Но о поэте Лермонтове речь ещё впереди.
Золотая табакерка
Вернёмся к нашей донне Соль.
Её дебют фрейлины совпал с первыми месяцами царствования Николая I. Император однажды сказал ей: «Александра Осиповна, я начал царствовать над Россией незадолго перед тем, как вы начали царствовать над русскими поэтами».
Он был всегда подчеркнуто вежлив с ней. Но проходили месяцы, и она стала замечать его повышенное внимание: то лишний раз зайдет в покои царицы, когда в том нет нужды, то неожиданно встретит Александру у лестницы и остановит, заговорив о пустяках. И взгляд – о, эти мужские взгляды, она давно уже научилась чувствовать их затылком – провожает, провожает…
Или иной раз смотрит будто бы на фрейлинский шифр, приколотый к банту, но она-то видит, что его горячий взгляд к корсажу платья и даже ниже спускается, спускается… «Не надо на меня так смотреть!» – хочется сказать ей, но не смеет, робеет перед императором. А по телу мурашки, и вся как-то ёжится, слегка поводя открытыми плечами. Но что делать? Фрейлины вообще самые незащищенные из барышень придворного мира, тем более что большинство из них сироты.
А государь превозносит в своих записках фрейлину Россет:
«Её красота, столько раз воспетая поэтами, – не величавая и блестящая красота форм, а южная красота правильных линий смуглого лица и чёрных, бодрых, проницательных глаз, вся оживлённая блеском острой мысли, её пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя создали ей при дворе и в свете исключительное положение».
Государь Николай Павлович знал толк в женщинах. Сам он в те времена считался эталоном мужской красоты – высокий, светловолосый, с глазами стального цвета. Говорят, что любовниц у него было немало, и не раз в артистических уборных оставался до утра с балеринами, и даже в нехороших домах замечен инкогнито. Был бы ни царь всея Руси, так обязательно сказали бы: «ни одной юбки не пропустит». Ну да Бог с ним, вот только жалко, что с Натали Гончаровой так не хорошо, так не здорово получилось…
Итак, не заметить и среди фрейлин супруги не выделить невысокую черноглазую красавицу Николай I просто не мог. Да и все заметили, что он Александру Россет выделяет – даже в делах, которые не касаются императрицы.
В архиве Аксаковых хранился конверт, на котором рукой императора Николая I написано: «Александре Осиповне Россет в собственные руки». На обратной стороне рукой Александры Осиповны написано: «Всем известно, что Имп. Ник. Павлович вызвался быть цензором Пушкина. Он сошёл вниз к Им-це и сказал мне: “Вы хорошо знаете свой родной язык. Я прочел главу “Онегина” и сделал замечания; я вам её пришлю, прочтите её и скажите, верны ли мои замечания. Вы можете сказать г-ну Пушкину, что я давал вам её прочесть».
Служба при дворе теперь не кажется Александре Осиповне золотой клеткой. Она уже чувствует, что имеет какое-то особое влияние на царя и разговаривает с ним уверенно и открыто. Она даже рискнула вступиться за своего родного дядюшку, декабриста Н. И. Лорера, который только ей обязан, что вырвался живым из сибирской ссылки. Отказать Александре Россет император не смог. Или не захотел. Почувствовав легкое удивление придворных по поводу своего указа о Н. И. Лорере, царь заявил министрам во всеуслышание: «Мадемуазель Россет – это джентльмен». В его устах это прозвучало, как громадная похвала, этим он хотел отметить рыцарскую черту её характера.
После того случая к юной фрейлине императрицы Александры Федоровны по-иному стали относиться все, кто окружал её венценосного мужа.
– Будь я императрица, я бы никогда ни на секунду не отпускала вас от себя, – как-то сказала Александре Осиповне одна из великосветских собеседниц, намечая на то, что слухи уже поползли по Царскому Селу. Россет ответила:
– Она очень любит мою болтовню, и император также, они хохочут, когда я рассказываю про мои со Стефани (фрейлиной – княжной Стефанией Радзивилл) глупости в Зимнем дворце и даже шалости в институте. Я бываю там почти каждый вечер; так как я очень хорошо читаю, то занимаю их чтением. Я езжу в Петергоф зимой на неделю, когда бывает годовщина кончины короля Прусского. Император много работает, как раб на галерах, так он говорит о себе, а я ему читаю какой-нибудь роман или мемуары.
Словом, отшутилась…
Императрица только что разрешилась шестым ребенком – сыном Константином, и потому оставалась во дворце, когда Николай I в очередной раз с малой свитой выезжал на неделю в Петергоф. В свите была и фрейлина Россет. А вскоре по возвращении она поняла, что не отшутилась.
Прошло чуть больше месяца, и как раз перед Новым годом императрица позвала её на приватный разговор.
– В вашем положении…
Она замолчала, глядя Александре прямо в глаза. Подождав, когда лицо фрейлины покроется багровым румянцем, продолжила:
– В вашем положении следует больше ценить благосклонность своей императрицы. Поверьте: лучше выйти замуж за нелюбимого, чем остаться старой девой с внебрачным ребенком. Я позабочусь, чтобы вы были счастливы…
Судьба донны Соль была решена. 11-го января 1832 года состоялась её свадьба с богатым дипломатом Николаем Михайловичем Смирновым.
Выходившим замуж фрейлинам обычно назначалось солидное выходное пособие. По воле царя, для Александры Осиповны Россет денежное пособие было увеличено вдвое. Ей был оставлен на память фрейлинский шифр, хотя с этого момента формально на службе она уже не считалась. На свадьбу император Николай I подарил ей золотую табакерку, усыпанную крупными изумрудами и бриллиантами…
«Я себя продала за шесть тысяч душ…»
Помолвка Александры Осиповны и Николая Михайловича Смирнова состоялась в Царском Селе, а 11 января 1832 года в Зимнем дворце была отпразднована, как сама она назвала, «грустная свадьба».
«Я согласилась с тем, чтобы Смирнов спросил просто “Oui” ou “Non” («да» или «нет»), вертелось на языке “Non”, а сказала “Oui” и даже не дала руки…», – так пишет она в своих «Воспоминаниях». Впоследствии Россет говорила, что любила мужа не более чем дружески. Дословно она пишет: «У меня не было ни одного года покоя и счастья с этим человеком. Сердце у него было доброе, но он был беспринципен и взбалмошен».
Николай Михайлович Смирнов (1808–1870) был человеком неглупым, но неярким. Имел состояние, служил по дипломатической части и впоследствии сделал карьеру, став сначала калужским, а потом (в 1850-е годы) и петербургским губернатором и сенатором. Внешней привлекательностью Смирнов не отличался: из-за болезни глаз, постоянно красных, старые друзья Александры Осиповны с легкой подачи Пушкина прозвали его «кроликом».
Муж донны Соль обожал карточную игру. Имея характер вспыльчивый, часто устраивал истерики и скандалы по любому, самому пустячному поводу. Александре Осиповне, при всей её тактичности и светскости, нелегко было ладить с супругом. Иногда она давала волю своей природной язвительности и писала Пушкину:
«К чёрту, Пушкин, это положение в свете! Сердце хочет любить, а любить совершено некого. Но Смирнов богат, а у меня четверо младших братьев. Я себя продала за шесть тысяч душ для братьев».
Заметим, ещё совсем недавно она мечтала выйти за генерал-адъютанта Перовского, у которого было втрое меньше – две тысячи душ, и добавим, что у родителей Пушкина было тоже две тысячи, и они никогда не считались бедными.
Пушкин заехал перед свадьбой её поздравить. Между ними состоялся диалог, может быть, определивший всю её дальнейшую жизнь. Цитирую по «Воспоминаниям» самой Россет.
«Пушкин сказал:
– Но я рассчитываю, что буду приглашён на свадьбу в качестве поверенного Смирнова и друга его невесты.
Я отвечала, что он рождён приглашённым. После этого он мне сказал:
– Я одобряю ваше решение и пророчу вам, что муж ваш уподобится генералу Татьяны, он будет очень вами гордиться.
Я возразила:
– С некоторой разницей, однако, так как Татьяна не любила своего генерала, она любила Онегина, который пренебрег ею.
Пушкин рассмеялся и отвечал:
– Это исторически верно, но теперь я должен вам признаться: когда Смирнов приехал из Лондона, я говорил ему о вас и сказал, что он найдет в Петербурге южные очи, каких он не видал в Италии.
Я прервала Пушкина, сказав ему:
– С каких это пор вы говорите мне комплименты, что это за новая фантазия?
Он отвечал:
– Это не комплимент, это истина, и я её уже высказал в стихах. Но слушайте до конца. По моему мнению, вы – Татьяна.
Я спросила, в чём я похожа на Татьяну? Он продолжал свою речь:
– В сущности, вы не любите ни света, ни двора, вы предпочитаете жизнь домашнюю, она более соответствует вашим вкусам. Меня крайне поразила одна вещь: когда вы видели Гоголя в первый раз, вы были совсем взволнованы, говоря о вашем детстве, о жизни, до такой степени не похожей на ту, которой вы живете, и я сказал себе, что вы сумели бы быть счастливой даже в деревне, только вам потребовалось бы несколько умных людей для беседы с вами и множество книг. Вы умнее Татьяны, но вы всегда предпочитаете качества сердца качествам ума, я вас много изучал, но со вчерашнего дня я вас хорошо знаю. Я знаю также всех тех, кому вы отказали, это были выдающиеся партии… Я вас очень уважаю за то, что вы отказывали блестящим женихам, потому что вы не имели к ним симпатии и слишком прямодушны, чтобы лгать. Вообще люди женятся так легкомысленно, забывая, что это на всю жизнь. Поверьте мне, я не разыгрываю проповедника, я на это не имею никакого права. Но, в качестве друга и с глазу на глаз, я позволяю себе высказать вам это со всею искренностью и откровенностью… Великое счастье напасть на женщину, которая выходит замуж не для того, чтобы чем-нибудь кончить, но чтобы начать жизнь вдвоём…
Я была очень тронута всем, что Пушкин мне сказал, я благодарила его. Мне показалось, что Пушкин был этим доволен. Затем он мне сказал:
– Вы по-прежнему будете вести свои заметки, обещайте мне это, и когда мы состаримся, мы перечтём их вместе…»