться неизвестным и скрывшимся под тремя звездочками, ничего общего в упомянутых мемуарах не имею, равно как бунчуковым писарем при ясновельможном пане Гетмане никогда в своей земной жизни не состоял, хотя действительно принужден был при перемене режима удалиться на паровозе, во избежание вышеупомянутого народного гнева.
Настоящее же опровержение считаю необходимым на случай совпадения двух личностей в популярном малорусском окончании, как, например, Левченко или даже Гриценко.
Примите все прочее. И. Герасименко.
Дорогая Редакция.
В качестве друга периодической печати, позволяю себе задать небольшой вопрос: уместно ли в такое тяжелое время и при ежедневной дороговизне жизни печатать столь подробные сведения о происходящих землетрясениях, которые самым нежелательным образом действуют на психологию читательских масс, принужденных бороться за существование?
Мне кажется, что, наоборот, надо сеять разумное, доб-|х» е. вечное, а не подобный пессимизм, говорящий о грустных явлениях природы, каковые плюс похоронные анонсы убивают дух самодеятельности.
Прошу сочувствующих этому начинанию откликнуться на столбцах, и, конечно, извиняюсь за беспокойство. С совершенным почтением. Старый друг.
М.Г.
Чтобы далеко не бегать, позвольте прибегнуть к содействию голоса печати.
В интересах картд-идантите, каковые до пятнадцати лет считаются младшим возрастом без всяких расходов, надо же ж выяснить, как быть с нашей объединенной молодежью, среди которой имеются многие, что им де-юре под семьдесят, но де-факто никак больше шести-семи лет дать нельзя.
Неужели брать с таких семилеток весь налог полностью. невзирая на букву закона?!
На ответ прилагаю марку.
А. Л. Г.
В номере вашей газеты напечатаны так называемые силуэты, в которых имеется один силуэт, прозрачно намекающий на меня, несмотря на явно вымышленное имя мадам де Курдюковой, устроительницы патриотических собеседований на пляже.
Хотя ваш маленький фельетон и не отрицает наличности купального костюма на моем корпусе, но все же позволяет клеветать как по адресу моего пола, так и характера.
Сим заявляю, что я привлекаю его к ответственности и надеюсь, что, хотя он маленький, но от Немезиды не уйдет.
С сов. почтением (подпись).
РАССКАЗ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА
Больше всего на свете уважаю я медицину.
На днях, от нечего делать, пошел к доктору: себя показать, на него посмотреть.
Доктор из хохлов, симпатяга.
Обрадовался мне, как родному.
— Здравствуйте, — говорит, — и на что жалуетесь?
— Не такое теперь, — говорю, — время, доктор, чтоб жаловаться, но, между прочим, вам виднее.
— В таком случае ложитесь и не дышите…
Лег это я на ихнюю докторскую мебель, вытянулся во весь рост и не дышу.
А он сейчас же, значит, молоточек вынимает и как начнет со мной, лежачим, по всему корпусу перестукиваться, так его уж и остановить невозможно.
Ну, думаю, пропал я со всеми потрохами!..
Практика у них в эмиграции, наверно, неважная, зато, как до пациента дорвутся, в живых не оставят…
В общем, настукал он по всем местам как следует, потом стал животики мять и говорить:
— Теперь скажите «а»! и еще! и еще!., и все время!
Он, стало быть, мнет, а я акаю.
Так мы с ним минут десять вместе и веселилися.
Потом, видно, и его совесть замучила.
— Одевайтесь обратно, я, — говорит, — на скорбный лист записать вас должен.
— Неужели, — говорю, — так плохо?..
— Дело, — говорит, — не в этом, а именно что у вас товарообмен неважный и во всех ваших веществах никакой диффузии нету!
Гм… ну, думаю, им. конечно, виднее, оделся себе обратно и сел.
А доктор, значит, гроссбух вынимает и, очками нос оседламши, все вопросы подряд спрашивает.
— И по какому поводу прабабушка умерла, и не было ли у нас в роду падучей, и не сосет ли под ложечкой перед заходом солнца, и не злоупотребляю ли натощак маринованной сельдью, и прочее.
Расспросил все. что полагается, а потом скороговоркой и говорит:
— Избегайте грибов, бобов и сыров. Как увидите, сейчас же избегайте!
— Черного мяса не ешьте, белого мяса не ешьте, никакой рыбы не ешьте и овощей тоже не ешьте.
А все остальное ешьте!
— Спите при открытых окнах, прямо на подоконнике.
Дышите правильно, правой и левой грудью попеременно!
— По утрам заваривайте крутой кипяток для чаю, но только чаю. Боже вас сохрани, не сыпьте, а прямо так, один чистый кипяток сверху донизу на себя и лейте!..
Для правильного кровавого обращения.
— Перед сном делайте легкую гимнастику, вытягивайтесь на носках и потом приседайте, так час-полтора, не больше.
После чего немедленно в аптеку бегите и на весы кидайтесь.
А с весов домой, на подоконник — и спать!.. Поняли?
— А главное, — говорит, — климат переменить надо и, ни в каком случае, в метре не ездить!.. Поняли?
— Как не понять!.. Может. — говорю. — обращение у меня и кровавое, а только. — говорю, — извините, голова у меня, слава Богу, в порядке-с…
И заплатил ему, сколько надо, и вышел.
Даже дверью от досады хлопнул.
Полез в Норд-Сюд, чтобы климат переменить, трясусь по второму классу и думаю:
— Оно, конечно, великая вещь медицина, но не про нас, эмигрантов, писана…
А потом такая меня тоска взяла, что хоть вешайся.
Вылез я на какой не помню станции, зашел в угловую бистру и так этим самым пиконом ихним наложился, что только под утро и опомнился.
Стал на углу и думаю:
— Как-никак, а и доктора ошибиться могут… Ведь вот, можно сказать, полный солнечный восход солнца происходит, а у меня, между прочим, под последней ложечкой сосать начало…
КРИК ДУШИ
«Дорогая редакция Задушевного Слова!
Папа говорит, что я совершенно де-на-ци-о-на-ли-зи-ро-ванный ребенок и что ничего путного из меня не выйдет, потому что, когда ему было одиннадцать лет, так он не ходил с голыми коленями, а бегал в прерии и жил в настоящем вигваме у них на даче и, вообще, была романтика, а я хожу с голыми коленями и бегаю только к эпи-сьерке, когда мама приходит из кутюра и посылает меня купить шикоре.
Но папе хорошо так говорить: он задавил старуху, потому что плохо знает французский язык, и мама носила ему кушать два с половиной месяца за неосторожную езду.
А вот дядя Петя говорит, что это ничего, лишь бы я учился на казенный счет и мог бы быть химиком, потому что когда мы поедем обратно в Россию, то химики будут первые люди, которые все возродят, тогда папа ему опять говорит, что канализация гораздо важнее, потому что на одних аперитивах далеко не уедешь, как дядя Петя.
Они очень кричали и даже закрыли двери, но я подслушал. что у Коли — Коля это я — взболтанные мозги, и он помешан на бициклетках без единой басни Крылова.
Прошу вас, дорогая редакция, напечатать, что я не согласен, потому что мне уже тринадцать лет и я вовсе собираю почтовые марки, и что мама гораздо добрее, хотя у нее зрение от болгарских крестиков, но она говорит, что я недюжинная натура, потому что я подаю ей надежды и все, что она просит.
У нас самый лучший лицей и самый первый по футболу хоккей, но очень строго по калькюль, потому что если получаешь стипендию, то надо все знать наизусть по-французски, потому что по-русски со мной занимается папа по воскресеньям и заставляет писать диктант, Василий Шибанов, или прямо из русских газет, чтоб я знал всю изящную словесность, но, слава Богу, не наизусть, а то можно с ума сойти, так много.
Но я больше люблю фильм — компле[1] «Шпионка с черными глазами» и «Роковой поцелуй на Ниагарском водопаде», только для взрослых; относительно сильно-комических, то Шарло и этот толстяк Понс, помпье[2] без квартиры.
Я имею двух товарищей, один Жан-Жак и другой Жан-11<>ль, они раньше удивлялись, что я им набил морду.
Они говорят, что из-за русских все стало дорого, потому что все русские ездят на такси, а ихние папы должны терять на царских бумагах и ходить пешком, но я им обещал, что когда буду химиком, то все уплачу до копейки. а если будут приставать, то опять набью, и они замолчали, но, в общем, они ни черта не понимают, потому что за одну советскую с могилой Ленина дают три новых Гваделупы.
Из русских детей я знаю только Вову Шмендрикова, но мне не позволяют с ним встречаться, потому что его дедушка союз молодежи и мой папа говорит, что он не переносит его, хотя я этого не понимаю, зачем папе возиться и переносить совершенно чужого человека и при чем тут Коля, тем более что он бойскаут и тоже с голыми коленками.