Тут мы узнали от Клонова, что отряд Соина поодиночке и в разные дни вошел в ст. Урюпинскую еще за несколько дней до восстания и разместился кто у родственников, кто у знакомых, кто на частных «взъезжих», которые еще существовали тогда, а кто и прямо в доме «крестьянина», конечно, под видом личных дел, а их действительно многие имели в окружной станице. Были распознаны квартиры главарей и тщательно изучено расположение гарнизона.
В первую очередь была обезоружена полусонная тюремная стража, сама посажена в тюрьму и заменена своей. Затем начались аресты главарей. На долю Дудакова выпало арестовать окружного военного комиссара – начальника гарнизона. Когда Дудаков сообщил разбуженной хозяйке квартиры, что им срочно надо видеть по важному делу военного комиссара, она с зажженной лампой тотчас же проводила их в спальню комиссара, а сама ушла – не могла же она присутствовать при секретных разговорах. Комиссар проснулся и, по-видимому, не мог сразу понять, в чем дело, но, когда он увидел, что Дудаков хватает его маузер, лежавший на стуле, он понял и вскочил, но тут Клонов огрел его прикладом по голове, и он снова улегся. В углу комнаты у комиссара оказалась еще и винтовка. Комиссар скоро очнулся, ему дали одеться, увели и сдали в тюрьму, а хозяйка квартиры, по-видимому, так и не поняла, что за люди у нее были.
Самому Соину не повезло. Он должен был арестовать председателя окрисполкома Селиванова (казак по происхождению), но его не оказалось дома. И тогда Соин ушел с главными силами к железнодорожной станции, которая была расположена на окраине станицы, где тоже находились значительные силы красногвардейцев, мы же трое и приставший к восставшим казак Андреев (по образованию техник) получили задание взять пороховые погреба – два небольших кирпичных здания. Стража при этих погребах играла также роль заставы с юга, так как прямо в них упиралась длинная дамба (с версту), пересекавшая в половодье рукав от Хопра.
Уже светало, и едва мы выдвинулись из станицы, как по нам открыли жестокий пулеметный огонь, что заставило нас пригнуться к земле и возвратиться под защиту домов и садов. Пули тарахтели по железным крышам и шуршали по верхушкам деревьев. Мы осмелели, опять выдвинулись вперед и залегли за поваленный телеграфный столб, послуживший нам прикрытием и опорой для винтовки.
Нас продолжали осыпать пулеметным огнем, но безвредным, а когда замолкали, – мы открывали прицельный огонь, то тоже безрезультатно. Мы установили, что у погребов только два человека, но как взять таких лихих пулеметчиков, мы не представляли. И вдруг, по-видимому обеспокоенный затянувшейся стрельбой, к нам пришел сам Соин. Он лег рядом с нами и сказал: «Вы, ребята, пока не стреляйте», стал внимательно изучать местность, что делается у пороховых погребов, и пришел к тому же заключению, что там только два человека, и потом сказал: «Вы, ребята, лежите и наблюдайте, но ни в коем случае не стреляйте».
Затем он перебросил винтовку из правой в левую руку и, действуя правой рукой и двумя ногами, избирая понижение рельса, пополз к пороховому погребу. По нему открыли бешеный пулеметный огонь, но он все полз и полз, пока не подполз на такое расстояние, что мог вступить с пулеметчиками в переговоры. Он убедил их, что сопротивление бесполезно, все начальство и гарнизон уже сдались и если они сдадутся, то им ничего не будет. Вместе с подъесаулом мы отконвоировали и сдали пулеметчиков в тюрьму. Так была подавлена последняя точка сопротивления красных.
После этого наши силы распределились так: сам подъесаул Соин с главными силами расположился на вокзале, так как наступление красных ожидали по железной дороге со стороны ст. Алексиково Грязе-Царицынской железной дороги. (Эти «главные силы» были вполне мистическими: Дудаков, вербуя нас, говорил, что у него завербовано 60 человек, теперь же было ясно, что Соин овладел Урюпинской ночным налетом с ничтожным числом людей.)
Дудаков стал своего рода начальником гарнизона, в его распоряжении остались для наведения и поддержания порядка в станице все его однопитомцы по сельскохозяйственному училищу: Клонов, И. Тельнов, Мотовилин и единственно приставший из Урюпинской Андреев. Мне, как самому младшему (21 год), поручили проверку и сортировку на годные и негодные громадного числа винтовок, захваченных в Урюпинской. С этим делом надо было спешить, так как тогда была надежда, что казаки всколыхнутся и их придется вооружать. И действительно, вскоре мне в помощь прислали четырех реалистов местного реального училища лет по 16–17. К моему удивлению, они знали винтовку, и у нас дело пошло довольно успешно.
Мы продержались в Урюпинской три дня, и все это время мы с реалистами занимались разборкой винтовок, но ни одного человека к нам не привели для вооружения Сполоха, на который рассчитывали; не получилось. Ни сама Урюпинская, ни ближайшие станицы и хутора никак на наше восстание не отозвались.
На четвертый день, едва мы с реалистами занялись разборкой винтовок, как к нам вошли мой брат Иван, Илья и Андреев. Брат сказал мне: «Ты распусти свою команду, мы имеем другое задание». Когда реалисты ушли, брат сказал: «По железной дороге наступают красные, Соин пошел им навстречу, а нашей четверке дано задание оградить станицу с тыла. Мы займем позицию против дамбы. Приказано мирных жителей пропускать, а если появятся красные, то расстреливать».
Мы заняли указанную позицию против дамбы, это опять у тех же пороховых погребов. Мирных жителей шло довольно много, и никто у нас пропуска не спрашивал. Но вот показались два казака, явно фронтовики. Поравнявшись с нами, они крикнули: «Тельновы ребята, пропустите». А потом, присмотревшись к Илье, и ему: «Да и ты, Илюша, здесь!» (Наша фамилия была блондистая и хорошо известна в станице, так как отец три раза подряд избирался атаманом.) Когда казаки прошли, Илья объяснил, что эти казаки с хутора Суховского нашей станицы. Мы тогда не придали особого значения тому, что мы были опознаны, но потом нам это дорого стоило.
Не знаю, сколько прошло времени, но потом мы услышали, что на другой стороне Урюпинской идет бой. Как долго он продолжался, мы не отмечали, но потом все стихло. Было ясно, что кто-то побежден, но кто, мы знать не могли и, естественно, волновались. Вдруг мы увидели, что со стороны Урюпинской прямо на нас несется черный автомобиль. Поравнявшись с нами, он остановился. Открылась дверца, из нее высунулся Дудаков и крикнул: «Ко мне!» Мы подошли, а он сказал: «Соин убит. Теперь надо спасаться. Спрячьте понадежнее ружья, они еще пригодятся, а сами подавайтесь за Хопер».
В автомобиле – пять человек, про остальных Дудаков не сказал ничего. С тем автомобиль дал газ и помчался по дамбе. Кругом не было никаких строений, кроме порохового погреба, и мы прямо с винтовками тоже зашагали по дамбе. Было бесконечно горестно, что погиб такой бесстрашный и талантливый офицер, а казаки оказались совершенно глухи к начатому им делу.
На другой стороне залива и Хопра был чей-то сад и в нем сарай, под крышу которого мы и засунули наши винтовки. Теперь надо было поспешать к переправе через Хопер в ст. Тепикинскую, до которой было 18 верст. Мы разделились по двое. Брат с Ильей пошли вперед, а мы с Андреевым подождали, пока они скроются из вида, а потом тоже потопали за ними. Мы пришли к переправе, когда брат Иван и Илья были еще на этой стороне, но как раз был снаряжен к отправке паром с двумя подводами, на него мы и погрузились все четверо и скоро были на другой стороне Хопра, то есть в относительной безопасности.
На этом можно было бы и закончить налет на Урюпинскую, но дело в том, что никакой, даже относительной безопасности для нас не получилось, а наоборот, прямая опасность от своих же казаков и даже от родных… Об этом я и хочу рассказать для памяти потомству. Генерал Поляков был прав, полемизируя с Каклюгиным, что поначалу не всегда и не везде казаки рвались в бой с красными.
От Тепикинской до нашей Луковской было всего 7 верст и шло лугами и перелесками. Мы их сделали еще засветло, но не вошли сразу в станицу, а подождали густой темноты и тогда прошли до самого дома сестры, не встретив никого. Сестра встретила нас по-сестрински хорошо. Мы объяснили ей, что нам надо как можно скорее уходить куда-нибудь подальше, так как были опознаны и в первую очередь будут искать у нее. Илья и брат Иван опять решили спасаться у отца Ильи на хуторе Суховском, где у Ильи было полно родных, я же мог бы найти убежище на хуторах Верхнереченском или Нижнереченском нашей же станицы, где было много родных по отцу и по матери, но я выбрал хутор Мазин Тишанской станицы, где была замужем наша старшая сестра Ганя, – такой глухой хутор, куда, казалось, ворон костей не занесет. Этот выбор устраивает также и Андреева; у него были родственники в ст. Бурацкой, но он не знал туда дороги, а это было как раз по одной дороге на Мазин.
Сестра всплакнула и сказала с горечью: «Вот муж скрывается неизвестно где, а теперь и вы должны скрыться и опять останусь я одна». Но она нас накормила и уложила спать, с тем чтобы в 3 часа ночи нас разбудить. Первыми, как всегда, вышли брат Иван и Илья, а за ними мы с Андреевым.
Наша станица с трех сторон окружена горами, и для сокращения пути и скрытности я не пошел улицами, а мы взяли приступом, несмотря на полную тьму, довольно высокую и крутую гору, покрытую барбарисом (по-казачьи кисляткой), но зато сразу же оказались за станицей и как раз на дороге на Мазин и Бурацкую. Дорога идет по высокому плоскогорью с суходольными лугами и перелеском, а налево к Хопру – густой лес. Яркое солнце, посевов нет, и нигде ни души. И несмотря ни на что, делается радостно на душе. Так мы легко отмахали 25 километров, где был поворот налево к Хопру, на Бурацкую, и мы тепло распрощались с Андреевым.
Теперь мне предстоит сделать 10 верст, из них 5 по плоскогорью, а потом начинался медленный спуск к речке Тишанке, на которой стоял хутор Мазин. Я уже начал спускаться к Тишанке, когда открылся мне Мазин с его садами и водяной мельницей, что стояла на речке. Но чем дальше я иду, тем больше у меня растет еще пока неясное беспокойство по поводу того, что я что-то не совсем ясно вижу у мельницы. Но дальше – больше, и я уже совершенно явственно различаю, что у мельницы стоит черный автомобиль. Откуда в этой глуши мог взяться автомобиль?