м, в общем — то, нерыночным явлением, но наоборот, очень даже активно его поддерживали, поскольку понимали: в условиях безденежья это был хотя бы временный выход из ситуации. Серафимович с энтузиазмом рассказывал об этом как о положительном явлении, описывая Харьков 1918 года: «Теперь идут приготовления по налаживанию товарообмена с деревней: крестьянам железа, стали, машин; от крестьян — хлеба». Лично глава ВСНХ Оболенский на совместном заседании большевистских фракций обкома, Совнаркома и Совнархоза ДКР в конце февраля предложил резолюцию, в которой говорилось о том, что «организация непосредственного обмена товаров на хлеб будет способствовать разрешению экономического кризиса в Южной промышленности». В наши дни было бы странно слышать подобные рассуждения от главы крупной экономической структуры государства, но в 1918 году, как видим, это не вызывало удивления. Предприятия Донбасса активно прибегали к натуральному обмену с селом, а районные и подрайонные структуры ЮОСНХ вполне официально вовлекали в эти схемы местные кооперативы и потребсоюзы. При Харьковском продовольственном комитете было создано 18 учетных комиссий, которые контролировали расход мануфактуры, имевшейся на складах губернии, и организовывали ее обмен на хлеб[569].
Можно спорить о «теплоте» или «прохладце» в отношениях между правительством и крестьянами Донецкой республики, но нельзя не отметить, что в целом руководству ДКР за короткий период удалось организовать хотя бы минимальное продовольственное снабжение не только крупных городов и предприятий региона, но и центральных регионов России. При этом отношения с крестьянством, у которого Орджоникидзе закупал хлеб, еще не носили тот характер, который они приобрели во взаимоотношениях крестьян Юга с немцами или в дальнейшие большевистские периоды истории. Во всяком случае, если реквизициям хлеба и было сопротивление, то скорее оно было пассивным.
А в некоторых случаях крестьянство Донецкой республики проявляло более чем трогательную для того циничного периода истории заботу о ее нуждах и потребностях ее армии.
К примеру, 7 марта 1918 г. крестьяне деревни Черногоровка Бахмутского уезда направили военному комиссару Донецкой республики М. Рухимовичу трогательное письмо о том, что они собрали «для отправки на фронт (Красной армии), где более всего испытывают острую нужду» 30 пудов муки, 40 пудов картофеля и 2 пуда сала. В этой связи они просили «о подаче вагона под эти пожертвования» и об указании «места, где более всего испытывает фронт острую нужду в продовольственных продуктах». Правда, не факт, что в условиях транспортной разрухи Рухимович смог выделить этот вагон[570].
ПРИМИРИТЕЛЬНЫЙ НАРКОМАТ
Руководству Донецкой республики, состоявшему в основном из большевиков, в условиях довольно жесткой идеологической конкуренции приходилось постоянно искать «золотую середину» между необходимостью проведения реформ, которые могли бы вывести экономику региона из экономического кризиса, и популизмом большевистских лозунгов о всеобщем благополучии и росте материального благосостояния пролетариата. В ситуации, когда на этом же идеологическом поле выступали основные конкуренты большевиков в борьбе за общественное мнение (в первую очередь, меньшевики и эсеры), руководители ДКР были обречены на популистские социальные шаги, на первый взгляд, невозможные в период столь острого экономического кризиса.
Предыдущее руководство Донецко-Криворожского региона в лице Временного комитета Донбасса и областного комитета Советов погрязло в попытках решить бесконечные трудовые споры, которые возникали на протяжении всего 1917 года между владельцами и работниками предприятий. В ДКР эта неблагодарная работа была взвалена на наркомат труда, который возглавил Борис Магидов.
Наркомат, расположившийся на втором этаже Земельного банка, имел довольно оригинальную структуру для министерства в современном понимании этого слова. По сути, это был коллегиальный орган, куда входили представители от областного исполкома Советов, центрального фабрично — заводского комитета, областного совета профсоюзов и страховых групп. Мало того, решением обкома и СНК Донецкой республики наркомат Магидова был включен в ЮОСНХ на правах особого отдела и при этом, по словам наркома, оставался «совершенно самостоятельным комиссариатом, в котором имелся целый ряд налаженных отделов». Такого сложного структурирования и взаимного подчинения не знал никакой иной наркомат Донецкой республики[571].
Магидов, несмотря на то что его министерство моментально оказалось заваленным жалобами трудовых коллективов, организовал довольно эффективную схему взаимоотношений с различными органами, занимавшимися разрешением трудовых конфликтов на местах, для чего наркомат труда провел анкетирование местных Советов ДКР. 24 февраля наркомат учредил постоянно действующие конфликтные комиссии (камеры) при профсоюзах, а в своей структуре создал областную комиссию, куда вошли по 2 представителя от областных бюро профсоюзов металлистов, горняков и союза инженеров горнозаводской промышленности Юга России, а также один представитель собственно наркомата. Количество конфликтов и трудовых споров, которые за короткий срок своего существования рассмотрела эта камера, впечатляет[572].
Родился 13 (25) декабря 1884 г. в Санкт — Петербурге в семье ремесленника. Меньшевик с 1905–го по 1917 год. С середины 1917 г. (с приезда Артема в Харьков) — большевик. Советский профсоюзный и архивный деятель.
Единственный нарком первого состава правительства Донецкой республики, умерший своей смертью, Магидов был «рабочей лошадкой» руководства ДКР. Будучи талантливым оратором, он постоянно получал поручения провести митинг, разрешить какой — то очередной трудовой спор, отговорить рабочих от забастовки или же, наоборот, организовать забастовку.
Трудовую деятельность начал в Петербурге в 11 лет, став учеником ювелира. Уже в ранней юности вступил в профсоюз золотопромышленников ив 1907–1909 гг. был секретарем нелегального Бюро профсоюзов в Петербурге. Был на подпольной работе в Киеве и Екатеринославле. С 1912–го по 1914 год находился в ссылке в Архангельской губернии (с. Бугаево).
В 1917 г. отвечал за агитацию в Юзовке, создал в Донбассе профсоюз горняков. В 1918 г. — нарком труда ДКР. Вместе с Артемом отступал в Царицын, во время обороны которого отвечал за пропаганду в советских войсках.
В 1919 г. был наркомом труда УССР, одновременно помогая Артему воссоздать Донецкую республику. В 1922–1924 гг. секретарь Полтавского и Самарского губкомов Компартии. С 1930–го по 1939 год — в Москве на руководящей работе в профсоюзах. Проявил живое участие в судьбе детей испанских революционеров, усыновил некоторых из них.
Репрессирован в 1939 г., однако благодаря заступничеству старых большевиков чудом избежал расстрела и был освобожден в 1941 г. После этого пребывал на скромных должностях в профсоюзных архивах. С началом кампании по реабилитации старых коммунистов проявил незаурядную активность, став фактическим рупором репрессированных и членов их семей. Благодаря Магидову и его заступничеству, многие имена революционеров были возвращены истории. Автор ценных мемуаров о революции и Гражданской войне (многие из них до сих пор не опубликованы). Умер в 1972 году.
Но главная задача наркомата труда сводилась к контролю исполнения основных обещаний советской власти — переходу к 8–часовому рабочему дню и повышению зарплаты рабочим. В принципе, это было общим программным принципом каждой из социал — демократических партий, которые на этих лозунгах совершили еще Февральскую революцию. Во многом стремительное разочарование меньшевиками и эсерами в среде рабочих в 1917 году было связано именно с тем, что данные лозунги, как правило, оставались на бумаге. Одно из первых совместных собраний промышленников и рабочих по поводу внедрения данных лозунгов в жизнь состоялось еще 11 апреля 1917 г. под председательством Сандомирского, взывавшего работодателей к совести. Присутствовавший на встрече менеджер Александровской фабрики попытался объяснить, что введение 8–часового рабочего дня фактически будет означать повышение реальной зарплаты рабочим на 32 %, а это обойдется его предприятию в 4 млн рублей в год — в то время как общие дивиденды владельцев составляют 4,5 млн. Представитель рабочего совета Петровской фабрики на это ответил, что годовая прибыль его предприятия составляет 15 млн рублей в год, поэтому оно может вполне поделиться с рабочими 4–миллионной выручкой (рабочий явно не учел, что речь идет о разных предприятиях, а соответственно — о разных цифрах)[573].
В конце концов, работодатели Юга России под предводительством фон Дитмара 6 мая 1917 г. дали положительный ответ на требования рабочих о введении 8–часового рабочего дня и введения сверхурочной оплаты (1,5 рубля за каждый лишний час). По их подсчетам, даже внедрение этих мер стоило работодателям Юга дополнительно 65 млн рублей в год. А если бы горнопромышленники согласились на все требования, в частности, равную оплату труда женщинам и мужчинам (женщины официально получали лишь 60–80 % мужской зарплаты), а также отказ от детского труда, то ежегодные потери бизнесменов составили бы 228 млн рублей[574]. С победой большевиков в Петрограде в октябре 1917 г. 8–часовой рабочий день стал обязательной нормой и споров уже не вызывал.
Как не вызывал больше споров вопрос о введении обязательных оплачиваемых отпусков для рабочих. Для шахтеров, к примеру, специальной резолюцией IV областного съезда Советов был даже введен обязательный 2–месячный отпуск летом