О, какой дурак! Ну ладно, 19 лет всего мне тогда было. Когда я лично узнал, что такое – пострадать на войне, то такие глупые мысли, конечно, мне в голову уже не лезли. Отойдя от лежащего Андрея, я на секунду не могу сдержать слёз – слишком сильное впечатление.
На десять машин, в которых приехали журналисты, мы с трудом наскребаем – иначе не скажешь – пару упаковок с бинтами. Если бы раненому оказывали помощь самостоятельно, то, боюсь, даже до больницы он не дотянул. К счастью, к Лунёву уже бегут медики из делегации миссии ОБСЕ.
Целая бригада врачей с полными чемоданами специального оборудования разрезают одежду, потом дезинфицируют раны, накладывают жгуты и повязки.
Что в этот момент делаем мы? Да даже неловко сказать – стенд-ап пишем. Я встаю на фоне раненого Андрея и, периодически поворачиваясь, рассказываю о том, что происходит. Работа у нас такая…
А как вообще ранило Лунёва? Андрей, на свою беду, просто отошёл за угол… по нужде. Хотя ополченцы чётко сказали – делайте, что хотите, но только на этой дороге асфальтированной. С неё никуда не сходить!
Увы, Андрей ослушался. И почему-то решил сойти на траву подальше. Наверняка по привычке он в такой ситуации смотрел под ноги, чтобы не задеть растяжку. Но в том-то и дело, что за этим углом растяжка стояла двойная – тонкая леска натянута и на уровне земли, и на уровне головы. Поэтому у коллеги такие тяжёлые травмы и черепа, и туловища, и ног…
Медики миссии ОБСЕ оказывают помощь раненому, журналисты снимают это – и в этот момент где-то неподалёку раздаётся автоматная очередь. Кто стреляет? Куда? Задавать вопросы некуда – все снова падают на землю, ползут поближе к машинам.
Я опять записываю стенд-ап без какой-либо подготовки – просто лёжа на земле наговариваю в камеру первое, что приходит в голову. И даже умудряюсь сделать это без тавтологии, в качестве синонима слову «уезжать» чертоги разума подсказывают нетривиальный синоним – ретироваться.
Собственно, это мы и собираемся делать. Как всегда, несколько секунд на то, чтобы принять решение. Самое главное, в Широкине не ловит Интернет, а значит, перегнать видео невозможно. При этом, по лентам информационных агентств уже идёт информация о ранении журналиста. Поэтому срочно нужно мчать в Донецк, а это сто пятьдесят километров по ухабистой трассе.
Удивительно, но все коллеги, когда мы спрашиваем, кто едет с нами, решают остаться. Кто-то в качестве объяснения говорит о том, что хочет ещё записать синхрон официального представителя министерства обороны ДНР Эдуарда Басурина, который тоже рядом сидит на корточках у своего внедорожника.
Стас, проезжая мимо, открывает окно и как бы между делом интересуется: «ну, мы поехали?!» Басурин, даже не вынимая сигорету изо рта, молча кивает. В Донецке мы оказываемся первыми из всех журналистов – за несколько часов до того момента, когда приедут все остальные.
Поэтому на нашем канале эксклюзивные кадры случившегося – я выхожу в прямой эфир, потом делаю сюжеты для вечерних выпусков новостей. Даже в поисковиках можно найти много новостей именно о том, что журналисты попали под обстрел, а не репортёр «Звезды» получил ранение под Широкино.
P. S. Андрей, к счастью, выжил. Благодаря медикам миссии ОБСЕ и врачам ближайшей больницы. После происшествия он заново научился говорить, ходить… Увы, вернуться в журналистику ему вряд ли когда-нибудь удастся.
Выжившие на Стратонавтов
Итак, к началу четвёртой части моей книги ты, дорогой читатель, уже знаешь, что съёмочные группы в Донецке обмениваются исходниками, ездят вместе на съёмки, некоторые даже используют идеи коллег в своих текстах.
Ну а мы со Стасом решаем пойти ещё дальше – украсть, чего уж там греха таить, идею сюжета у нашего коллеги и друга Лёни. Правда, важно отметить, что этот репортаж был показан не на российском телевидении, а на одном из украинских каналов, в редакции которого, собственно, тогда и трудился наш товарищ.
Для репортажа о праздновании Пасхи Лёня придумал гениальный ход: нашёл двух бабушек, живущих неподалёку от линии фронта, и всю ночь снимал, как пенсионерки в своём доме при свечах под свист снарядов молятся, готовят куличи и т. п.
Мы со Стасом в тот же день додумались только до того, чтобы снять утреннюю службу в храме, расположенном ближе всех к передовой. Тоже получилось атмосферно: крестный ход, священник произносит: «Христооос воскрес», а на фоне бах-бабах разрываются снаряды где-то неподалёку.
Остальные съёмочные группы вообще решили освещать службы в центре Донецка. Но наше самолюбие всё равно было ущемлено креативностью товарища. Оставалось только признать поражение и… украсть его задумку.
Конец апреля 2015 года. Завершается наша двухмесячная командировка. Кажется, что все сюжеты уже сняты, и темы отработаны. А нам очень уж хочется сделать яркий репортаж, который стал бы нашим «дембельским» аккордом.
Улица Стратонавтов – ближайшая к донецкому аэропорту. Фраза «здесь не осталось ни одного целого здания» – не только не будет преувеличением, но и даже, наверное, не передаст весь ужас картины. Обычная дорога в несколько километров. По обе стороны дома: в основном скромные и невысокие, как на любой подмосковной даче.
Впрочем, немало здесь и крепких кирпичных коттеджей с большими гаражами, спрятанными за высокими заборами – очевидно, владельцы были весьма обеспеченными. Вот только мине безразличны и размер здания, и количество этажей в нём, и цена возведения – снаряд разрушает всё.
Какие-то дома разбиты до основания – скорее всего, было несколько попаданий. У многих повреждена только крыша. Лишь некоторым хозяевам повезло – на стенах видны многочисленные осколки разлетавшихся во все стороны снарядов, но всё целое.
Вдалеке виднеется девятиэтажка, ставшая за время боевых действий легендарной. Здесь у ополченцев были позиции и отличный наблюдательный пункт. Сколько снарядов попало в здание или разорвалось поблизости? Думаю, подсчитать точно это невозможно. Нет сомнений, что несколько сотен. Не удивлюсь, если даже больше тысячи.
Представьте себе всю эту постапокалиптическую картину, которую я описал выше. И среди всех этих разрушенных домов уверенно и невозмутимо катят по дороге коляски с металлолом две… Кажется, нет ни одного слова в арсенале репортёра для того, чтобы точно назвать их.
Пожилые женщины – да, пенсионерки – давно, бабушки – тоже недостаточно ярко; бывает, что по телевизору можно услышать «старушки» или «божьи одуванчики», но и эти синонимы не подходят.
Попробую прямо сейчас: «милейшие худенькие бабулюшечки в длинных юбках и характерных платках на голове – как будто только что выскочили из сказочной книги или прилетели из другой вселенной, где нет ни войны, ни убийств, ни разрушений».
Когда-то ещё на первом курсе в семнадцать лет я стажировался на «Рене» – и один из руководителей мне сказал, что при поиске синонима вариант из двух слов, скорее всего, будет звучать нелепо. И я всегда стараюсь следовать этому совету. Ведь «чёрное золото» из красивой метафоры давно превратилось в клише, как, пожалуй и «стражи порядка», и «слуга Фемиды» и т. п.
Но в случае с Валентиной Прокофьевной и её сестрой Александрой Прокофьевной… ну вы посмотрите ещё и на имена, разве можно этих героев назвать без использования как минимум двадцати слов?
Пенсионерки (исключительно ради экономии места) каждый день со своей небольшой тележкой отправляются в окрестности донецкого аэропорта – собирают металлолом. «А на что же нам иначе еду покупать?» – спокойно и невозмутимо, будто бы так и должно быть, говорят старушки.
Выжившие на Стратонавтов
Начинаем снимать, как они своими худенькими ножками встают на куски ржавой арматуры и пытаются согнуть их, чтобы больше удалось увезти. Неподалёку от воздушной гавани (привет синонимам из двух слов) этого «добра» навалом. Разбитые постройки, оставленные сгоревшие кабинеты.
Сложно найти более ярких героев для сюжета о настоящей жизни дончан: очаровательные пожилые женщины, которые на старости лет вынуждены собирать металлолом ради куска хлеба. Живут на улице, где вообще никого не осталось. Вот просто безлюдная большая дорога, все дома на которой опустели.
Так к тому же в какой-то момент выясняется, что они не только живут рядом с донецким аэропортом, но и когда-то работали там. Несколько десятилетий трудились в старом кирпичном терминале, когда еще и в проекте не было ни нового здания, ни «Евро-2012», для проведения которого оно было построено.
За душевными разговорами мы и снимаем, как старушки собирают металлолом, грузят его на тележки. Потом перемещаемся в их дом, не критично пострадавший от обстрелов. Сёстры показывают нам только осколки от снарядов, разорвавшихся поблизости.
В одном месте стена пробита насквозь – пришлось достаточно большую дыру забивать тряпками. Неожиданно где-то вдалеке раздаётся взрыв – не очень громко, но слышно отчётливо. «Не страшно вам?» – спрашиваю я. «Да это ещё семечки, вы приезжайте ночью!»
В этот момент при пересказе истории о съёмке на Стратонавтов Стас неизменно произносит фразу: «и мы приехали ночью». Ну, раз десять я это в его исполнении точно слышал, когда мы описывали те события друзьям.
Но перед тем как в тёмное время суток поехать в прифронтовой район, нужно договориться об этом с ополченцами. Весной 15-го ещё ни с «Шаманом» мы не были знакомы, ни работа пресс-службы Минобороны не была так отлажена, как в последующие годы.
На помощь неожиданно приходит наш водитель Володя, не зря мы его называем «лысым чёртом» и «змием». Оказывается, что он подвозил какого-то бойца из подразделения, которое как раз тогда контролировало район аэропорта – и шофёр с пассажиром обменялись телефонами. В городе, где нет всевозможных модных сервисов по заказу такси, такой подход, кстати, в порядке вещей.
На улицу Стратонавтов мы выезжаем засветло – обстрел жилых районов в такое время менее вероятен. По дороге останавливаемся у супермаркета – всё таки в гости направляемся.