Замысел «второй части» зрел у Даля во время его большого путешествия по Малороссии, где он обогатил свой и без того немалый южнорусский лексикон, усвоенный с новороссийских лет детства и юности. Ездил по селам он с писателем Евгением Гребенкой, ставшим позже классиком украинской литературы, но, по свидетельствам современников, селяне Полтавщины и Киевщины принимали его за своего в большей степени, чем уроженца тамошних мест, коренного малоросса Гребенку.
Владимир Порудоминский в биографии писателя подробно останавливается на этой вехе его жизни и трудов:
«Запасы украинских слов Даль скопил обширные; поначалу у него “созрела было мысль, что русский словарь без малороссийского был бы далеко не полон”…
Но и когда “Толковый словарь” определился как великорусский, Даль продолжал работать над словарем малороссийским. Часть этого труда он передал Лазаревскому – письмо из Нижнего к нему подписано: “Преданный вам и ожидающий малороссийского словаря”.
С Максимовичем, известным украинским ученым, Даль обсуждал особенности говоров, “поднаречий малорусских”, “подслушанные уклонения… между Пирятином, Решетиловкой, Кременчугом”, он хотел различать их, как различал говоры тамбовский и тверской.
И к третьей части он тоже мечтал обратиться. В письме его к Максимовичу читаем: “Составлены у меня и мало– и белорусский словари – не знаю, как полны окажутся; все-таки более, чем теперь есть” (видимо, речь о запасах, а не об окончательно подготовленных словарях)».
Даль и Украина – тема огромная, неподъемная для нашего скромного очерка, но необходимо отметить, что после того, как полувековой труд Даля над его словарем был завершен, то именно на него ориентировались просвещенные малороссы. О таком труде для своего наречия мечтали.
Радуясь первым выпускам «Толкового словаря», старый товарищ старого Даля профессор Редкин писал ему:
«Но в этом отечестве есть еще и родина моя (кажется, и твоя) – Малая Русь. Ведь и для нее собирал ты, кажется, и пословицы, и слова, а кто же будет обрабатывать и издавать это собрание?» И снова, через несколько лет, когда гигантский труд Даля был завершен: «Дождемся ли мы, малороссияне, чего-нибудь подобного?»
Увы, подобного подвижника Юг России не родил.
Конечно, в истории украинского языка были толковый словарь Гринченки и фразеологический Николая Кулиша, но все это частный случай рядом с системой, если сравнивать их работы с трудом Даля. Да и в России ничего подобного, пожалуй, больше не было, хотя филологи, несомненно, припомнят в этом месте имена и Ушакова, и Ожегова, и Кузнецова.
Имя Казака Луганского появилось не вдруг.
Начиная свои серьезные литературные опыты, Даль подписывался «Владимир Луганский», и еще всяко – вариантов с десяток насчитается. Давая выход своему неординарному литературному дарованию, наш Казак Луганский писал рассказы из народной жизни (вот оно, южнорусское детство сказалось), мифы и сказки славянских русских народов, бытовые и педагогические произведения.
Собирание словаря родного языка у сына датского лекаря не сразу стало делом всей жизни. Но чем дольше он жил, тем явственней видел он масштабы того, что хотел подарить народу своему.
Долго примеривалось, но в конце концов оценило подвиг Даля и русское общество: Академия наук присудила «Толковому словарю» Ломоносовскую премию, Русское географическое общество увенчало словарь Константиновской золотой медалью, Дерптский университет присудил почетную премию за успехи в языкознании бывшему своему питомцу. Общество любителей российской словесности просило Даля «оказать Обществу высокую честь – принять звание почетного его члена».
И все же, не обошлось без ложки дегтя. Известный журналист и писатель, издатель Николай Погодин выразился точно и образно:
«Словарь Даля кончен. Теперь русская Академия Наук без Даля немыслима. Но вакантных мест ординарного академика нет. Предлагаю: всем нам, академикам, бросить жребий, кому выйти из Академии вон, и упразднившееся место предоставить Далю».
Как бы не так – никто не захотел расставаться с академическим званием, поэтому великий человек получил только почетное звание академика.
Но время все расставляет по местам. Давно уже забыты трудности, с которыми толковый словарь Владимира Даля сталкивался при рождении и развитии. Теперь выражение «а у Даля сказано» означает высочайшую степень авторитетности в вопросах русского языка.
Осенью 1871 года с Владимиром Ивановичем случился первый легкий удар, после чего он пригласил православного священника для приобщения к Русской православной церкви и дарования таинства святого причащения по православному обряду.
Таким образом незадолго до кончины Даль перешел из лютеранства в православие. По этому поводу его почитатель и друг известный русский писатель XIX века Мельников-Печерский восторженно замечал, что Даль был «с юности православен по верованиям». Он воспроизводит по памяти длиннейшие восторженные гимны, в которых Даль воспевал православие и поносил лютеранство.
Но исследователи при этом непременно вспоминают, что слова Даля о намерении перед смертью принять православие, чтобы не пришлось «тащить его труп через всю Москву на Введенские горы», где находилось лютеранское кладбище, тогда как жил он возле православного Ваганьковского – «любезное дело – близехонько».
Нам кажется, что при всем своем правильном отношении к православию Владимир Иванович в данном, редком для него случае проявил как раз датскую – «немецкую» – черту своего характера, ответственность и аккуратность.
Но главное, конечно, не в отношении великого титана духа к религиозным обрядам. Основным содержание его жизни была, как это ни пафосно звучит, любовь к народу, ко все трем русским народам – великорусскому, малорусскому, белорусскому.
Недаром же Виссарион Белинский писал о нем: «К особенностям его любви к Руси принадлежит то, что он любит ее в корню, в самом стержне, основании ее, ибо он любит простого русского человека, на обиходном языке нашем называемого крестьянином и мужиком. Как хорошо он знает его натуру! Он умеет мыслить его головою, видеть его глазами, говорить его языком».
Ему вторит великий земляк и друг Владимира Ивановича Даля Николай Васильевич Гоголь:
«Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни».
Казак Луганский ушел из жизни 22 сентября 1872 года в возрасте почти семидесяти одного года и похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы рядом с женой.
Эпитафией на его памятнике очень хорошо послужили бы слова еще одного русского гения – Ивана Тургенева:
«Итак, мой бывший начальник по Министерству внутренних дел Владимир Иванович Даль приказал долго жить. Он оставил за собою след: “Толковый словарь” и мог сказать: “Exegi monumentum”. Но на кресте, воздвигнутом на его могиле, старославянской вязью написано просто: “Владимир Иванович Даль”».
– Слушайте, – Донна поднялась и начала нервно расхаживать по залу, – числить Даля за Донбассом, конечно, очень почетно и лестно, но в том же Николаеве он прожил куда больше. И положа руку на сердце, – не прими он на себя красивое звание «Казака Луганского», – разве стали бы мы так часто поминать его в связи с его местом рождения?
– Резонно, – Панас наклонил голову в знак согласия, – но разве не такова и вся Новороссия, весь Юг России. Это ведь очень донецкая поговорка, что коренными в Донбассе могут быть только зубы.
– А я слыхал ее в Севастополе, – буркнул Палыч.
– Я ж и говорю, вся Новороссия такова. Вы, Палыч, кстати, образцовый в этом плане новоросс, судя по вашей биографии. А возьмите хоть известного некогда штангиста Юрия Власова.
– А разве что? – вскинулась Донна.
– Да то, что в паспорте у него стояло: место рождения город Макеевка Сталинской области. Мама проездом родила.
– Как это проездом? – не поняла Донна.
– Я расскажу.
Юрий Петрович Власов, великий советский русский спортсмен, рожденный под сенью домен и мартенов донбасского города Макеевка.
Власов был настоящей иконой поколения шестидесятников, искавших в обновленных лицах эпохи подтверждение своим убеждениям, начавшим расходиться с убеждениями отцов прежде всего экзистенциально – в понимании и принятии советского существования уже не только через оружейный прицел. Недаром термин «мягкая сила» был изобретен именно в ту эпоху, а сам штангист Власов писал рассказы в «Юность».
В отличие от многих знаменитых спортсменов 50–60 годов Власов был, как говорят англичане, «подращенный газон» – он вырос в семье известного востоковеда и разведчика Петра Власова, большую часть своей жизни проведшего под псевдонимом Владимиров. И кстати, порт стал для Юрия Власова не возможностью применить природный талант и выбиться в люди, а продолжением воспитательной системы отца.
Мы, конечно, не можем утверждать точно, но «восточинка», «китаизм» и где-то даже «даосизм» проглядывают во многих этических взглядах Власова, которые он начал распространять, как только стал кумиром советской молодежи.
А произошло это на Олимпийских играх в Риме в 1960 году.
Надо сказать, что до этого Власов, который начал заниматься тяжелой атлетикой довольно поздно (как, кстати, и другие члены знаменитой советской тройки штангистов – Жаботинский и Алексеев) не показывал ровных результатов на международной арене. Более того, он несколько раз уступал более возрастным спортсменам из США, например Норберту Шемански. Но в Советском Союзе он был монополистом по рекордам с 1959 по 1964 год.
В Риме Власов замахнулся на достижения безусловного в то время кумира всех штангистов мира – американца Пола Андерсона. Спортивный мир с изумлением наблюдал, как этот русский интеллигентного вида атлет без чрезмерного напряжения шаг за шагом идет к золотой медали в троеборье, в котором он выдал в итоге 537,5 кг – абсолютный мировой