8 августа 1941 года начальник гарнизона Одессы объявил в городе режим осадного положения.
Начались серьезные проблемы с продовольствием, боеприпасами, водоснабжением (а они в Одессе и так всегда были неслабые). Сидеть в осаде – великое искусство. И не только сугубо военное.
Весь август одесситы при помощи военных демонтировали самые важные предприятия, оборудование которых не должно было достаться врагу. Москва и сами осажденные не питали иллюзий, все понимали, что город будет сдан, но надо было продержаться как можно дольше, чтобы эвакуировать предприятия, рабочих, техников, инженеров.
Армия без топлива замрет, а поскольку немецкая армия была во многом моторизованной, вопрос перекрытия основной ее нефтяной артерии, румынской, был очевидно важным. Поэтому командование Черноморского флота приняло решение в ночь на 26 июня 1941 года провести массированный обстрел порта Констанца, одного из важнейших нефтяных транзитных узлов.
Противник это тоже понимал и предпринимал отчаянные попытки взять Южную Пальмиру как можно скорее. Август стал самым критичным временем обороны – помимо отражения атак, надо было решать эвакуационные задачи. К концу месяца гитлеровцы, атаковавшие прежде всего с северо-запада и запада (Днестровский лиман), потребовали от своих союзников быть гибче.
Румынская армия несла огромные потери, поэтому неохотно, но организовала новое наступление. Теперь с востока – со стороны Большого Аджалыкского лимана. Целью их атак была досаждающая им 412‑я артиллерийская батарея береговой обороны. Прорвавшись здесь, румыны очень легко прошли бы к станции Одесса-Сортировочная, что поставило бы оборону города в критическое положение.
Командующий 4‑й румынской армией генерал Николае Куперча стремился прорвать оборону на узком перешейке между лиманом и морем, но до него надо было пройти с десяток километров.
20 августа 1941 года немецко-румынские войска пошли на штурм города. Их продвижение было остановлено на оборонительных рубежах в 8—15 км от черты города. Но в какой-то момент сложилась ситуация, когда, кроме 412‑й батареи и ряда других, более мелких артиллерийских подразделений и их охранения, никого на пути врага больше не было.
Тут-то и случилась небывалая в истории войн атака смертников, благодаря которым в конце августа сорок первого Одессу удалось отстоять.
Положение, как мы говорили, было просто аховым. Но одесситы оставались одесситами даже в батареях, на пороге которых стояли враги.
В своих воспоминаниях контр-адмирал Кузьма Деревянко, бывший в те дни начальником штаба Одесской военно-морской базы, рассказывает, что однажды в те дни он дозвонился до находившейся на передовой батареи капитана Кузнецова. Телефонист, поднявший трубку, доложился по форме, а потом сказал: «Минуточку!» – и затих…
Деревянко услышал в трубке треск, шум и гвалт. Адмирал решил, что фашисты ворвались на КП батареи, стал кричать в трубку, звать телефониста, но ответом было молчание. И вдруг через некоторое время телефонист заговорил: «Извините, товарищ контр-адмирал отлучился в рукопашную…»
22 августа контрударом советских войск румыны были отброшены с потерями по всему практически фронту, но за Чабанкой остался узкий проход к Одессе, почти никем не прикрываемый. 412‑я оказалась в кольце. Все резервы были задействованы. Что делать?
И тут под рукой у командования оказалось пополнение, прибывшее из Сталино.
Так в этой истории появились сталинские шахтеры.
Верней сказать, их только утром доставили на военных кораблях из Севастополя. Это были 250 из 700 добровольцев, отобранных на шахтах Донбасса из числа передовиков труда. Им предстояло стать морскими пехотинцами в городе русской военно-морской славы, но Одесса на тот момент была важней, и их отправили в распоряжение 2‑го морского полка Приморской армии.
22 августа утром заместитель начальника штаба OOP капитан I ранга Николай Иванов сообщил командованию, что во 2‑м морском полку есть две только что прибывшие на пополнение невооруженные маршевые роты. Шахтеры рвались в бой, но вооружить их было нечем. У них были только саперные лопатки и у каждого по 5 гранат, которые, впрочем, в боевых условиях они еще не применяли.
Времени не было – дорога была каждая минута. Всех шахтеров переодели в тельняшки и объяснили суть задания – умереть, но врага не пропустить. Желающие могли от него отказаться. «Еще чего, – сказали горняки, – не страшней чем в шахте, давай гранаты, поехали! Готовьтесь умереть, парни!»
Дальнейшее журналисты описывали начиная с 60‑х годов по донесениям военных об итогах атаки.
Основным же источником сведений о последнем бое донбасских парней стали воспоминания политрука 2‑го морского полка Семена Ивановича Бондаренко. Вот его рассказ:
«Сначала собрали коммунистов. Объяснили задачу. Сказали: “Нужно выручать береговую батарею”.
“Если враги захватят батарею, – начал назначенный политруком шахтерской роты Иван Алексеевич Пронин, – они ее мощные морские орудия повернут на город. Вы понимаете?” – “Да нас без ружьев, как куропаток, перестреляют”, – перебил кто-то Пронина. “А ты уж и хвост поджал!” – дружно навалились товарищи на бросившего реплику.
Потом собрали всех. Было примерно то же. Кто-то нерешительно сказал: “Без оружия в бой – все равно, что в шахту без отбойного молотка…” – “А по сколько гранат дадут?” – спросил другой. “По шесть-восемь”, – ответил Пронин. “Ничего, – успокоил кто-то, – граната – тоже оружие”. – “Пора, что ли?” – сказал рослый шахтер. В казарме осталось двенадцать человек – раненые и больные. Им передавали наспех написанные письма, просили записать адреса.
По просьбе шахтеров всем выдали тельняшки, кроме гранат дали саперные лопатки. Командиром отряда был назначен старший лейтенант Силин, политруком – Пронин. Когда сели в машины, запели: “Слушай, рабочий, / Война началася, / Бросай свое дело, / В поход собирайся…”»
В ночь с 24 на 25 августа бойцы окруженной 412-й батареи услыхали взрывы гранат, автоматную стрельбу, крики «Ура!», потом молчание. Выглянув из казематов, одесситы увидели убегающих румын и утреннее поле возле батареи, усеянное трупами врага.
Когда рассвело, защитники батареи осторожно подошли к месту боя. То, что они увидели, потрясло их. Сержант-артиллерист Федор Задоя свидетельствовал позже:
«Перед дорогой, в траве, в кустах, лежали трупы румынских солдат с разрубленными головами, плечами, тела погибших наших бойцов в тельняшках, слышны были стоны раненых, ругань, призывы о помощи… Повсюду на земле валялись румынские винтовки. У наших погибших бойцов в руках были зажаты окровавленные саперные лопатки, ножи и те же румынские винтовки с разбитыми прикладами. На обочине дороги сидел старый, с бородкой, боец в мичманке, ему другой боец перевязывал плечо. На груди старика была татуировка – двуглавый орел держал в лапах якорь.
Старик попросил закурить, а потом сказал, что надо найти нового командира – шахтера, он где-то здесь лежит, может жив. Старый моряк был местным жителем, смотрителем какого-то маяка. Он подсел в селе, чтобы показать дорогу к 412‑й батарее, но тоже пошел в бой вместе со всеми. Так мы узнали, что спасителями нашими были шахтеры из города Сталино, которые ценой своей жизни спасли не только батарею, но и Одессу».
Из 250 горняков, пошедших в смертельный бой, выжили только несколько раненых, все умерли позже в госпитале.
В 2010 году дончане и одесситы вместе поставили в этом месте монумент в честь героев. До этого здесь лежала только простая памятная плита. Теперь здесь высится 5‑метровая чугунная фигура горняка, поставленная на постамент из мрамора.
Шахтер одет для работы под землей – на нем сапоги, на плечах – роба, на голове – классическая «шахтерка» того времени. Но в руках вместо отбойного молотка или обушка у героя длинный меч.
Надпись на постаменте извещает: «Здесь, в ночь на 25 августа 1941 года, 250 донецких шахтеров остановили наступление фашистов на Одессу и пали смертью храбрых».
Кстати, литераторы военных лет утверждали, что именно после обороны Одессы в германских и румынских войсках был будто бы издан приказ: «Моряков и шахтеров в плен не брать, а уничтожать немедленно». Что ж, в это совсем нетрудно поверить.
29 октября 1875 года у крестьянина села Александровка Бахмутского уезда Екатеринославской губернии Алексея Камеристого родилась дочь Анастасия, Настенька, значит. Кто в большой крестьянской семье тогда мог подумать, что Настенька станет знаменитой революционеркой и государственной преступницей?
Время в донецкой степи в последней четверти железного девятнадцатого века было беспокойное – британский капитал, английские инженеры, русский размах привели в действие махину будущего – шахты, коксовые печи и главный вал ее – металлургический завод, прокат, рельсовое производство. Все это благолепие выстроилось в ряд в большом котловане у речушки Кальмиус в семи верстах от Александровки и называлось завод Новороссийского общества и поселок Юзовка.
Впрочем, к середине семидесятых годов XIX столетия, возможно, еще не было в ходу названия Юзовка. Чаще место сие звали Ливенским поселком, Ливенкой, а по-простецки – и вовсе «заводы». Александровские мужики поглядывали на заводы с опаской – шахты (мелкие, «дудки» по-местному) у них у самих в заводе были чуть не в каждой клуне, а вот домны и прочее тяжелое железо вызывало у крестьян озадаченность. Вербовщиков от завода «опчество» сельское развернуло в сторону дымов бурых, от которых те пришли, – не надобно! Земли в громаде были хоть и бедные, но негоже было крестьянское звание позорить.
Но завод – молох! Его так просто не проигнорируешь, он сам тебя так проигнорирует, что любо-дорого. И потянулись-таки александровские хозяева к заводской конторе. Но не наниматься, а сдавать в аренду волов. У справных хозяев Александровки, как и Григорьевки, Семеновки, Михайловки и других окрестных сел и деревень, имелись волы, у крестьян, что покрепче умом да норовом, – не одна упряжка. Еще бы – у нас не суглинки российские, у нас на лошади не попашешь. А британцам заводским в первые годы приходилось решать непростые задачки тогдашней логистики, и быки в этих транспортных теоремах были важной составляющей.