Из опубликованного письма неясно, относил ли Владимир Ильич себя к интеллигенции, а если относил, то в какой мере к нему относится такое неблагозвучное определение. Не уточнили это и его преемники и ортодоксальные последователи. Как бы там ни было, но к российской интеллигенции после революции, по существу, стали относиться с учетом мнения вождя. Расстрелы во время красного террора, спасительное бегство за границу, принудительная высылка из страны лучших философов, ученых, писателей и журналистов — все это нанесло непоправимый урон русской культуре и науке. Что же касается оставшихся и вновь приобщенных, то Троцкий на заседании Политбюро предложил «вести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр».{164}.
После разговора с вождем ему вторит и Дзержинский: «На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом…{165}
Однако наибольший «вклад» в развитие российской интеллигенции внес товарищ Сталин, который подвел идейную основу для чисток и репрессий в творческой среде: «Литература, партия, армия — все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда обновлять, мы пропадем, уверяю вас»{166}.
С 1928—1929 годов, после победы сталинской линии в партии, началась массовая обработка интеллигенции в идеологических кампаниях на всевозможных конференциях, съездах, слетах, собраниях, совещаниях и чистках. Литература становилась управляемой. Навязанный правящей идеологией метод социалистического реализма требовал от работников искусства показывать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой должна быть. И в реальной жизни, и в искусстве не находилось места тем, кто мыслит и живет иначе, их следовало выявлять и безжалостно искоренять всеми способами. Независимые голоса поэтов и писателей постепенно замолкали — партии большевиков требовались лишь подпевалы. После партийного постановления «О перестройке литературно-художественных организаций» 1932 года были распущены все творческие объединения писателей и всех их объединили в один большой колхоз — Союз советских писателей с единой «крышей» и «кормушкой».
Контроль над соблюдением творческой интеллигенцией установленных партией большевиков канонов осуществлялся, с одной стороны, строжайшей цензурой, а с другой — системой доносительства и репрессиями. Доносительство было объявлено почетным долгом каждого гражданина, а недоносительство — преступлением. Густая и широкая сеть осведомителей, сексотов, стукачей и информаторов всех оттенков охватила все сферы жизни и творчества. Они сообщали в органы о каждом шаге писателя, артиста, музыканта, художника и кинематографиста. Осведомители 4-го и 5-го отделений секретно-политического отдела сами писали романы, ставили спектакли, снимали фильмы, создавали полотна и одновременно регулярно и деловито доносили о коллегах. Под особым контролем органов госбезопасности находились писатели — «инженеры человеческих душ»[29].
Стихотворение о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны» и неопубликованную поэму «Песнь о Гамаюне» поэты О.Э. Мандельштам и НА. Клюев читали лишь узкому кругу друзей, однако стукачи незамедлительно донесли «органам» о крамоле. Стукачество становилось нормой. В те годы в творческой среде был весьма популярен анекдот: «Все советские писатели делятся на три категории: первая — те, что стучат на машинках, вторая — те, что стучат на коллег, и третья — те, что перестукиваются». Над этим можно было бы посмеяться, если бы это не было сущей правдой.
Жанр стукачества в среде писателей и других творческих работников развивался во всем многообразии форм, со своими корифеями и классиками. Всю страну оплела паутина подозрительности и взаимной слежки. Доносы были как явными, так и тайными. В работе «Воскресшее слово» Виталий Шенталинский приводит официальные, то есть явные, заявления-доносы писателей, сохранившиеся в архивах КГБ, на своих коллег, приведшие к их арестам{167}.
Сохранилось заявление будущего лауреата Сталинской премии второй степени за роман «Даурия» (1950 г.) и автора романа «Отчий край», Почетного гражданина г. Иркутска (1967 г.) Константина Федоровича Седых уполномоченному Союза советских писателей по Иркутской области поэту Ивану Молчанову: «Считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее. 30 ноября вечером ко мне на квартиру заявился небезызвестный Вам Ин. Трухин в сопровождении какого-то незнакомого мне человека, которого отрекомендовал мне и находившемуся в это время у меня Ан. Пестюхину (Ольхону) поэтом Рябцовским или Рябовским, точно не помню. Оба они были пьяны. Подобный визит Трухина меня чрезвычайно изумил, так как никакого близкого общения у меня с ним нет. Поэтому я встретил его достаточно холодно. Но пьяному Трухину море по колено. Он извлек из кармана бутылку водки и стал приглашать выпить. В последовавшем затем разговоре Трухин, ничем и никем на то не вызванный, допустил гнусный контрреволюционный выпад против товарища Сталина. Слова его были таковы: — Да что вы мне все! Да если на то пошло, так я и самого Сталина распатроню! Я немедленно оборвал Трухина и заявил ему, что о его поступке доведу до сведения уполномоченного ССП. Затем я сразу же выдворил и его, и его приятеля из квартиры… Трухин считает себя советским поэтом. Но за такими его словами, несмотря на то, что сказаны они в пьяном виде, скрывается неприглядная физиономия враждебного нам человека. Мне, например, кажется, что если бы он был настоящим советским человеком, то не позволил бы такого выпада и пьяным…»
Письмо написано в 1937 году и скорее всего из чувства самосохранения, но на изложенные в доносе факты надо было реагировать. А если не отреагируешь, то может отреагировать кто-то другой, и ты окажешься укрывателем или даже соучастником преступления. Товарищ Молчанов как истинный коммунист, естественно, отреагировал и направил заявление коллеги в управление НКВД по Иркутской области товарищу М.П. Бучинскому: «5 декабря ко мне пришел поэт К. Седых и рассказал о фактах, описанных в заявлении. Я ему предложил все это изложить в письменном виде. Сразу же позвонил Вам…»[30]
К заявлению Седых в НКВД ответственный секретарь Иркутского отделения Союза советских писателей поэт Молчанов добавил и собственные доносы на нескольких коллег: «Посылаю также рассказ “Жаркая ночь”, присланный на консультацию к нам. Автор — П.И. Короб из Нижнеудинского аэропорта. Весь рассказ просто начинен контрреволюционными разговорами. Ответ автору я пока задержал…» «Во время дежурства консультанта А. Ольхона приходил студент Финансово-экономического института Садок с рассказом “Иван Зыков”. По отзывам консультанта, этот рассказ — памфлет на советскую действительность, клевета на колхозы и колхозников… Идейная вредность рассказа вне сомнений…
Был на консультации курсант школы военных техников Филиппович с пьесой “Враг”. Автор не лишен способностей. Но пьеса “Враг” заслуживает разбора лишь как политическая ошибка автора, который в силу своей идейно-политической близорукости написал антипартийную пьесу… Оценка пьесы может быть только Одна: “Враг” — вредная, не советская пьеса…» И так далее…
Итоги активной деятельности доносчика отражены в рапортах Молчанова литературному и партийному начальству.
Секретарю правления Союза советских писателей Ставскому: «Только после февральского Пленума ЦК ВКП (б), после изучения доклада и заключительного слова т. Сталина была развернута самокритика в литературной организации Восточной Сибири… За связь с контрреволюционными организациями исключены из Союза писателей А. Балин, Ис. Гольдберг, П. Петров, М. Басов…
Все они арестованы органами НКВД. Была засорена чуждыми людьми окололитературная среда: начинающий писатель Новгородов, поэт В. Ковалев, поэт А. Таргонский…»
В Иркутский обком ВКП (б): «В результате притупления бдительности областная организация Союза писателей оказалась засоренной врагами народа. Долгое время у руководства Союза стояли, оставаясь неразоблаченными, такие матерые враги народа, как Басов, Гольдберг, Петров и Балин. Сразу же после разоблачения врагов народа правление было переизбрано. Новое правление немедленно приступило к работе по ликвидации последствий вредительства. В Союзе писателей после арестов остались два члена: И. Молчанов и К. Седых…» Комментарии, как говорится, излишни. Из всего выводка кукушки в гнезде остается один самый сильный птенец. Более слабых конкурентов он выталкивает из гнезда, и они погибают. А здесь у кормушки осталось даже два верных ленинца, на которых только и можно было положиться.
А вот донос писателя-коммуниста венгра Бела Иллеш на имя главы Российской ассоциации пролетарских писателей, литературного советника и близкого родственника руководителя ОГПУ Ягоды Леопольда Авербаха[31].
«Международное бюро революционной литературы.
2 января 1928 г. Дорогой товарищ Авербах, считаю нужным довести до твоего сведения о нижеследующем факте, относительно которого прошу тебя принять срочные меры. Редакцию журнала “Вестник иностранной литературы” посетил Панаит Истрати (румынский писатель-коммунист, позднее написавший книгу “Советский Союз без маски”. — В.И.), сообщивший о состоявшемся у него с т. Сандомирским разговоре. Сандомирский посоветовал товарищу Истрати ничего не писать ни о большевиках, ни о Советском Союзе. По мнению Сандомирского, если Истрати на эти темы будет писать, хваля на 99% и порицая на 1%, то этого обстоятельства будет достаточно, чтобы ему в лице большевиков нажить себе смертельных врагов. И не только он встретит недоброжелательство со стороны ВКП и Французской компартии, но может еще и испытать затруднения при выезде из СССР… Истрати сообщил об этом разговоре не только мне, но и товарищам Динамову, Анисимову, Когану и, как я предполагаю, еще некоторым другим. Мы, как могли, постарали