Но он ни разу не пожалел о том, что сделал.
Вчера, едва только ушли от них Журавлев и Нечаенко, Виктор кинулся к нему. Схватил за руки.
— Друг! Друг! — пылко прошептал он. — Этого… никогда… по гроб… слышь ты? По гроб не забуду. За двоих буду рубать, за тебя и за себя… И слава нехай обоим!
А Андрей только улыбался в ответ. Что слава? Дружба дороже.
Ночью ребята почти не спали. То перебирали вновь и вновь детали послезавтрашнего "боя", спохватывались, что забыли условиться с Нечаенко, чтобы крепежный лес разложили загодя по уступам; то вдруг принимались вспоминать стародавние времена, "доисторическую эпоху", когда они впервые пришли на шахту и были еще не шахтерами, а пещерными дикарями каменного века, не умели даже инструмента в руках держать, не справлялись с нормой, подводили всю лаву и боялись Светличного…
— Ох, как люто боялись мы тебя тогда, комсорг! — признался Виктор. — Больше, чем заведующего шахтой, боялись.
— Ладно, ладно, — проворчал Светличный. — Зато теперь совсем страху божьего лишились. Спите, я вам говорю! Спите, черти!
Но Виктор не угомонился до утра. Так и на шахту пошел. И на наряде, и в клети, и потом в забое был он взбудораженно весел, возбужден и болтлив, так что Светличный даже стал бояться, что Виктор еще задолго до рекорда израсходует всю свою нервную энергию и ка дело пойдет опустошенный и вялый. Но Виктор был неистощим. Казалось, был заряжен он таким могучим запасом электричества, что своим током мог бы двигать все электровозы в шахте. От него так и разило краснощеким здоровьем и богатырской силой, сознанием этой силы и верой, что она не иссякнет и не подведет. Был он весь какой-то искристый, хмельной, счастливый, как человек, вступивший, наконец, на порог мечты. Даша загляделась на него. И, глядя, все улыбалась.
Наконец пришел Нечаенко. Пришел не один, а с Дедом. Это было так неожиданно, что "штаб" растерялся. Забыли даже встать навстречу старику.
А Дед невозмутимо вошел в комнату, равнодушно и вяло поздоровался со всеми и только на Светличного бросил косой, враждебный взгляд: "хвостизма" он ему простить не мог.
Прокоп Максимович тотчас же кинулся на кухню.
— Дед пришел, туча-тучей… — озабоченно прошептал он Настасье Макаровне. — Ну, вари бульбу, старуха!.. Авось он от бульбы подобреет…
Когда все успокоились и уселись, Нечаенко весело спросил:
— Ну, как, ребята, не передумали, не отступились?
— Николай Остапович! — вскричал Виктор. — Да что вы в самом деле? Да если теперь меня от этого дела отставить, так, ей-богу, — в шурф вниз головой!..
Все засмеялись. Был он хорош в эту минуту — кудрявый шахтерский молодец. Даже Дед невольно улыбнулся ему: к шахтерской удали старик не мог остаться равнодушным.
— Ну, раз так… — сказал Нечаенко, и "штаб" стал совещаться.
Было решено, что рубать Виктор будет в своей лаве. Воздух обеспечит главный инженер, а Дед проверит… Крепежный лес будет заранее разложен по уступам. Крепильщиками вслед за Виктором пойдут Закорлюка-младший и Боровой, оба коммунисты. Нечаенко с ними уже говорил.
— Хороший народ, — согласился Виктор. — Мастера.
— Теперь откатка… — сказал Светличный.
— Порожняк подготовим. Коногонов предупредим с утра, чтоб выходили в ночную смену…
— Если позволите, — сказал Светличный, осторожно взглянув на Деда, — наблюдение за откаткой я взял бы на себя…
Дед промолчал.
— Хорошо! — сказал Нечаенко. — Еще что?
— Отбойный молоток я подготовлю с утра, но чтоб его никому не отдали, — предупредил Виктор. — Я сам проверю.
— За твоим молотком мы присмотрим, — смеясь, сказал Нечаенко. — А сам ты, друг ситный, завтра днем спать будешь.
— Та ни в жизнь! — вскричал Виктор. — Я до тех пор глаз не сомкну, пока сто тони не нарубаю.
— Будешь спать. В порядке партийной дисциплины, — сказал Нечаенко. — Товарищ Андрей, ты уж присмотри за этим.
Настасья Макаровна внесла дымящуюся бульбу, закуску, водку.
— Ну, за благополучное окончание дела! — провозгласил Прокоп Максимович, подымая рюмку.
Все шумно чокнулись и выпили.
Дед неожиданно сказал:
— Против души своей иду. Против своего сознания… — Он покачал головой и вздохнул. — Да-а… Видно, стар я стал, стар… Пора и на печку. А молодому делу я не хочу мешать, — он махнул рукой и взял стопку.
Из деликатности все промолчали. Нечаенко сказал:
— Василий Сергеевич звонил. Он завтра ночью приедет.
— Это хорошо, — оживленно подхватил дядя Прокоп.
И все опять заговорили о рекорде.
И Дед, насупившись, ел бульбу, молчал и думал о том, что он действительно стар, стар, и все состарилось вместе с ним, все, что он любил, понимал, что берег и чем наслаждался. Даже бульба стала не та, нет в ней прежней сладости и смака… А мир вокруг меняется и молодеет…
И вдруг вспомнился ему девятнадцатый год… И первые коммунистические субботники… И как он сам горел тогда необыкновенным пламенем, и подымал за собой других, и бесплатно работал куда лучше и охотнее, чем за деньги, грузил уголь Москве, Ленину…
Отчего же сейчас не понимает он Андрея и Виктора? Разве они не дети его? Может, и у них в душе разгорелся огонь необыкновенной любви, того великого старания на пользу родине, которое всем рабочим людям присуще с тех самых пор, как власть в государстве принадлежит им? И он вдруг с неожиданной завистью подумал: "А вот Прокоп не намного моложе меня, а он — с ними".
А вокруг него радостно шумели люди. Сочно чокались. Пили. Пели хором. Веселились шумно и от всей души, как всегда гуляют шахтеры на свадьбах, крестинах и именинах. Между тем это была не свадьба, не именины, не крестины, не новогодняя пирушка… Люди праздновали канун трудового рекорда. Сбывалось! Труд становился праздником.
И тот, кому завтра предстояло этот подвиг совершить, веселился сейчас пуще всех. Громче всех пел. Больше всех пил не пьянея. Наконец вышел на середину комнаты, топнул ногой и закричал:
— Эх, шахтерскую! Выходи, Даша! — и, не дождавшись ее, пустился в пляс.
На следующее утро Виктор проснулся раньше всех и сам разбудил товарищей. Великое нетерпение сжигало его. Ему все казалось, что случится неожиданное, и дело отменят, Не позавтракав, он сразу же побежал на шахту. Взял в мастерской свой отбойный молоток, разобрал его, промыл каждую деталь керосином, а затем смазал маслом.
Вокруг него собрались слесари, рабочие, стали добродушно посмеиваться:
— Как за невестой ходишь, Виктор, за молотком… Ишь, как нежно ласкает, ребята, гляди-и!..
О затевавшемся деле они ничего не знали: все держалось в тайне, как хотел того осторожный Журавлев.
— Мудришь все, Виктор, — обиженно сказал рябой Квашнин, бог механической мастерской. — Али уж мы меньше тебя в технике-то понимаем?
— Ладно, ладно, — отмахивался Виктор. — Знаем мы вас, сдельщину…
Он собрал молоток и проверил его под сжатым воздухом. Молоток работал легко и ровно. Виктор протер его паклей и отдал дежурному слесарю.
— Смотри, — строго предупредил он при этом, — никому не отдавай! Голову сыму!
Затем они с Андреем побежали на наряд. Там встретились с крепильщиками Закорлюкой-младшим и Боровым, посовещались и условились обо всем.
Больше на шахте делать было нечего.
— Пойдем, покушаешь хоть, — предложил Андрей.
Виктор вздохнул и подчинился. Действительно, теперь оставалось только терпеливо ждать ночи.
После завтрака Андрей сказал:
— А теперь, Витя, — спать!
— Спать? — взмолился Виктор. — Та разве ж могу я сейчас спать, Андрюша, голубчик?
— Спать, спать! — смеясь, сказал Андрей. — В порядке партийной дисциплины.
Он привел огорченного, но послушного Виктора домой, заставил раздеться, лечь и сам заботливо накрыл его легким одеялом.
— Теперь спи! Я тоже прилягу отдохнуть…
К его удивлению, Виктор сразу же и уснул: намаялся за эти два дня. А Андрей спать не мог. Эти дни он тоже был в страшном волнении, только оно выдавалось в нем не столь шумно, как в приятеле. Напротив, волнуясь, Андрей делался еще тише, еще собранней, еще затаенней… Он тоже тревожился: вдруг Дед передумает или еще что-нибудь нежданное стрясется… И только в одном ни на минуту не сомневался он — в том, что Виктор выйдет победителем. "Витя выдюжит, он не подведет! — с нежностью думал он о товарище. — Это правильно, что он, а не я. Он моторный. И азарта в нем больше".
Он не мог лежать. Встал, тихонько придвинул стул к койке товарища и сел подле.
"Пусть хорошенько выспится! — думал он. — Ему нынче сила нужна. Даст он сто тонн? Хорошо б сто… Если сто — сейчас же разнесется. А потом и я пойду тем же методом… Сто не сто, а восемьдесят, девяносто и я дам. А потом и Сережка Очеретин, и Митя Закорко, и Сухобоков… Может, и на других шахтах заинтересуются… Угля будем больше давать. И жить станем лучше!" — Он подумал вдруг о Даше. Да, Даша. Вздохнул. Скоро она уедет. Через три дня и уедет. В Москву. Ничего не поделаешь. Она учится. Молодец. А он здесь останется. Да… А где же?.. А они толком ни о чем и не успели переговорить. Даже не объяснились. Это он виноват. Сробел. Но это все потом, потом, после рекорда… Потом все устроится само собой. Все хорошо потом само собой и устроится.
Замечтавшись, он и не заметил, как поползли в окно сумерки. Он только увидел, как вдруг потемнело, точно потухло лицо Виктора.
"Который же теперь час? — спохватился Андрей, испуганно взглянул на ходики и успокоился. — Пусть еще поспит. Еще рано". И он опять стал думать… Но теперь даже сам Андрей не мог бы сказать, о чем он думает, — так летучи, смутны и обрывисты были его мысли.
Вдруг неожиданный стук в дверь заставил его вздрогнуть. В комнату стремглав влетела Даша и прямо с порога закричала:
— Мама велела…
— Тсс! Тише! — замахал на нее руками Андрей и показал на спящего.
Даша осеклась и в испуге даже рот закрыла ладонью. Потом осторожно, на цыпочках подошла к Андрею и прошептала:
— Мама сказала, чтоб Виктор не смел в столовку идти. Она сама ему все приготовила…