Как бы там ни было, Нестор временно оставил учебу, прожил пару лет в пожалованном отцу императором поместье под Вильной, а когда директором учебного заведения стал старый друг отца, тоже русин Иван Орлай, вернулся.
Наверное, учеба в гимназии была самым золотым временем в жизни Кукольника. Его друзьями на всю жизнь стали те люди, которые были цветом русской культуры малороссийского розлива. Первый друг – Никола Гоголь-Яновский, второй – Александр Данилевский, третий – Николай Прокопович, и, наконец, правда из младших товарищей – Евгений Гребенка, который остался в литературе под украинизированным прозвищем «Грэбинка». Все они, будучи людьми самыми разными по характеру и мировоззрению, остались верны юношеской дружбе. У большинства из них и карьера складывалась похоже: Нежин – Петербург – Малороссия или какое другое место Юга России.
Не стал исключением и Кукольник, хотя окончание учебы было омрачено скандалом, связанным с восстанием декабристов, вернее, с ложным следом, который узрели в речах и писаниях восторженных юношей-романтиков власти учебного округа.
Кукольник на допросе не снес поношения имени покойного отца одним из «свидетелей» и дал тому пощечину. Итог: вместо диплома справка о прохождении курса, звание чиновника XII ранга отобрано вместе с золотой медалью. Блестящая карьера в Министерстве иностранных дел (так его планировали распределить) ушла под лед. Нестор Кукольник на два года отправился в Вильну преподавать в тамошней гимназии.
Вильна, или, по-нынешнему, Вильнюс, всегда, а уж тогда тем паче была вместе со Львовом одним из форпостов польского мира на востоке Европы. Эти два города современными польскими националистами по сей день оплакиваются как краса и гордость былой Речи Посполитой, два места, где польская наука, литература, экономика, спорт проявили себя в новой истории даже в большей степени, чем на польском «материке».
В семье прикарпатских русинов Кукольников польский наряду с немецким был «домашним» языком. Поэтому работа с польскими отроками Нестору Васильевичу не доставляла проблем. Более того, унаследовав от отца любовь к учености, он за эти годы в Вильне исхитрился произвести небольшую «великодержавную диверсию» – составил русскую грамматику на польском языке, чем вызвал небольшое, но отчетливо слышное раздражение польской общины, и без того считавшей, что Петербург взялся русифицировать потомков шляхты.
Однако вредить Нестору поостереглись – его работа вызвала решительное одобрение со стороны Наместника Царства Польского великого князя Константина Павловича, старшего брата императора Николая I. Заметим, из-за которого разгорелся во многом весь сыр-бор с декабристами.
Однако же время и место, признаемся, для русско-польских филологических опытов было выбрано Кукольником не очень осмотрительно – всего через несколько месяцев после того, как свет увидел не только словарь, но и первая поэма Нестора «Торквато Тассо», в ноябре 1830 года вспыхнуло Первое Польское восстание. Кукольник и его старший брат и покровитель, Платон, отправились искать счастья в столицу России.
Судьба питомцев Нежинской гимназии высших наук из числа тех, кто был позднее назван литературоведами «гоголевским выпуском», близка судьбе первого выпуска Царскосельского лицея – ближайших друзей Александра Сергеевича Пушкина. Ну, все-таки эпоха, происхождение, нравы – все было общее.
Повальным было увлечение романтизмом и деятелями итальянского Возрождения. И если однокашник и близкий друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер писал в юные годы трагедию «Аргивяне», то ничего удивительного нет в том, что друг Нестора Кукольника Николай Гоголь-Яновский сочинил поэму «Ганс Кюхельгартен», впрочем, неудачную.
Нестор Васильевич своего «Торкватто Тассо» продал в 1832 году уже в столице, все-таки более выгодно – о молодом русине заговорили в литературных кругах. На поэму обратил внимание Пушкин. Правда, «солнце русской поэзии» младшего собрата по цеху недолюбливал, поэтому чаще всего о его опусах отзывался нелестно. Пушкин был еще та «язва». По поводу «Тассо» он заметил в письме к жене, что не знает, «есть ли талант у господина Кукольника, ибо осилил поэму только до половины».
16 мая (4 – по старому стилю) великий русский поэт Александр Пушкин был принят в масонскую ложу. Называлась она «Овидий» и распространяла свое влияние по Бессарабии до самой Одессы, где имела филиал. Впрочем, в Одессе, как и везде на Юге России, процветали собственные масонские ложи и филиалы более крупных – московских, петербургских и заграничных.
А вскоре случился в жизни выпускника Нежинской гимназии такой карамболь, что Пушкин и вовсе посоветовал ему при встрече все, что он не напишет – сжигать.
А все монаршая милость. В России она всегда накладывала на ее обладателей невидимую печать отверженности в глазах либеральной литературной богемы. Иной у нас, кажется, и не водилось.
Автору этих строк известны всего два имени литераторов из числа максималистов в отношении к власти со знаком плюс. То есть тех, кто считал возможным свое творческое эго гнуть по лекалу «правильной» власти. В двадцатых годах двадцатого столетия Владимир Маяковский сказал: «Если партия прикажет писать стихи ямбом, ну что ж, – буду писать ямбом». Почти за сто лет до него Нестор Кукольник заявил еще радикальней: «Если император поставит меня работать акушером, буду принимать роды».
В обоих случаях речь шла конечно же о том, что вместо нытья о несовершенстве человеческой природы и государства каждый гражданин должен на своем месте честно исполнять ту работу, которую ему поручили. В этом нет ничего удивительного, ведь русские, как известно, в силу привычки национального характера к крайностям, одновременно и самые лихие анархисты, отрицающие чье-либо право корректировать их личную волю, так и государственники, наученные сотнями лет жизни во враждебном окружении к тому, что только держава, аналог природной русской общины со старостой-царем во главе, способна защищать и обеспечивать права индивидуума. Отечественная история полна примеров, когда во имя общего интереса русский человек без колебаний шел на смерть.
Самым ярким примером русского народного анархизма, стремления к неограниченной личной воле является, если отвлечься от религиозной стороны дела, протопоп Аввакум Петров, не захотевший ради спасения жизни «поступиться и азом единым». Самый знаменитый государственник прошлых веков – Иван Сусанин. Образ костромского крестьянина, спасшего ценой своей головы жизнь первого царя из династии Романовых, Михаила, в эпоху литературного романтизма привлекал многих русских писателей, художников и композиторов.
Кстати, именно Нестор Кукольник подарил своему другу, великому русскому композитору Михаилу Глинке, название для оперы о подвиге Сусанина – «Жизнь за царя». И да, либретто для нее он тоже писал в соавторстве с бароном Егором Розеном.
А несколькими годами ранее Кукольник написал драму, принесшую ему славу и ненависть одновременно. Называется она громко и вычурно, но вполне в духе того времени – «Рука Всевышнего Отечество спасла». Молодой чиновник написал ее очень быстро и разобрал в ней известный эпизод русской истории – окончание Смуты, изгнание польских интервентов из Москвы.
Вещь, надо сказать, простенькая, но она наполнена большим количеством патриотических монологов и диалогов. В общем-то, обычное дело. И напиши автор эту драму исключительно для денег, по заказу, общество промолчало бы. Тем более что образы Минина и Пожарского впервые были представлены на сцене столь масштабно.
Современному человеку трудно правильно оценить «Руку Всевышнего…», ее пафос. Но и в 1834 году нашлось немало критиков «лозунгового» характера драмы г-на Кукольника. Появись она на подмостках Александринского театра лет на тридцать раньше, все вообще прошло бы без сучка и задоринки. В начале царствования Николая I так писать было уже не модно. Искренность уходила из числа общественных идеалов. Поэтому так остро была воспринята в обществе благосклонность, с которой приняла пьесу самодержавная власть.
Через полвека после появления драмы профессор Харьковского университета Иван Филевский писал:
«Мы часто обсуждаем неблагодарных России иностранцев. Но когда семья Кукольника, благодарная приютившей ее России, стала выражать свое преклонение перед Родиной и восторгаться чудными моментами Русской истории, мы не поверили в ее искренность и заклеймили Кукольника клеймом карьериста. Это – клевета, и притом глупая, потому что даровитый Кукольник не искал служебных почестей».
Примечательно, что само появление «Руки Всевышнего…» на сцене – каприз судьбы, случайность, в которой не последнюю роль сыграла и фамилия поэта.
Репертуарный отдел «Александринки» отказал Кукольнику – мол, исторические драмы не в чести у публики, а пьеса тяжела, перегружена затянутыми монологами, а театр лишних денег на эксперименты не имеет и т. д. Нестор Васильевич пошел ва-банк, решил встретиться со знаменитым актером Василием Каратыгиным и предложить ему драму для его бенефиса. Ему кто-то рассказал, что мастер сцены ищет что-то интересное как раз для этого случая, например, образ князя Дмитрия Пожарского.
Но как попасть в дом именитого актера, для которого бедный провинциал вообще никто? Выручил случай. Молодой автор зашел в дом Каратыгина, где намечался вечер для особо приглашенных. Слуга на дверях спросил, кто он и что ему надобно. Нестор в страшном волнении сказал: «Я – Кукольник». Лакей решил, что перед ним актер кукольного театра и пропустил его через «черный ход» в дом, где автор драмы неожиданно столкнулся с самим Каратыгиным. Тот после короткого разговора пообещал помочь с администрацией театра. И слово сдержал.
В итоге весной 1834 года «Рука Всевышнего спасает Отечество» была поставлена. На премьере присутствовал сам император Николай Павлович, которому верноподданический тон драмы понравился. Но не понравились бедные декорации. Немедленно было приказано автору и на декорации в общей сложности выделить 40 000 рублей.