И знаете, что любопытно? Против нас стоит 56-я бригада. Состоит из трех батальонов. Два из них из Запорожья, один — из Херсона. Это все юго-восточная Украина. А у какой из областей самые большие потери личного состава? На удивление, у Днепропетровской области. Второе место держит Волынская область. А наименьшие потери — Львовская и Киевская.
— То есть Киев и Галичина, которые затеяли майдан, не воюют?!
— Они только смотрящих и карателей посылают. Воюет центральная русскоязычная Украина против восточной.
— То есть русские воюют между собой?! Очень грамотная работа.
— Так и я о том же, — говорит Матрос. — Вот вы в окопе сидите, и у вас рядом товарища убили, с которым вы вместе три месяца кашу хлебали. Что вы будете делать? Пойдете мстить. И вам без разницы, что с той стороны такой же русский, как и вы. И не дай Бог попасть к ним в плен. Замучают, запытают, будут издеваться. Хоть большинство по-украински не говорит.
— Что же делать? Не может же вечно длиться эта позиционная война. Люди гибнут каждый день.
— Все равно украинцам и русским жить вместе и строить государство. Россия может существовать только как империя, и ей придется двигаться на запад.
— Ну, Западная Украина все равно отскочит.
— А почему отскочит? Почему мы должны отдавать земли, за которые наши деды в Великую Отечественную проливали кровь? Этих людей на Западенщине просто переформатировали. Ну, переформатируем обратно. Будут советские люди. Россия идет в рост, Запад идет в минус. Через двадцать-тридцать лет здесь все будет Россия.
В разрушенном аэропорту Донецка
С командиром с позывным Матрос
Глава пятая«Донбасс — наша Малая земля». 2021 год
В окопах. Донбасс, 2021 год
— Даша, в тебе сколько живого веса? — спрашивает Макс.
— Семьдесят килограммов, — откликаюсь я, натягивая здоровенные резиновые сапоги.
— Так, плюс броник. Да на сапоги налипнет килограммов десять грязи. Вот если тебя сейчас в окопе убьют, а я тебя так красиво вытащу, ты меня в своей квартире пропишешь?
Все хохочут.
— Это кто еще кого вытаскивать будет, — бурчу я себе под нос.
Я человек суеверный и терпеть не могу подобные шутки. Пока мы тут подкалываем друг друга, на соседнем фронте снайпер только что убил человека, а потом — двоих его товарищей, которые пытались вытащить тело. Но об этом я узнаю позже.
— Ну, живей! — командует Макс. — Даша, ты идешь в середине. Громко не разговаривать. Позиции укров на расстоянии от 800 до 1000 метров. Звуки разносятся хорошо.
Моросит мелкий, противный дождь. Я шагаю в раскисшую окопную грязь и тут же вязну, как муха в варенье. Ноги становятся неподъемными. Каска больно бьет по носу. Но двигаться надо. А тут еще начинается одышка после только что перенесенного коронавируса. Когда мы наконец вваливаемся в блиндаж, мне он кажется просто раем. Натоплено так, что даже жарко.
Окопная бесстрашная кошка
— Дайте воды! — кричу я.
Отдышавшись, знакомлюсь с бойцами. «Военные, красивые, здоровенные». Трудно представить, что этим амбалам чуть больше двадцати. Война очень быстро старит мужиков. Да взять хоть Васю с позывным Местный. Ему всего-то 23 года, а лицо уже взрослое, грустное.
Буржуйка в окопах
Воин на позициях
— Я вообще-то на автослесаря учился, — застенчиво объясняет он. — А потом ушел на фронт и понял: тут моя жизнь. А то, что руки рабочие, так это очень помогает.
Всего сорок дней назад Васе пришлось выносить на носилках тело убитого командира взвода.
— Хороший был мужик, мой учитель, — тихо говорит он. — Все, что умею как солдат — это от него. Его с беспилотника убило.
— А здесь уже появились? — удивленно спрашиваю я, вспоминая недавнюю карабахскую войну.
— Конечно. Фантомы, квадрики. И разведывательные, и груженые. Но надо просто вовремя найти укрытие. Звук-то сразу слышен.
— Это правда, — замечаю я. — Мне всегда кажется, что рядом зудит оса.
— Жалко, что не оса. Мы уже понимаем, что это новый тип войны. И готовы к нему.
Мы снова ныряем в бесконечную цепь траншей, где есть даже печки-буржуйки. Рядом греется и курит боец.
— Эх, Россия-матушка! — вздыхает он. — Вот уже седьмой год воюем, а домой в Россию Донбасс так и не забрали. А ведь уже дети подросли, которые к обстрелам привыкли, а вот самолета, к примеру, никогда в жизни не видели. Или пассажирского поезда.
Мой коллега Димка Астрахань деловито смотрит на часы:
— Пора сматываться. Четыре часа. Сейчас начнется!
И точно. Только успеваем зайти под бревенчатое перекрытие, как рядом падает снаряд. А настоящий обстрел начинается, когда мы выбираемся из окопов. Я стягиваю пудовые резиновые сапоги и застегиваю изящные замшевые сапожки.
— Даша, под дом! Быстро!
Самые длинные ногти на фронте
Я скачу, как коза, по осколкам, шиферу, битым кирпичам. А когда начинает работать БМП-2, нас загоняют в подвал. Но оторваться от окна невозможно. Я стою с открытым ртом и снимаю на телефон. Приказ Макса русскому человеку вполне понятен, но не печатен: «Вот стоят три дол***ба у окна. А мина сейчас е**ет, и все: три трупа».
В подвале мирно чистят картошку. А Макс, как щедрый хозяин, предлагает несколько видов чаев: с лепестками роз, с бергамотом, с имбирем…
— А че, водки нет? — грустно спрашиваю я.
— Строго запрещено.
И вот мы так светски пьем что-то с лепестками роз, пока наверху творится ад. А ребята ведут интеллигентную беседу о новых фильмах и недавно прочитанных книгах. И это учитывая тот факт, что последние два часа все разговаривали исключительно матом.
— Вы так складно балаболите, — замечаю я.
— А ты думала, что мы совсем дебилы.
— Ну, не совсем… — неопределенно отвечаю я. — Но вот если я начну речь, то буду «экать» и «мэкать». А тут прямо распространенные предложения, восходящие и нисходящие интонации, логические рассуждения. Это на вас чай плохо действует.
Наверху короткое затишье, и Макс любезно предлагает:
— Уе***айте, люди добрые! Не до ночи же вам тут сидеть.
Мы едем через совершенно мертвое село Старомихайловка. Даже собаки не брешут.
— А живые люди тут есть? — тихо спрашиваю я.
— Есть. Только ты их вечером не увидишь. Кому ж хочется помирать раньше времени.
Заброшенный завод в прифронтовой зоне
«В аду и елка из снаряда»
Еще до войны поселок с неромантическим названием «Шахта 6/7» считался в Донбассе зажиточным, процветающим. Как и сам Донбасс, богатый край работящих людей. Вишневые и черешневые сады, огороды, козы, коровы, куры, свиньи. Все свое, домашнее. Сельчан не смущало даже соседство тюремной зоны: «А чего? Зэки не люди? Ну, сбежит кто-нибудь из тюрьмы. Так он дальше будет тикать. Зачем ему наша деревня?» А теперь зэков жалеют: «Сколько их там полегло от шальных пуль! А было время, когда „укры“ целенаправленно мочили зону. Так что зэков даже вывозили».
— Тут до линии фронта всего пятьсот метров, — рассказывает Галина, местная жительница. — Ах, как мы прежде богато жили! А сейчас в поселке осталось всего 57 человек. Я вас даже в дом пригласить не могу. Крышу разбомбило, вот шифер выдали и покрыли. Окна целлофаном закрываем. Идти мне некуда. Да и почему я должна уходить со своей земли?!
— А чем вы питаетесь?
— Огороды засаживаем. Закупорки делаем. Ну, консервы закатываем. Курей, свиней держим. Красный Крест привозит продукты раз в три месяца. Из Москвы добрые люди теплые вещи присылали. А ведь еще десять котов и пять собак надо кормить. Люди умирают, а животные остаются. Жалко.
Я уже не в первый раз сталкиваюсь в донбасских домах с огромным количеством мяукающих и лающих жильцов. Вот убьют хозяина, и все его питомцы идут к сердобольным соседям. И кто этих бедолаг выгонит?
Разрушенный дом на линии фронта. Поселок «Шахта 6/7», 2021 год
Галина, жительница поселок «Шахта 6/7». 2021 год
Галину первый раз контузило в 2014 году, когда украинские танки вошли в село, а потом их оттуда выбили ополченцы. Шальной пулей Галю ранило прямо у калитки собственного дома в 2015-м.
— Легко отделалась, — отмахивается она. — Вон моя соседка все в огороде копалась, когда бомбили. Говорила: «От судьбы не уйдешь». Так и убило ее в огороде. А мне повезло: пулю мне из плеча наши жители вытащили. Да мы все тут немножко медики. Вот у соседа Сашки отца ранили, он скорую вызвал и меня позвал на помощь. А я уже знаю, какую точку на артерии надо зажать, чтобы кровь остановить. Вообще, убитых за годы войны у нас семь человек, раненых не сосчитать. Один вот сейчас в больнице лежит после последнего обстрела. Свекровь моя в 78 лет оглохла: у нее снаряд над головой разорвался, и перепонки лопнули. Мальчик соседский четырех лет ослеп. Врачи говорят: от постоянного стресса.
Мы идем по мертвому поселку, и вдруг Галя хохочет:
— А вот наша новогодняя елка!
Из земли торчит снаряд, который мой коллега Дима тут же автоматически определяет:
— Раскрывшаяся кассета от крупнокалиберного РЗСО (реактивная система залпового огня). Ну, что-то вроде смерча. В общем, это каркас ракеты, в которой было много маленьких бомб.
— Мы ее забетонировали, — объясняет Галя, — и под Новый год наряжаем. А что? Чем вам не елка? С дождиком и блестками очень даже ничего.
Село Александровка, которое ВСУ бомбят с 2014 года
Разрушенные жилые дома в селе Александровка
Смех Гали резко обрывается. Она берет себя в руки.
— А вот и наша школа, — с горечью говорит Галина. — Хорошая была школа. 22 снаряда на нее упало. Мы там раньше в подвале прятались от бомб, а потом и подвал снарядом разнесло. Там сейчас семья живет.
Мы спускаемся в жуткий черный подвал, и Галя подает голос: «Саша, открой дверь! Свои!» И внезапно полоска света ширится, и мы попадаем в смутное блаженное тепло. Кровать с тремя шипящими кошками. Печка и даже крохотный телевизор. Высокий крепкий Саша, разнорабочий, у которого дом в селе разбомбило, и его кроткая ж