Точно неизвестно, когда он вышел в отставку. Примерно в 1911 году это случилось – оказался он на берегу Севастопольской бухты в чине капитана 2-го ранга с правом ношения мундира.
Финансы и здоровье были изрядно подорваны. Надо было начинать все с чистого листа. Он изобретал подводную связь, подводный плавательный аппарат, и новое его занятие было также связано с подводным миром.
И снова на помощь пришла коммерческая жилка. Отставной моряк купил устричную ферму в районе Килен-балки и стал с этого жить. А что? И очень просто по тем временам.
Сегодня мало кто знает, но Крым, и прежде всего Севастополь, были устричным раем старой России. Всего в империи продавалось в год около 10 миллионов устриц. Пятая часть приходилась на Севастополь и его окрестности.
Уже к концу XIX века в Севастопольской бухте было три завода по выращиванию устриц. Первый – в Южной бухте, второй находился возле городского парка в Ушаковой балке, на том месте, где сейчас находится водная станция, а третий – в бухте Голландия. Любопытный факт: памятник затопленным кораблям на Приморском бульваре поставлен был в 1905 году на старой, давно уже мертвой, устричной банке. На этом месте в XIX веке находился ресторан «Поплавок», где устриц посетителям подавали из специального бассейна, устроенного посреди зала.
Севастопольские устрицы предпочитал двор последнего русского царя – видимо, покровительствуя процессу общероссийского импортозамещения. Устриц брали из садков по северной стороне бухты – от Михайловской батареи до Голландии.
А теперь внимание: самые жирные устричные банки были в районе Килен-балки и Инкермана, но из-за стоянок кораблей Черноморского флота строить устричные заводы там запрещено было практически всем. Кроме капитана второго ранга Колбасьева.
Скорей всего, просто закрывали глаза на то, что он делает маленький бизнес прямо возле своей злосчастной лодки. В любом случае, скорее всего, изобретатель сумел поправить свои дела.
А потом пришла мировая война. Устриц в ресторанах Севастополя покупали все меньше. А после революции, и особенно начиная с Гражданской войны, местное население стало бесконтрольно добывать их для того, чтобы банально выжить. Это стало таким же нелегальным делом, как и битье из винтовок бакланов и чаек.
Осень 1918 года была временем смутным и страшным.
Немецкие оккупанты, владевшие Севастополем и Крымом семь месяцев, в ноябре 1918‑го засобирались домой. Порядок и законность рушились на глазах. В условиях междувластия активизировались банды и просто отдельные местные отчаюги, которым жизнь копейка.
Обстоятельства гибели 56‑летнего отставного моряка никто особо не разбирал. Скорей всего, грабители убили его возле его устричных садков. Следствия никто не вел, похоронили быстро и скромно.
Его племянник, моряк-джазмен Сергей Колбасьев, в это время устанавливал советскую власть на Каспии и ничем семье дяди помочь не мог. А через пять дней из Севастополя ушли немцы и город погрузился в одну из своих бед, которым суждено было продлиться четыре года.
– Мартены, домны, бессемеры подвластны мне – я Главковерх! – вдруг продекламировала Донна, энергично жестикулируя одной рукой.
Панас посмотрел на нее заинтересованно.
– А это что?
– Решила увести нас всех в сторону курящихся развалин моего прекрасного Донбасса. Дело было в Гражданскую войну. В ту, первую гражданскую войну, когда русские с таким остервенением начали резать друг друга в промышленных масштабах.
– Вторая гражданская была не лучше, – донеслось из облака табачного видения от камина.
– Рассказывать?
– Сделайте милость!
Однажды в архивах многотиражной газеты Енакиевского металлургического завода нашлась странная рукопись. Было видно, что она очень старая, описывает время в канун двух революций 1917 года и сразу за ними. В рукописи рассказывалось о жизни завода и города. Но внимание привлекала прежде всего подпись под ней – Иван Бардин.
Будущий отец советской металлургии родился в зажиточной крестьянской семье под Саратовом 13 ноября 1883 года. Отец его слыл в округе первейшим изобретателем и мастером на все руки. А еще он был знаменитым портным и хвастал, что шил бекеши самому Ивану Поддубному. Иван чем мог помогал родителю, школьный курс кончил поздно, но усилиями и уговорами отца решил стать агрономом. Благо в Ново-Александринке в Белоруссии, где жила родная тетка, находился довольно известный агрономический институт.
В 19 лет Иван Бардин стал его студентом. И быть бы ему агрономом, уважаемым человеком в сельском хозяйстве того времени, да грянула в стране Первая русская революция, решившая судьбу волжского паренька своим манером. Иван Павлович в воспоминаниях писал:
«У польских студентов существовала своя организация “коло” (кружок). Их всегда можно было узнать по одежде. Они носили сплюснутую фуражку (конфедератку), а наиболее революционная часть студенчества – тужурку вместо мундира, так называемую кланку, с красными, синими или зелеными отворотами. Высокие сапоги и дубовая палка с серебряным наконечником дополняли студенческий наряд. Это был очень красивый костюм, который любили надевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками. В институте установилось негласное правило: каждый студент за время обучения обязательно должен быть исключен из него на год или на два по политическим мотивам. Закончить институт своевременно считалось дурным тоном. Это стало своего рода традицией. Дань этой традиции отдал и я».
Поддавшись агитации поляков, Иван принял участие в студенческих волнениях, да еще выпятил себя так, что судьба его была решена: его отчислили. Опомнившись, он подался было в Ставрополь – в тамошний агрономический вуз, но по пути, остановившись в Киеве, подал заявление на агрономическое отделение (агрохимия) тамошнего политехнического института. Его приняли сразу на третий курс.
В стенах новой alma-mater начинаются приключения будущего строителя гигантов советской индустрии. Василий Петрович Ижевский, профессор Киевского политехнического, – вот кто сбил парня с пути истинного. Будущий строитель Магнитки, «Запорожстали» и Кузнецка слушал его лекции по доменной химии и увлекся до такой степени, что решил специализироваться именно по этой теме.
К тому времени он уже перевелся на более престижный инженерный факультет. Много позже он вспоминал:
«В институте лаборатории минеральной технологии и металлургии пользовались дурной славой. Считалось, что больше всего бездельников, людей, ничего не знавших, но хотевших во что бы то ни стало получить диплом, находилось в этих двух лабораториях. Несмотря на такую оценку металлургической лаборатории, я, прослушав несколько лекций Василия Петровича, выбрал специальность металлурга. Вероятно, этому способствовало и то, что в распоряжении профессора Ижевского и его помощников имелся небольшой, но прекрасный музей, где демонстрировался весь металлургический процесс.
Кроме того, Василий Петрович свои лекции по металлургии всегда тесно увязывал с химией, которую я знал и любил… Говорил он тихо, довольно быстро, никогда не читал лекцию по запискам. Во время первых посещений лекций его метод казался странным, и лишь постепенно вы все более и более заинтересовывались металлургией и решали ее изучать, вникая в сущность того, о чем говорил вам этот “странный” профессор».
Тут надо заметить, что Иван Бардин с ранних лет был, что называется, с характером. Сбить его с раз намеченного дела было невозможно. Характер накладывался на романтизм и энтузиазм молодых лет. И вот вам результат – вчерашний агроном и химик решает стать доменщиком.
И очень просто – на лекциях и в частных беседах Василий Ижевский непрестанно твердил студентам, что наиболее интересная отрасль металлургии – доменное дело. Многое надо постичь и много трудностей пережить, чтобы получить хоть некоторое понятие о происходящем внутри больших доменных печей процессе. Доменное дело в те годы было на подъеме, из искусства, доступного на уровне интуиции и опыта лишь единицам, оно становилось наукой. Недаром именно в это время заблистал гений лучшего доменщика России Михаила Курако, учеником и соратником которого со временем довелось стать Бардину, который с юмором заметил, что «в те времена управление доменными печами очень напоминало плавание парусного судна по океану. И там и здесь больше требовалось интуиции, чем знаний».
Но именно новизна и неизвестность прельщали юного инженера. В своем дневнике он записал: «Тяжесть труда, когда он манит неразрешенными проблемами, не страшна». И, заметим, всей своей жизнью он честно подтверждал это правило.
В 1909 году Иван Бардин пускается в самое опасное из своих приключений. Получив диплом инженера-металлурга, ищет место применения своим знаниям, силам и амбициям. «А где ж их применять, как не в Америке», – сказал ему Ижевский. Нашел ему компаньона для поездки, ссудил деньгами и рекомендательным письмом к знакомому инженеру. Правда, ехал Бардин не к металлургу, а механику и на завод Дира, того самого, который и по сей день выпускает тракторы и комбайны. Их и тогда с заводского конвейера предприятия в штате Иллинойс выходило громадное количество – 3000 в год.
О путешествии Бардина в Америку, которое, несомненно, по законам литературы и жизни было своеобразной инициацией героя, можно написать большущий роман – столько там было приключений. Все события того периода его жизни так плотно сцеплены, что трудно даже представить себе возможность их хоть сколько-нибудь связного пересказа в нашем небольшом очерке. Поэтому скажем прямо: Иван добрался до главной цели вояжа. Огромный даже по американским меркам металлургический завод Гэри был скорее комбинатом. И устроиться туда было проблемой не то что с дипломом инженера, но и просто рабочим.
Но Бардин решает во что бы то ни стало пройти всю цепочку производства, с самых низов. Сутками и неделями, погибая от голода и душевных мук, он выстаивал у центральной проходной в ожидании, что выйдет мастер и скажет: «Нужны рабочие на прокат». Или что-нибудь в этом роде. И он своего дождался.