Наконец, мы на месте. Небольшая улица, как на любой подмосковной даче. Снаряды разорвались на территории двух участков, расположенных друг напротив друга. Несколько домов до сих пор в огне. Местные жители выносят из пожара всё ценное, спасатели пытаются справиться с пламенем.
Улицу заполоняют соседи, которые стараются помочь чем-то, рядом пара случайных зевак. И никому, видимо, даже не приходит в голову уйти в более безопасное место. Ведь если четыре снаряда прилетели так кучно, то есть большая вероятность повторного обстрела по намеченной территории.
Ну а кому прятаться? Пожарные работают, мы вроде как тоже, погорельцы пытаются спасти хоть какие-то вещи, остальные помогают, ну или по крайней мере не мешают – все при деле.
Стас – в бронежилете и каске – уже снимает. Как мне кажется, со стороны это выглядит несколько странно и определённо жутко, когда закованный в такие доспехи журналист лавирует между босоногими детьми и старушками в халатах.
Впрочем, на моё наблюдение Стас однажды отреагировал крайне категорично, слегка цинично и, без сомнений, справедливо. «Я журналист – работаю в горячей точке под обстрелами в каске и бронежилете. А во что одеты люди вокруг – меня это не касается, хотя, понятное, дело, ничем не защищённых мирных жителей жалко».
Мой оператор уже залезает на крышу дома – снимает, как спасатель сверху тушит здания. Я, надев бронежилет и взяв каску в руки для записи стенд-апа, начинаю обходить стоящих поблизости местных жителей.
Во мне резко просыпается инстинкт журналиста криминальной программы. Спрашиваю у очевидцев, не снимал ли кто-нибудь начало пожара. Через несколько минут меня подводят к мужчине, который показывает кадры, сделанные на мобильный телефон.
Говоря циничным языком телевизионщика, картинка очень яркая: языки пламени вырываются из горящего дома, на фоне слышны крики местных жителей, люди начинают сами тушить огонь, где-то вдалеке ревут сирены пожарных машин.
Горящий дом в посёлке Октябрьский
Я уже понимаю, насколько эффектным должен получиться сюжет с таким исходником. Вот только возникает техническая заминка: как скопировать видео? Компьютера у автора нет, мы снимать обстрел поехали, разумеется, без ноутбука.
В итоге мужчина предлагает вариант, который может озвучить только житель Донецка: «а чего, вы забирайте с собой телефон – в городе всё, что нужно, сделаете. У меня вторая труба есть для звонков. А завтра буду в центре, тогда и пересечёмся».
В доброте и доверчивости (в хорошем смысле этого слова) дончан мы убеждаемся постоянно. Сколько раз нас поили чаем герои сюжетов. Ветеран вручал огромный пакет собранных в саду яблок; та самая бабушка-фронтовик, которая была снайпером, кормила нас свежеиспечённым хлебом; две сестры-пенсионерки, которые живут на самой разрушенной улице города, угощали нас семечками. Это всё, понятное дело, мелочи, но, как известно, из таких деталей и формируется мнение о людях в целом.
Получив телефон с таким видео, я записываю стенд-ап и общаюсь с потерпевшими. Затем мы отправляемся по другому адресу. Увы, привычная картина: пятиэтажка, снаряд разорвался во дворе, осколки разлетелись на несколько десятков метров. Погибла пенсионерка. Записываем синхрон её подруги.
Это тоже характерная особенность большинства дончан – не отказывают от комментариев даже в самые трудные моменты: после того, как сгорел дом, умер близкий человек, или даже сам герой пострадал. Точно так же во время счастливых, радостных моментов – в любой ситуации люди настолько открытые, что готовы разделить со всеми свою радость или горе.
Похожая ситуация случилась в посёлке Старобешево. Приезжаем мы как-то туда после очередного обстрела. Через комендатуру узнаём адрес, где прописана местная жительница, погибшая во время артиллерийской атаки.
На пороге квартиры мы оказываемся за несколько часов до начала поминок. Возможно, в такой ситуации с точки зрения этики нужно было развернуться и уехать. Однако во время вооружённого конфликта, к сожалению, такие съёмки нередки – это понимают не только журналисты, но и интервьюируемые.
В таких случаях стараемся быть максимально деликатными и чуткими к героям; пытаемся объяснить им, насколько важно донести до общественности подробности случившегося и убедить, что это может улучшить ситуацию.
Хоть после долгих уговоров дочь погибшей так и не соглашается сниматься, знакомые женщины дают добро на «синхрон» и рассказывают не только о том, как случилась трагедия, но и делятся воспоминаниями о подруге.
Сейчас на месте гибели пожилой женщины мы знакомимся со следователями Киевского района, которые всегда выезжают по адресам, где кто-то погиб или пострадал. Обмениваемся номерами, я прошу делиться с нами информацией об обстрелах.
Записывает наш телефон и автор видео пожара. «Живу здесь – если что, всегда сниму для вас». Теми съёмками первых минут возгорания мы, как и положено по негласным законам «Донецкого братства», делимся с коллегами. На одном из каналов даже потом появляется этот самый ролик с плашкой «эксклюзив». Ничего, и так бывает.
Друзья
В августе 15-го корреспондентов – моих товарищей, входящих в славное «Донецкое братство» – как никогда много. От «Рена» в командировке наш старый знакомый Стас. От «России 1» приезжает Женя, с которым мы в своё время пересекались на «Рене».
Плюс в городе тот самый Лёня, у которого мы подсмотрели своровали идею сюжета про бабушек на Стратонавтов. И здесь же ещё один боевой друг Дима – он почти год провёл в Донецке в качестве собственного корреспондента НТВ. Настолько прикипел к этому месту, что даже после ухода с канала часто наведывается сюда уже просто в качестве… туриста. Если, конечно, это слово подходит для приезжающих в зону боевых действий.
Заседание «Донецкого братства» в одной из столичных хинкальных. Слева направо – Лёня, Стас, Дима и я.
За несколько лет до такой массовой встречи, когда я только пришёл стажироваться на «Рен», Женя уже был там одним из самых сильных корреспондентов. Помню, как он на правах наставника давал мне – 17-летнему начинающему журналисту – дельные советы.
А сейчас мы с ним на равных представляем редакции двух федеральных каналов. Он предлагает вместе отправиться в район посёлка Широкино, чтобы сделать сюжет о том, как живут люди на линии фронта после того, как населённый пункт заняли украинские солдаты.
С того момента, как весной мы попали в этом месте под обстрел, там многое изменилось. Теперь заехать в само Широкино невозможно – линия фронта уже проходит на подъезде к нему. Соответственно, и ополченцам пришлось укрепить новые позиции чуть ближе к тылу.
Встречаемся с командиром подразделения на дороге. Мы со Стасом отлично помним это место – здесь мы тогда въезжали в Широкино, и по этой же трассе увозили раненого журналиста «Звезды» Андрея Лунёва.
Как полагается в такой ситуации, мы с Женей, грубо говоря, делим нашу съёмочную площадку пополам. Он снимает одного бойца, я другого; он записывает стенд-ап и показывал на посёлок, который был за спиной; а я встаю на дороге на фоне моря.
Общаясь с ополченцами, мы задаём главный вопрос: неужели те люди, которые жили в Широкино, так и остаются в своих домах, по которым теперь проходит линия фронта? Ведь передовая так часто безжалостно разделяет населённые пункты – и соседи оказываются по разные стороны; школы – и дети вместо звонка слышат разрывы снарядов за окном, а потом навсегда покидают классы.
Оказывается, жителям Широкина пришлось оставить свои дома. Кто-то навсегда бросил небольшую постройку, которую совсем недавно успел возвести после покупки участка. Некоторые покинули добротное здание, которое своими руками создавали с нуля на протяжении практически всей жизни.
Как бы то ни было, людей связывает одно – война, сильная и беспощадная, пришла в их дом, и у хозяев нет других вариантов, кроме как пустить её хозяйничать в жилище, а самим собрать вещи и закрыть за собой дверь.
Пенсионеров, семьи с детьми временно размещают в одном из санаториев посёлка Седово. Оно совсем недалеко от Широкино, тоже расположено на море. Но здесь будто бы никто и не слышал о войне. Представьте себе любой курорт Краснодарского края, на котором, я уверен, каждый хоть раз бывал. Вот так выглядит Седово, только море Азовское.
По обеим сторонам дороги, ведущей к пляжу, нет свободного места – столько здесь палаток со всевозможными товарами: напитки, фрукты, всё для плавания. А в центре, как по Бродвею, идут отдыхающие.
Слегка обгоревший мужчина несёт своего ребёнка на шее. У малыша в руке мороженое, но глаза всё равно разбегаются при виде игрушек на прилавках. Рядом женщина – ведёт за руку старшую дочь, в другой держит большой надувной круг. И никто из этой счастливой семьи прямо сейчас старается не думать о том, что от Седова до передовой 10 километров.
А вот вынужденным переселенцам из Широкина отогнать от себя грустные мысли не так просто. Отличная погода, рядом море. Но их, кажется, ничто не может порадовать. «Загорать, купаться?» – уточняет пожилая женщина – «не могу, я только сына недавно похоронила, теперь ещё и без жилья своего осталась».
Эту фразу пенсионерка произносит под шум прибоя, смех играющих на площадке детей и крики сотрудников санатория, приглашающих на вечернее представление.
Нашему товарищу Жене и его оператору хорошо, они на ночь решают остаться в Седове: сейчас позагорают, искупаются, поужинают. Можно организовать командировку во время командировки, когда ещё одна группа канала находится в Донецке. А мы одни на весь регион, поэтому возвращаемся в столицу.
Сюжет решаем делать уже для завтрашних выпусков новостей. На следующий день Женя пишет: «мои показывать в 17 будут». По негласному закону «Донецкого братства», это означает, что выдать наш сюжет в эфир раньше этого времени нельзя. Несколько минут мне пришлось объяснять продюсеру, почему так, но, к счастью, никаких проблем не возникло.