Ну так вот. 6 ноября. «Обход» совершен, разбор тоже. Наш герой с ребятами приземлился в вокзальном буфете (в Волновахе, городе железнодорожном, — лучшее место) обсудить завтрашний день, непростой день. В предвкушении его заказана водка и горячее. Как вдруг в табачно-кухонный туман ресторанного зала вплывает черная хустовская шляпа, под ней очки, за ними глазки-буравчики. Батюшки-светы! — один из областных проверяющих, нагрянувших с утра. Да проверяющий-то так, дрянь — мелкая сошка из облисполкома. Но ему не досталось места в машине, возвращается он, значит, поездом — злой, как черт! А тут вся бригада гаишная за столом с явным намерением вступить в жестокий бой с «зеленым змием». Морды у всех красные, как на подбор, а с ними дядька Черномор, сиречь товарищ Богатырев/Могутний, собственной персоной. Освящает своим авторитетом явное расшатывание служебно-партийной дисциплины и подрыв моральных устоев советского человека, позорящих, без обиняков, честь мундира офицера милиции.
Но хороший начальник никогда не теряется. Наш батыр тут же вскакивает со стула, физиономия лучится добром: какой приятный сюрприз, Иван Иваныч Как-Там-Вас! Не желаете ли пообедать? И тут, прежде чем шляпа успевает надменно отказаться, сильнейшая боль в паху справа сгибает богатыря пополам. А он с утра жаловался заму с замполитом — дескать, что-то ноет в боку со вчерашнего дня — не иначе ливер протестует против той третьей поллитры, помнишь, Петро, я говорил, не надо бы — ну вот… А на самом деле — аппендицит. И боль усиливается. Пока до больнички довезли — он уже совсем с лица сошел. Хирург посмотрел — срочно на стол, перитонит во всей красе. И три часа эскулапы копаются в его внутренностях: режут-вырезают-промывают-зашивают. Спасли, короче, не впервой, слава те господи.
А назавтра по всей Волновахе бравурные марши из громкоговорителей, ветер треплет кумачовые стяги и транспаранты, колонны трудящихся, поддав по очереди за спиной парторга с комсоргом и профоргом, горланят пламенный привет родной партии и лично товарищу Брежневу. Партийно-хозяйственный актив умильно взирает с деревянного помоста у горрайкома на энтузиазм масс и по-сталински привычно помахивает ласковой ладошкой рабочему классу и примкнувшей к ней творческой интеллигенции. А товарищ Богатырев/Могутний отдыхает в палате, тоскуя по праздничному столу и компании верных товарищей. Однако же, для чего нужны друзья? — Они тут как тут. Тяжелые синие шинели, галифе-сапоги-портупеи, свежий перегар, но в меру.
— Товарищ майор, ну как же так угораздило?! В такой день! А мы тут зашли с праздничком, как положено, ну того, проведать. — И достают из шинелей… нет, не водку презренную, а самый что ни на есть благородный коньяк — КВВК элитный (где-то, черти, достали, не иначе в ОРСе на базе).
— Да вы чего, хлопцы! — у меня же швы еще свежие, рубец сочится!
А хлопцы (вот ведь не было тогда санитарного образования для широких масс!) отвечают:
— Так правильно — надо же изнутри продезинфицировать.
Незатейливый народ такой! Шутка понравилась.
— Ну разве что для дезинфекции. — Пошли в ход стаканчики, специально принесенные, нехитрая снедь — бочковые помидоры, огурцы, болгарский перец в банках. Вздрогнули за 50летие ВОСР, за партию, за службу, которая и опасна, и трудна (правда, песни этой тогда еще не было, конечно), за мужиков, за баб-с, за деточек и всех сродственников. Все как положено — шесть ментовских приемов подряд. Понятно, что — классика! — еще сгоняли за горючим, сходили покурить в туалет. Да и разошлись по домам довольные — хорошо, что начальника проведали, правильное дело сделали!
А ночью у него обострение, а праздник — все врачи по домам выпимши (и крепко), а за дежурного рентгенолог молодой. Короче говоря, помер начальник ГАИ, не снеся тягот и лишений в послеоперационный период.
…Хоронили всем городом. Дальние родственники, подходя к одеревеневшей от горя вдове, сочувственно-понимающе спрашивали: «Сердце, конечно?» И услыхав страшное слово «перитонит», сокрушенно качали головой — «надо же, с чего бы это, такой ведь молодой еще…».
Маршрут: Мариуполь и греки и наоборот
Почти сразу после Донецка Донбасс на юг и юго-запад обрывается в Грецию, да простится мне небольшое преувеличение. Небольшие малороссийские анклавы малороссиян в Марьинке, Красногоровке, Курахово вскоре перетекают в села, чья топонимика чисто греческая: Старобешево (Бешево), Ласпа, Большой Янисоль (Великоновоселковка), Комарь, Константинополь, Керменчек (Чердаклы), Бугас, Старая Карань (Гранитное), Стыла, Каркуба, Сартана, Мангуш, Урзуф, Ялта и еще одна Ялта, еще одна Ласпа. Небольшие вкрапления сел, доставшихся Донбассу в наследство от немцев Приазовья — Республика (бывш. Бодке, пристанище меннонитов Пруссии и Голландии) да Тельманово (Остгейм) только подчеркивают массовость греческого влияния в южной половине Донецкой области УССР.
До революции здесь была своя, четко обособленная греческая жизнь, замыкавшаяся на порядки и обычаи Мариупольского уезда Екатеринославской губернии. Мариупольцы до сей поры не желают признавать верховенства Донецка, и время от времени то ли в шутку, то ли всерьез заговаривают о том, что им было бы лучше в самостоятельной Мариупольской области. Впрочем, ни у кого не было до сих пор желания или возможности проверить основательность таких речей.
К Мариуполю мы еще вернемся, никак нам не обойти эту столицу греческого Приазовья, так резво начавшей около ста двадцати лет назад превращаться из греко-еврейского местечка, центра рыбной и хлебной торговли (наравне с Таганрогом, Бердянском и Геническом) в мощнейший индустриальный центр.
Паша, мы помним
Наши греки — народ по большей части сельскохозяйственный. Как и их предки, выведенные Суворовым по воле Екатерины Великой из Крыма, дабы подорвать экономику лютого врага — Крымского ханства, — они предпочитают сеять и жать, добывая в тяжком труде хлеб свой. Не забудем, что самый знаменитый грек Приазовья советских времен — тракторист-стахановец Паша Ангелина. Трактор ее можно и сегодня увидеть на постаменте в ее родном Старобешеве, где она похоронена, где есть музей, ей посвящённый.
Паша Ангелина
Честно говоря, совсем непонятно, почему ее жизнь — трудная, но стремительная и талантливая — до сих пор не стала сюжетом для фильма. Взять хотя бы ее жуткую смерть — она умирала медленно от цирроза печени — в то время профессиональной болезни трактористов и шоферов, ведь все время приходилось при помощи шланга подкачивать топливо в емкости, а в качестве помпы чаще всего использовать собственные легкие и рот. А несчастное, почти латиноамериканское по накалу страстей ее замужество? И это, не говоря уже о той самой ее стахановской работе на земле, за которую и вознес в свое время простую греческую дивчину из крестьянской семьи советский агитпроп. В судьбе Прасковьи Никитичны литераторы, сценаристы и писатели могли бы найти любой поворот — от левого до феминистического.
Грек греку — друг, товарищ, но не обязательно брат
Есть одна особенность в этнографической истории приазовских греков, которую надо знать, общаясь с ними. Все они делятся на урумов и румеев. Такое у них крымское наследие. Сейчас разъясню. Урумы — это так называемые греко-татары. С XIII по XVIII век татары «отатаривали» наследников древнегреческих колонистов, тех, кто до прихода татар в Тавриду уже около тысячи лет жили в Кафе и Чембало, Пантикапее, Херсонесе (историки говорят, что правильнее было бы говорить Херсон). Урумы, за пять веков житья в татарском Крыму, отатарившись во всем, кроме веры православной, говорят на урумском языке (в быту почти уже и не услышишь эту речь, разве что от стариков на базарчиках в Чердаклы или Карани). Урумский — это тюркский язык, смесь огузских и кыпчакских диалектов, на которых некогда говорила вся Великая степь, Кыпчакская степь — Дешт-и-Кыпчак. Кыпчаки — это половцы русских летописей. Когда-то, на исходе своей истории они бежали от наседающих на них монголов и попросили союза против них у русских князей, которые на свою голову в этот союз вошли, все вместе были биты Джебе-нойоном и Субудай-бугутуром, если я правильно запомнил сведения, почерпнутые в детстве в учебнике истории и восхитительных романах Григола Абашидзе «Лашарела» и «Долгая ночь». Если вы турист, да еще с гуманитарным образованием, то все срослось — битва на Калке произошла где-то в этих местах. Наиболее вероятной точкой называют поля заповедника «Каменная могила». То есть у вас есть возможность замечательной реконструкции — погрустите на том месте, где монгольские нойоны удавили под пиршественным столом русских князей — трех Мстиславов и их половецких друзей. После сходите на базарчик в глухой урумской деревне и послушайте стариков — это и будет половецкая речь. Попросите их сказать что-нибудь вроде: «Вперед, доблестные русские витязи, нас уже разбили».
Но, должен сказать, что среди греков Донбасса больше ценится румейский (он же греко-элинский) диалект. Самих румейцев меньше, чем урумов, но язык их более распространен. В те баснословные времена, когда советская власть заигрывала с национальными меньшинствами, на румейском языке работали десятки школ, выходили десятки газет, одна из которых даже запала мне в память по старому архивному сведению — «Коллетивистос»! Запомнить было непросто, между прочим.
У румеев, среди которых были греки, приплывшие в эти места по призыву имперских властей, язык вроде как новогреческий, но не совсем. Специалисты утверждают, что это та его форма, которая употреблялась в Византии. Ее сохранению немало способствовал человек с фамилией Костоправ, это был выдающийся поэт и романтик. Несколько лет назад даже проводилась в Мариуполе выставка «Женщины в жизни и творчестве Костоправа».
Чтобы совместить приятное с полезным, отправляйтесь на самый берег Азовского моря, ближе к границе с Запорожской областью, в Урзуф или Ялту. Там говорите себе по-византийски вволю. Только в их райцентр Мангуш, там, рядом, не стоит с румейским приветствием «калимэрас» заявляться, там уже урумы, они скорее поймут турецкое «мерхаба» или «гюнайдын».
Шутка, это была шутка, господа. Давно уже греки Приазовья в повседневности своей используют русский язык, чувствуют себя частью великой русской культуры. При этом никогда, можете быть в этом уверены, они не откажутся от своего греческого происхождения.
Вот что на всей территории донецкой Греции хорошо — это кухня. Она, в отличие от языка, хранится долго и основательно. Съездите в Бугас, это большое село под Волновахой, славящееся своими чебуреками, продающимися прямо на трассе в махоньких кафешках, но, если вы хотите настоящих греческих чебуреков, именуемых чир-чирами, отправляйтесь в глубинку, найдите гречанок постарше — они вам изготовят такие чир-чиры, что за уши не оттащишь. Их у наших греков положено есть тазиками с огромным количеством сметаны. Диеты и тонкие фигуры в этом краю не в чести, тут все основательно.
А плакиты, а айран! А прочие прелести греко-тюркского симбиоза… Нет, тысячу раз была права матушка-императрица Екатерина Великая, переселив греков в Приазовье, поближе к своим, православным.
Это переселение случилось в 1778 году, и через два года переселенцы из крымского Мариамполя (вот вам явный след смешения тюркской и греческой лексики) основали Мариуполь.
И есть в этом непростом мире, который ненадолго упростить, как мы видим, не совсем успешно, удалось только советской власти, точки наивысшего напряжения жизни, находясь в которых понимаешь и всю красоту, и своеобразие культуры этого этнического космоса, и дикие для современного мира различия в нравах, экономике, управлении…
Мариуполь — несомненно, одна из таких точек наряду со Святыми горами и Лиманом, Бахмутом, Донецком и Старобельском. Так сложилось, что донецкая часть Донбасса живее, богаче на жизнь, культуру, нежели луганская, что говорит о неразумности предпринятого большевиками шага по разделению единой Донецкой области. Большой Донбасс, он ведь по геологическим, географическим, экономическим и культурным маркерам един на пространстве большем, нежели ему выделили с царского или большевистского плеча. На запад это еще и окрестности Павлограда, а по гамбургскому счету в культурно-историческом и государственном разрезе — до Кривого Рога и Никополя. На восток — часть районов Ростовщины — Шахты, Миллерово, Гуково. На север понятно, что тяготеют к Донбассу и Изюм, и Балаклея с Купянском и Сватово. Донбасс ведь понятие куда более широкое, чем территориально-экономическое, его не запихнешь ни в исторические, ни тем более в национальные рамки. Частью империи он был, только в империи мог родиться. В ней ему и быть. Впрочем, как и всей Малороссии. Ведь русская же землица испокон веку… Не забыли еще, какой город «…мать городам русским»?
Есть город у моря
Рассуждая о Донбассе во всех его ликах, можно и нужно подчеркнуть, что он совсем неоднороден. Малороссийский север, великорусский центр и греческий юг — такова будет примитивная картина вседонецкой парадигмы бытия, которой достаточно для понимания контуров нашего края большинству людей. Добавим, что к востоку лежат земли Всевеликого Войска Донского, поэтому сразу за Мариуполем, например, стоит бывшая станица Новониколаевская, превратившаяся полвека тому назад в город Новоазовск, а далее вверх, на север граница идет по Кальмиусу, по которому, кстати, проходит и в центре Донецка.
Если Донецк (еще в бытность Юзовкой) родился для помощи делу возрождения Севастополя и Крыма, то Мариуполь появился на свет, пардон, на карте как раз для того, чтобы Севастополь мог появиться. Без греческого исхода из татарского Крыма не было бы ни русского Севастополя, ни русского Крыма, ни русского Черноморского флота. Во всяком случае — в необходимые империи сроки.
Да и освоение Донбасса затянулось бы и без такого древнего, упорного, терпеливого и талантливого народа, как греки.
Мариуполь дореволюционный
Не забудем, что искра древней государственной мысли и любомудрия вообще живет в греческой душе с древнейших времен. И русскому сердцу греками была сделана Донбассу весьма полезная прививка. Забегая вперед, отмечу, что и еврейская, и татарская, и многие другие кровя поработали на то, чтобы в наших степях родился такой народ, как донбассовцы, «донецкие».
Когда я представляю себе Мариуполь и его значение для Донбасса и России, то не заводские трубы и не море встают перед глазами. Мариуполь для меня это, прежде всего, город, в котором родился Архип Куинджи и умер Анатолий Дуров.
Между этими двумя событиями вместилась панорама мариупольской жизни, показавшей, как из уездного города можно сделать центр современной жизни.
Кроме того, Куинджи грек, и это греет сердце мариупольским автохтонам. Что же до Дурова, то показательно, что жизнь одного из величайших артистов России (не только, конечно, цирка, а в куда бо́льшем смысле) оборвалась нелепо, за несколько дней (от тифа), на окраине империи, в жалком здании цирка братьев Яковенко.
Дрессировщик Владимир Дуров
Физически умер Дуров, само собой, в больнице, но в цирке Яковенко оборвалась вместе с его жизнью и карьерой карьера и жизнь старой России. Этот символизм стал понятен, как и многие символизмы, на расстоянии лет.
Мариуполь ведь не готовили к роли крупного города, индустриального сердца Юга России. Как, например, Юзово/Сталино/Донецк. То есть к роли города не готовили, но то, что там будет крупный промышленный хаб, было понятно с самого основания Новороссийского общества, превратившего завод, шахты и окрестные села и поселки практически в свой феод.
Не то Мариуполь, он был заложен как уездный город, и эту функцию прилежно исполнял сто с лишком лет. Греки и русские развивали здесь порт, которому во второй половине XIX века было суждено стать одной из цитаделей хлебозаготовок и хлеботорговли Юга России. Англичане с французами появились здесь даже намного раньше, чем в остальном Донбассе. Ровно за 15 лет до начала строительства завода и поселка, ставшего Юзовкой, в мае 1855 года, англо-французская эскадра, побесчинствовав в Геническе и Бердянске, подошла к Мариуполю, европейцы высадились на берег, сожгли несколько рыбацких байд, запасы пшеницы, приготовленные для погрузки на турецкие фелюги, и отбыли к Таганрогу. Там, узрев изготовленные к стрельбе крепостные батареи, предки натовских героев убрались восвояси в Балаклаву и Камышовую бухту у стен русской Трои — Севастополя.
Уездный город Екатеринославской губернии Мариуполь рос и богател, помаленьку стал притягивать к себе и культуру, и образование. В те годы, когда Архип Куинджи бегал по улицам Мариуполя то в поисках пропитания, то пытаясь овладеть секретами ремесла, которое со временем приведет его в большую живопись, в городке уже открывались народные школы, со временем пошли гимназии, мужские и женские, банки, росло значение порта.
А потом произошел переворот. В 1882 году в Мариуполь пришла железная дорога. А значит, кроме хлеба из порта можно было вывозить уголь и сталь, а привозить в него горное оборудование, руду для металлургических заводов всему Донбассу.
Стоп! А почему это Донбассу, зачем везти руду куда-то, когда вот он порт, а еще руда есть и в ближней Каракубе? Строим, — согласились с доводами инвесторов братья Кеннеди из Северо-Американских Соединенных Штатов (САСШ). И пошло-поехало — задымил американскими своими домнами гигантских объемов «Никополь-Мариуполь». Чуть позже к нему присоединился завод «Русский Провидансъ». Руду возили из Керчи — совсем рядом! Позже, когда на всем этом американско-бельгийском хозяйстве создали металлургический комбинат имени Ильича, а вслед за ним и «Азовсталь» в тридцатых, керченский концентрат продолжал кормить прожорливые мариупольские домны да мартены, а потом еще обнаружился один замечательный перфект — тоже по морю стали возить из грузинского Поти чиатурский марганец. В общем, кругом выгода, кроме экологии. Азов сопротивлялся долго, но промышленный рывок Мариуполя вкупе с хищническим хозяйствованием в украинские незалежные времена сделали свое дело — самое рыбное море в мире — да-да, именно так — сегодня уже не в силах кормить никого, кроме браконьеров. А ведь в Великую Отечественную азовская килька спасла от лютой голодной смерти миллионы людей. Ей даже в Мариуполе памятник поставили.
Эх, был бы себе небольшой греческий оазис. Такой себе наследник того, что в античные времена звалось «Полис». Торговал бы помаленьку, развивал бы в наши уже времена курорты да туризм, но жестокие законы истории сделали Мариуполь безжалостным индустриальным монстром. Кроме двух металлургических комбинатов за годы советской власти появились здесь и коксохим, и завод тяжелого машиностроения, знаменитый «Ждановтяжмаш», новыми хозяевами переименованный ничтоже сумняшеся в «Азовмаш».
Что такое был Мариуполь до XX века? Уездный город, порт, греческая речь, южный базар, вокзал, верблюды, на которых татары и персы возили товар по окрестным селам, добираясь аж до Бахмута, а в другую, херсонскую сторону — до Геническа. Были в тихом морском городе гимназии, реальное училище, банки, газета «Мариупольская жизнь», театр и цирк. Тот самый, в котором оборвалась жизнь артиста Дурова…
В конце советской власти Мариуполь — это привычный для Донбасса рассказ: каждый третий рельс, укладываемый на дорогах огромной страны, каждая третья железнодорожная цистерна, половина всех бронетранспортеров Советской армии, танковая броня и прокат листа для судостроения не только Союза, но и стран соцлагеря. Кроме того, торговый флот, свое пароходство. Где он сегодня? Распродан за копейки точно так же, как некогда распродали в незалежной родственники президента Кравчука огромный Черноморский торговый флот.
Город еще живет, город еще дымит своими заводами. Но все тише, все меньше, и надо искать новое занятие, новое лицо. Ничего — не впервой.
…А греков в Мариуполе все еще много — до восьми процентов населения. Хотя, конечно, при Куинджи были все пятьдесят.