Я тоже несколько замешкался, но говорю через секундочку:
— Я старшой. А что вам, собственно, угодно?
Оно и понятно — приходит живописный тип с кольтом на боку. Кто его знает, чего ждать от такого персонажа служителям Мельпомены? Но когда я подошел к нему поближе и увидел большие ясно-голубые немного смеющиеся глаза, мне стало понятно: перед нами — добродушнейший русский мужичок…
— Сила, — сказал он, крепко, до боли сжал мне руку, и в ответ на разлитое в зале молчаливое недоумение добавил: — Сила — это мое фамилие такое, понимаешь? Товарищ Сила! — Затем, став во фронт, добавил: — Центроштаб Красной Армии Донецкого бассейна назначил меня к вам продовольственным комиссаром. А тебя, то есть вас, как зовут?
— А меня зовут Уваров Геннадий Михайлович. Я служу режиссером в театре, — ответствую я. — Товарищи! — обращаюсь к собравшимся на сцене актерам. — Представляю назначенного к нам в театр продкомиссаром товарища Силу!
Актеры встретили его слова громкими аплодисментами, как и принято у людей искусства. Бедный комиссар Сила смутился, покраснел до корней волос, бормоча что-то вроде «ну вот и познакомились, ну вот и познакомились…». А затем сказал:
— Ну а теперь продолжайте вашу работу. Да, вот еще что: скажите Барскому, чтобы он денег за аренду театра Тудоровским не платил. Мы его национализировали. Всё! Работайте!
Успокоившаяся труппа продолжила репетицию, даже не заметив, как новый член коллектива исчез из зала. Исчез, чтобы напомнить о себе самым оригинальным образом через два дня. Давали всё тех же «Соколов и ворон». Я стоял за кулисами, следя за действием на сцене, как вдруг на плечо мне легла тяжелая рука. — Сила!
Тут между нами происходит такой диалог:
— Товарищ режиссер, передайте вашим артистам, что в следующем антракте им принесут ужин.
— Какой еще ужин? Зачем? Нельзя этого делать.
— Я так распорядился, — сухо ответил Сила.
— А как же публика?
— А публика подождет. Разве актеры не люди? Разве им ужинать не полагается?
Вскоре действительно из буфета принесли несколько больших подносов с бутербродами, пирожками и чаем. Актеров приглашать два раза не пришлось.
Служение музам, оно, знаете, тоже питания требует.
Антракт продлился минут сорок. Пораженная публика сначала недоумевала, потом и посвистывать начала, и похлопывать. Тогда на сцену вышел администратор и холодно сообщил:
— Господа артисты изволят ужинать…
Такой вот театр времен, максимально приближенных к военным. Ну, натурально, Силу уговорили, чтобы на будущее он ужины устраивал по окончании представления.
Труппа Барского зажила на славу. Сила появлялся на сцене, как елочный дед-мороз, увешанный кошелками и сумками, и начинал одаривать актеров «фунтиками» сахара (очень дефицитный был тогда продукт), иногда палками копченой колбасы, просто хлебом, наконец. А когда кто-то из актеров заикнулся, что, дескать, неплохо бы сыграть в преферансик, да карт нет, Сила распорядился выдать актерам по четыре колоды, а режиссерам по полдюжины «атласных» из запасов типографии Горелика. Я много лет хранил две колоды нарядных карт как памятный подарок товарища Силы.
Ну а потом закончился зимний сезон у Барского. И что-то там не заладилось у нас с антрепренером, не помню уже что. Тогда из актеров наших Центроштаб Красной Армии Донецкого бассейна (тогда была такая Донецко-Криворожская республика в Донецком бассейне, счас ее уже никто и не помнит, наверное) сформировал актерскую агитбригаду из двенадцати человек. Она была зачислена в штат под громким названием Первый пролетарский Фронтовой театр Красной Армии Донецкого бассейна. Агитбригада ездила по окружавшим Юзовку рудникам, обслуживая в основном митинги. Время было суровое, надвигалось и вовсе беспощадное. Муза вырядилась в гимнастерку и сапоги. И тут товарищ Сила развернул вовсю свои администраторские способности: предоставлял артистам транспорт (чуть ли не тачанки), помогал переносить реквизит и устанавливать декорации. А когда Центроштаб должен был эвакуироваться из Юзовки, он ночью приехал за мной и другими актерами на их квартиру, с легкостью таскал со второго этажа тяжелые кофры и чемоданы, а потом, подхватив мою жену, отнес и усадил ее в мажару. Затем сноровисто грузил вещи в товарный вагон, а артистов проводил в классный, где на скамейках лежали душистые сенники (опять же его забота), расцеловал и пожелал счастливого пути и шагнул в темноту…
Последний раз я видел этого хорошего человека на станции Зверево (недалеко от шахтерского городка Гуково в Ростовской части Донбасса). Он вбежал в наш вагон раскрасневшийся, в гимнастерке без пояса и всё приглашал пройти к вагону его поезда, в котором он вез где-то мобилизованный им духовой оркестр («спецом» по культуре стал тов. Сила!).
— Так они же для вас туш сыграют, — убеждал он нас. — Хорошие музыканты. Марши здорово шпарят. Вы же для нас самые первейшие артисты!
Но, увы, мы не могли воспользоваться его приглашением и прослушать обещанные туши, так как через несколько минут в помещении станции должен был начаться наш спектакль.
Товарищ Сила как-то по-детски огорчился, но все же тепло и сердечно распрощался с нами и быстро побежал к своим музыкантам. Больше я его не встречал. Где-то он теперь, этот замечательный представитель Красной Армии 1918 года — товарищ Сила, красный продкомиссар с добрейшей душой былинного русского богатыря?
Геннадий Уваров, ветеран сцены
Донбасс и литература: все сложно
Трудно отыскать в истории русской словесности край, более обделенный литературной славой и талантами, нежели Донецкий. Безусловно, есть места, в этом смысле выглядящие еще более скромно, но не такого же масштаба, как Донбасс. Следует откровенно признать: мощное индустриальное тело за полтора века активного развития не родило ни одного значительного имени. Ни в Донбассе, ни о нем самом никогда не было создано сколько-нибудь сопоставимого с величием родной речи литературного произведения.
В многомиллионном, продуваемом степными ветрами и прокопченном сероводородными дымами крае все литературное было мимоходом, проездом.
Максимум, на что сподобился Донбасс в деле поставок имен для пантеона русских писателей — родил Владимира Даля, составителя знаменитого словаря. Помните: «Господин Даль, когда хотел новых слов для своей книжки набрать, запасался двумя бутылками водки, ехал на село, созывал в круг мужиков, да и поллитровки на глазах у них одну о другую и расколачивал. И записывал, записывал…»
На самом деле даже автор «Былей и небылиц Казака Луганского» только родился на речке Лугани и по ее имени взял псевдоним.
В то время Донбасс был еще совсем младенцем, и только лишь на Лугани пыхтел скромный сталелитейный заводик, выстроенный первым в донецких степях круглоголовым кельтом — шотландцем Чарльзом Гаскойном. Но и позже, когда в котловине у Кальмиуса еще одним кельтом, валлийцем Джоном Юзом, был выстроен завод, разбудивший угольный дух и стальной характер этих мест, чуда не произошло. Не было здесь романтиков а-ля Виктор Гюго или там Кондратия Рылеева, не появились и реалисты. Жестко регламентированная жизнь корпоративного городка Юзовка, жестоко расписанная жизнь рвущегося в будущее из оков сталинской индустриализации Сталино, не давали поводов для созревания литературной среды. Здесь не было, как на старом Урале, двух-трех веков развития горнопромышленной культуры, и, может быть, потому Донбасс не дал миру и России своих сказов и своего Бажова.
В будущем Донецке (это имя город получил лишь в 1961 году) первая газета появилась только в 1917 году, а первый журнал — в 1923 м. Зато сразу литературный. Назывался он «Забой» и выходил нерегулярно, то есть был альманахом. Никаких громких имен при нем не выросло. Даже тогда, когда его переименовали сначала в «Литературный Донбасс», а затем и просто в «Донбасс». Это малооригинальное имя написано и на его надгробной плите.
Впрочем, журнал мог бы гордиться своими отцами-основателями. Произошло все, как обычно и бывает со стоящими вещами, случайно. На соляном руднике в Бахмуте работал врач Лев Шварц, а у него был сын Евгений, пробавлявшийся стишатами и фельетонами. Ну и, натурально, у Евгения в Ленинграде-городе нашелся друг среди модных тогда «Серапионовых братьев». Время было голодное, и молодые люди приехали к Шварцу-старшему в южный Бахмут подкормиться. Но, чтобы уж совсем не быть обузой старику, предложили свои услуги газете «Всероссийская кочегарка», задумавшейся тогда над организацией литературного приложения. Так родился «Забой». Заслуги его, кроме поднятия культурного уровня гегемона-пролетариата, скромны. Русской литературе он дал замечательное, но, увы, почти неизвестное стихотворение «Аэлита» Павла Шадура. Эта вещь была написана автором в 22летнем возрасте. Более ничего подобного он не создал. Нельзя, правда, сказать, что по донбасским меркам он прожил никчемную жизнь. Друзья и покровители пристроили его заведовать букинистическим магазином (где ж еще работать поэту? — Бродский, учись!) в Донецке, а журнал «Донбасс» исправно кормил его, печатая басни на украинском и русском языках.
И это все о «Донбассе»
Первой и пока что единственной книгой о Донецке, о Донбассе является книжка «Старая Юзовка», увидевшая свет в самом начале 1937 года. Ее автор Илья Александрович Горош, писавший под псевдонимом Илья Гонимов, тоже пришлый на донецких просторах — обычная здешняя судьба. Более того, в Донецке он поселился уже после войны, а книгу о том, как родился Юзовский металлургический завод, родивший Донецк, он писал в Харькове. Юзовка настигла его в 1946 году. Здесь он и скончался, заканчивая очередное переиздание своей не единственной, но самой знаменитой книги. Его имя дали улице на окраине и быстро забыли. И только сегодня группа энтузиастов восстанавливает памятник на его заброшенной могиле на Мушкетовском кладбище. Восстанавливают в память о человеке, с которого началась донецкая историография, хотя «Старая Юзовка» интересна и с чисто литературной точки зрения. В первом издании сразу за эсхатоколом (последней страницей книги) дан список использованных Гонимовым источников. Один из них: «Беседы со старыми рабочими Сталинского металлургического завода имени В.И. Ленина». Читая книгу, понимаешь, что если отбросить идеологическую шелуху, то остаются только сплетни, легенды, байки, рождавшиеся в чаде доменных печей, в коксовом угаре, копоти и угольной пыли, витавших над поселком Юзовка, рожденном глухой осенью 1870 года волей британских промышленников и русских аристократов. Книжка, конечно, неровная. Горош-Гонимов не был профессионалом, он получил скромное образование. Некоторые рассказы вполне себе документальны. Дух старых газет и архивных записей витает над ними, некоторые же — образчик дешевой беллетристики. Дешевейшей. Но, с одной стороны, Толстой ведь учил, что писать нужно только о том, что видел сам, или о том, что тебе рассказали, но ни в коем случае не выдумывать. А с другой — гонимовская книжка написана с такой страстью, с таким неподдельным интересом к исследуемому предмету, которого донецкая местная литература после не знала, не знает и по сию пору. По сути, в ней сделана попытка ввести в литературу предмет низкий — неприглядную жизнь рабочего поселка. Гонимов не Золя, конеч