[637]. Через год — полтора подобные «политические процессы» в России в целом и в Харькове в частности были уже невозможны.
Правда, Харьковский трибунал пытался рассмотреть еще одно «политическое» дело, однако под давлением рабочих оно было перенесено и замято. Вновь — таки под суд пытались отдать представителей социал — демократических партий, которые открыто выступили в январе 1918 г. против разгона Учредительного собрания. По их призыву 18 января железнодорожники станции Харьков — Товарная приняли резолюцию с призывом ко всей «революционной демократии» встать на защиту «Учредиловки»[638]. Подобные же резолюции меньшевики протащили на некоторых митингах, в частности на Харьковском паровозостроительном заводе. Большевики усмотрели в призывах к защите Учредительного собрания попытку организации мятежа, в связи с чем и инициировали рассмотрение дела против меньшевистских активистов в трибунале — без указания конкретных виновных. Так сказать, «по факту преступления».
Назначенный на понедельник, 18 марта, суд вызвал колоссальный ажиотаж, работа на Харьковском паровозостроительном заводе была приостановлена и рабочие под пение «Марсельезы» явились на заседание чуть ли не целыми цехами. На этом основании обвинение не нашло ничего лучшего, как перенести дело «на праздничный день или вечером» — мол, чтобы не срывать производственный процесс. Известие о переносе дела было встречено свистом, а рабочие вместе с «обвиняемыми» социалистами устроили импровизированный митинг в зале трибунала на Петинской улице, критикуя большевиков за заключение Брестского мира. Выступавшие, в частности, заявляли: «Весь народ должен объединиться в одну общую партию и после этого цельная, объединенная Россия должна объявить войну германскому империализму»[639]. Любопытно, что пройдет всего каких — то три недели — и большевики с боями будут оставлять Харьков, а вот меньшевики, громче всех критиковавшие ленинцев за Брестский мир, выразят готовность сотрудничать с оккупантами. Понятно, что в таких условиях дело против социалистов в трибунале так и не было рассмотрено. Тем «политические процессы» в Донецкой республике и ограничились.
После создания Совнаркома ДКР формальным главой трибунала стал нарком юстиции В. Филов, что вызвало скандал на заседании обкома от 7 марта 1918 г. По настоянию Рубинштейна и Голубовского обком пятью голосами против двух принял решение о несовместимости постов наркома и председателя трибунала[640].
31 января по распоряжению Филова были ликвидированы «буржуазные» судебные органы — Харьковский окружной суд и судебная палата. Все их служащие были уволены. Началось формирование «народных судов», в основу которых был положен принцип выборности. Процесс судебной реформы был начат во всех регионах Донецкой республики. Для координации деятельности формировавшихся судебных органов Филов в середине марта собрал уездных и районных комиссаров юстиции для выработки «единообразных форм судопроизводства во всех судах»[641].
Нарком в своем особом распоряжении, жалуясь на «жидкость» и мягкотелость судебных органов ДКР, пояснял им: «Суд не может являться каким — то внеклассовым, надклассовым учреждением, как уверяют многие… Наш суд, суд пролетарский, суд революционный также суд классовый… Беспощадность, твердость, решительность и быстрота — таков девиз революционного пролетарского суда»[642]. Довольно жесткие слова, которые можно расценить и как призыв к арестам и расстрелам. Но не стоит отождествлять «беспощадность» и «твердость» большевиков образца первой половины 1918 года с большевиками (порой теми же самыми людьми) более поздних периодов кровавой Гражданской войны — это наглядно будет продемонстрировано ниже, на примере отношения харьковцев к коменданту города Павлу Кину, который на протяжении конца 1917–го — начала 1918 г. вынужден был балансировать между необходимостью сохранять законность и проявлять «беспощадность» и «твердость».
Записка наркома Васильченко об отсутствии смертной казни в ДКР
Сейчас много пишут о жестокости большевиков. Однако, как это ни парадоксально звучит, в период разгара Гражданской войны, когда вокруг уже повсюду лилась кровь рекой, на первых порах в Донецкой республике официально смертной казни не было! Хотя и сами руководители ДКР неоднократно угрожали расстрелами, однако когда заходила речь о практическом воплощении этих угроз, они одергивали особо ретивых исполнителей. Когда, к примеру, комиссар Изюма некто Брынза официально заявил, что расстреляет арестованных ранее «контрреволюционеров», нарком по делам управления ДКР Семен Васильченко отписал ему записку такого содержания: «Сообщаем вам, товарищ, что смертной казни в федеративной советской республике не существует, и кто произведет ее, подлежит суду трибунала. Снимите немедленно угрозу расстрела, заявленную вами арестованным»[643].
Это не значит, что в ДКР не было убийств и расстрелов, в том числе совершаемых различными вооруженными отрядами или людьми, представлявшими власть или выдающими себя за представителей власти. Но больше всего было линчеваний и самосудов. В Харькове ходили мрачные слухи о том, что Антонов — Овсеенко со своими отрядами в период пребывания на 7–й линии совершал расстрелы арестованных лиц. Хотя слухи эти базировались на загадочном случае убийства Павла Кошуро — Масальского, бывшего одиозного харьковского вице — губернатора, чья деятельность была связана с массой анекдотов, до революции ходивших по всей России, а имя было нарицательным в связи с жестким подавлением им Акмолинского восстания в 1916 г.
Отряды Антонова арестовали Кошуро — Масальского наряду с некоторыми чиновниками бывшего царского аппарата и руководителями Совета съездов горнопромышленников Юга России в декабре 1917 г. и содержали их в вагонах на той самой «7–й линии» Южной железной дороги, недалеко от штаба Антонова. 16 января Кошуро — Масальский был найден застреленным из револьвера примерно в 4 километрах от Харькова. Представители коменданта Харькова и охрана тюремных вагонов делали удивленные лица, когда пресса расспрашивала их об исчезновении бывшего вице — губернатора и до обнаружения трупа заявляли о том, что узник отправлен в Петроград для свершения там над ним правосудия[644]. Эту версию нельзя исключить — тогда во время этапирования узников над ними совершали самосуды и толпа (как это было с генералом Духониным и упомянутым выше князем Вяземским), и сами конвоиры. Хотя нельзя исключить также, что с Кошуро — Масальским разобрались представители 30–го Сибирского полка, памятуя о его роли в подавлении бунтов в бытность его военным губернатором в Акмолинске.
Родился в 1860 году в Харькове в семье знатного рода потомков князей Масальских, относившихся к Рюриковичам. Детские годы провел в Ахтырке, где его отец был мировым судьей, а старший брат — судебным следователем. Действительный статский советник, юрист.
Имя Кошуро — Масальского (часто его писали Масальский — Кошуро) яде в царской России стало одним из символов реакции, чиновничьего самодурства и жестокости.
Окончил Сумскую гимназию и Московский университет. Служил товарищем прокурора в Костроме и вице — губернатором в Тамбове. В январе 1913 г. назначен харьковским вице — губернатором, фактически управлял губернией. Его жесткие меры вызвали недовольство в Госдуме, и в декабре 1915 г. Масальский переводится в глушь — на должность акмолинского губернатора, где он проявил себя как жестокий усмиритель восстания 1916 г. После этого, в сентябре 1916 г. переведен в члены Совета МВД России. При отъезде из Акмолинска, как сообщала пресса, багаж Масальского весил 200 пудов (т. е. более 3 тонн), что натолкнуло журналистов на веселые размышления о том, сколько может заработать губернатор за год.
Арестован в декабре 1917 г. в Харькове, убит 16 января 1918 г. (предположительно, большевиками).
Из анекдотов о Кошуро — Масальском: якобы уезжая из Костромы в Харьков, он хотел воспользоваться правом бесплатного провоза не только для себя, но и для членов семьи. В результате скандала, затеянного по этому поводу вице — губернатором, его вагон был отцеплен от поезда.
В Харькове вице — губернатор завел строгий порядок: телефонистки, получив звонок из его дома, к стандартному вопросу «Что угодно?» обязательно должны были добавлять «Ваше Превосходительство». Злопыхатели шутили по поводу того, что будет, если домашним телефоном Кошуро — Масальского решит воспользоваться лакей.
Нашумевший случай с убийством Кошуро — Масальского свидетельствует о том, что все — таки слухи о массовых расстрелах, совершенных Антоновым в Харькове, преувеличены — данный инцидент расследовала и местная пресса, и местные власти, которые вообще довольно резко реагировали не только на расстрелы, но и на аресты, совершаемые по приказу Антонова и Войцеховского. Антонов — Овсеенко потому и не жалел резких слов при описании руководства ДКР и Артема — они не дали главковерху развернуться в Харькове в полную силу, применяя привычные для него репрессивные меры. Именно благодаря деятелям ДКР Харькову удалось избежать в начале 1918 г. тех репрессий, с которыми позже столкнулись Ростов и донские города, занятые войсками Антонова — Овсеенко. И кстати, в этом же Артем расходился с Цикукой. Как пишет современная харьковская пресса: «Радикалам из Народного Секретариата товарищ Артем казался неисправимым либералом. Они никак не могли втолковать ему прописную истину: дави буржуев, невзирая не приличия!»[645]