12.30. Дом по адресу Чапаева, 4. Рядом недавно построенная кирпичная девятиэтажка и несколько невысоких зданий. Все они очень сильно повреждены: ни одного целого окна, в стенах большие дыры. На асфальте битое стекло, поломанные ветки деревьев, в земле отчётливо видны воронки – достаточно крупные, зияют близко друг к другу. Из подъездов выбираются на солнце шокированные местные жители. Они до сих пор не могут прийти в себя и представить, что теперь так выглядит их родной двор. Несколько дней они просидели в подвалах без еды и воды. Мужчины раздражённо курят. Женщины, прижимая детей к себе, плачут. Некоторые очень сильно, навзрыд. Замечаю одну из них – местная жительница в лёгкой одежде с накинутым на плечи розовым халатом. Её лицо искажено болью – иначе про жуткую гримасу скорби и не скажешь. Обращаю на неё внимание оператора: «братаныч, это план дня». Очень циничная, конечно, фраза, но такая у нас работа – только тогда зритель увидит весь неприглядный ужас войны. Вот ещё один кадр: на руках спасатели выносят из дома женщину в инвалидной коляске. Невозможно представить, как она провела последние несколько дней, настолько сложно ей было.
12.45. По-хорошему видео эвакуации уже давно надо было отправить в редакцию и самим выставляться на точку для прямого включения. «Дань, когда перегонитесь8?» – явно нервничая, спрашивает у меня продюсер. «Прости, не успеем», – виновато отвечаю я. Ребята ещё только едут к нам. Звоню водителю: «Юра, поезжай по спецпротоколу». Тот коротко отвечает: «есть». Что такое езда по спецпротоколу? Такой термин мы придумали и ввели в оборот нашей съёмочной группы, кто-то это ещё называется «режим ополченочка». Ох, подобное возможно только в Донецке. В самом начале боевых действий ополченцы ездили на передовую на машинах с включённой «аварийкой». Кто-то решил, а остальные поддержали то, что мигающие оранжевые лампочки дают право игнорировать все возможные правила дорожного движения: проезд на красный свет, через двойную сплошную и т. п. Так бойцы ездили не для собственного развлечения – торопились на передовую. С нормализацией обстановки в городе, когда на улице в обычном режиме снова стали трудиться сотрудники ГАИ, всех нарушителей начали задерживать. И желающих так быстро ехать поубавилось. Но мы в надежде, что в случае встречи с автоинспекторами те войдут в положение журналистов, в крайних случаях позволяем себе такое: Юра смотрит только вперёд и налево, на перекрёстках за обзор с правой стороны отвечает Стас, который сидит на месте штурмана. Он же включает «аварийку» – и дончане по старой памяти стараются избегать встречи с несущейся на бешеной скорости машиной.
12.55. Ребята успевают в последний момент. Заведенная тяжёлая техника гремит, практически все люди, которых надо эвакуировать, уже в кабине. Я подхожу к механикам: «братцы, поезжайте чуть попозже, у нас через пять минут эфир». «Мы бы рады», – отвечают спасатели, «но как команда будет – сразу газу». «Дань, когда мы вас увидим в аппаратной?» – уже сильно переживая, спрашивает меня продюсер. «Вот уже запустили „Дежеро“, выходим на мощность», – отвечаю. Думаю, если сейчас прям перед выпуском техника уедет, и мы останемся в пустом дворе – это будет полный провал. Главное, чтобы ещё наша техника не подвела! К счастью, перегоняющее устройство отрабатывает на сто процентов. Казалось бы, в Донецке и так зачастую непросто отправить видео – всё таки зона боевых действий. Так ещё и мы достаточно далеко от центра.
Чапаева, 4. Соседний дом
13.00. Весь абсурд моей просьбы привезти к Чапаева, 4 Стаса заключается в том, что выводит в прямой эфир меня Паша. На месте становится понятно, что во время включения нужно ходить, показывать разрушения. А Стас со своими костылями в это время стоит у машины и наблюдает со стороны. Впрочем, зрелище должно было ему понравиться. Отличный прямой эфир: всё происходит в кадре, говорю практически без запинок. Единственное, продюсер не уточнила заранее, а я сам не напомнил о том, что включаемся мы из Донецка. Поэтому когда ведущий произносит «на месте обстрела в Макеевке находится наш специальный корреспондент Даниил Левин», я поправлябю его и говорю, что мы в Донецке. Выглядело совершенно некрасиво, даже, может, со стороны немного грубовато. Зрители, наверное, подумали: что они там, между собой договориться не могут? Ну это ещё ладно, спустя пару дней во время очередного включения было слышно разрывы снарядов где-то на окраине как раз в тот момент, когда ведущая в эфире передавала мне слово. Но я экспромтом сформулировал мысль настолько коряво – получилось что-то вроде: «пока вы там в студии сидите, у нас тут реальные обстрелы». Жуть, но, как говорится, война всё спишет!
13.10. «Парни, простите меня, пожалуйста! Я реально тупанул со всеми этими перемещениями», – начинаю я разговор после того, как все садятся в машину, – «следующее включение через час. Здесь выходить в эфир небезопасно, вдруг ещё раз накроют район, поэтому поехали в центр, заодно хоть перекусим». В этот момент звонит телефон. «Дань, все задаются вопросом: это правда сейчас был прямой эфир? Или псевдо9?» – интересуется оператор «Первого канала». Удивление коллег вполне объяснимо. В принципе, выходом в прямой эфир даже из донецкого аэропорта уже давно никого не удивишь. Но чтобы на месте сильных обстрелов, когда оттуда идёт эвакуация населения – это правда очень сильно.
13.30. В кафе «Легенда», где собираются все журналисты, столики традиционно заняты репортёрами. Всевозможные провода, будто минные растяжки, натянуты между столами. Через них приходится аккуратно перешагивать. Разгар рабочего дня – журналисты отправляют материалы в редакцию. Сквозь дым сигарет столики с края у стен видно с трудом. Гам, шум, обсуждение последних новостей, поиск новых адресов обстрелов. Мы садимся, заказываем по порции салата, потому что быстро готовится, и супа, чтобы согреться.
14.15. А я и не предполагал, что на канале столько программ, в которых зрителям периодически рассказывают о происходящем в Донбассе. Слишком уж напряжённая в регионе обстановка – аудитория следит за развитием событий. С минуты на минуту начнётся прямое включения для дневного ток-шоу. «Дежеро» включен, сигнал отличный, связь с аппаратной налажена. Стою слушаю препирательства оппонентов в студии. Через некоторое время понимаю, что в наушнике подозрительная тишина. Я с тревогой интересуюсь у коллег в аппаратной: «ребят, почему-то у меня пропал звук». Раз спрашиваю, два. Потом начинаю руками махать, показывать пальцем на ухо. Никакой реакции. Смотрю на часы и прикидываю, что, наверное, я уже в эфире. Думаю, лучше уж буду стоять ровно, чтобы не опозориться при всех. В итоге так и оказалось. Вывели меня на плазму в студии, а я стою и молчу – спасибо, анекдоты похабные Стасу с Юрой не рассказываю. В итоге соединяют нас ещё раз, и со второй попытки нам удаётся успешно включиться.
14.30. «Дань, хотим тебя на 15 тоже включить. Сможешь?», – спрашивает продюсер. «Мы-то, конечно, сможем», – отвечаю я, – «но это тогда опять из центра города. Предлагаю другой вариант: мы сейчас соскакиваем с пятнадцатичасового, но зато в 16 включаемся с места какого-нибудь нового обстрела. Заодно что-нибудь хоть для сюжета на вечер подснимем, иначе показывать вообще нечего». Так и решаем сделать. Отправляемся в один из наиболее отдалённых от передовой районов, который считается наиболее безопасным. Видимо,.. считался – до сегодняшнего дня.
15.15. Снаряд попал в склад, расположенный рядом с дорогой. В этот момент по улице проезжала машина скорой помощи. Несмотря на обстрелы, на протяжении всей войны врачи храбро отправляются на выезды. Вот и сейчас медики везли пациента в больницу. Осколки попали в служебную машину, в результате несколько человек ранены.
15.50. Здание, где был взрыв, сильно разрушено: крыша пробита, в стене большая дыра, внутри разгребают завалы рабочие. На этом фоне мы выбираем точку для лайф-позиции10. Рядом стоят сотрудники пресс-службы министерства обороны ДНР.
– Смотри, видишь осколок какой, вот это подтверждает, что снаряд был 152-го калибра. А такое вооружение давно должно быть отведено от передовой. Держи, покажешь в эфире зрителям.
– Спасибо большое, но я за все командировки ни разу не трогал ни оружие, ни осколки. Стараюсь этого не делать – мы же всё таки журналисты.
Потом задумываюсь на несколько секунд. Ну если это оправданно, то, наверное, правда ничего страшного не будет – действительно любопытный эпизод. «Наверное, именно сейчас отличный момент, чтобы сделать это впервые», – кричу работнику пресс-службы.
16.00. Аккуратно кладу осколок на ладонь и прямое включение начинаю с его показа зрителям. Уже потом продюсер попросит меня заранее предупреждать о таких задумках, чтобы режиссёр показывал меня во весь кадр. В «окне», когда корреспондент стоит сбоку, было не очень хорошо видно. «Война всё спишет», – с иронией отвечаю я уставшим голосом. «Спасибо большое за работу сегодняшнюю… ждём сюжет на вечер!» Благодарить человека за то, что он просто выполняет свою работу, наверное, не обязательно. Есть даже один итальянский футболист, который принципиально не празднует забитые голы. «Почтальон же не прыгает от счастья, когда доставляет посылку», – говорит нападающий Марио Балотелли. Но без сомнений, любому из нас крайне приятно услышать простое и приятное слово спасибо.
Прифронтовой район. Рассказываю об обострении обстановки
17.30. К счастью, сюжет для вечернего выпуска новостей можно писать дома. После шести прямых включений, честно говоря, очень приятно растянуться на диване и набивать текст лёжа. Редактор его читает, мы записываем наговор, отправляем… Кажется, что теперь-то можно хоть чуть-чуть расслабиться и готовиться к ужину.
19.30.