Наиболее вероятно, что это автомобиль Дудакова… Может быть, они еще здесь, тогда я присоединюсь к ним. И я даже прибавляю шагу. Но вот я вижу, как от автомобиля отделяются два человека и идут наперерез мне. Дальше – больше, и я отлично различаю, что один весь в коже с маузером на боку – значит, комиссар, второй – просто солдат с винтовкой. Теперь все ясно, я попал прямо в руки тем, от кого спасался. Бежать было еще можно, но этим самым выдашь, кто ты есть, и тогда они уже сделают все, чтобы меня поймать… Страху у меня нет, а основания идти в Мазин у меня есть. Итак, решаю продолжать мой путь…
Дорога идет к речке не по перпендикуляру, а несколько влево, а враги идут справа, так что если я пойду по дороге, то преследователям придется много бежать, а скорее всего, чтобы остановить меня – стрелять. Я решаю сразу же показать, что я их нисколько не боюсь и никаких враждебных действий от них не ожидаю. Я сворачиваю с дороги и иду к речке напрямик, что ускоряет нашу встречу. Скоро мы сближаемся. Солдат вскидывает ружье к плечу, человек в коже кричит: «Руки вверх!» Я поднимаю руки, пакетик с парой белья, врученный мне сестрой, падает на землю. Комиссар обыскивает меня – у меня ничего нет, кроме пачки махорки. Я тороплюсь поднять свой пакетик, комиссар только щупает его. Затем начинается допрос. «Куда идешь?» – «В Мазин». – «Чего ты там не видел?» – «А у меня тут сестра замужем». – «Какая сестра, что за сестра?» – «А она тут замужем за Семеном Филипповичем Поповым». Комиссар смотрит на солдата, тот кивает и говорит: «Да, есть такая». Я не стою столбом, а двигаюсь к речке, они идут вместе со мной: один справа, другой слева. Комиссар продолжает: «А зачем он (то есть Семен Филиппович) тебе понадобился?» – «А он наказывал, чтобы приходил помогать». – «А чего ему помогать, чего делать?» – «А у него просушка, а казаки сейчас отсеялись, а до сенокосов и покосов еще далеко, так вот потому на просушку большой завоз и надо помогать, а у него пять человек детей мал мала меньше». Комиссар опять смотрит на солдата, тот кивает и говорит: «Верно».
За этими разговорами мы подходим к небольшому уступу у самой речки. Я беззаботно усаживаюсь на него, достаю свою махорку и начинаю свертывать папиросу, предлагаю им – отказываются. Комиссар немного помолчал, а потом возобновил допрос. Тут только спросил: «Какой станицы?» – «Луковской». – «А что у вас делается?» – «А у нас ничего не делается». – «Ну, как казаки?» – «А казаки рады без ума, что война кончилась, и говорят, что ее хоть бы век не было».
Я чувствую, что выиграл это словесное сражение. Допрос уже переходит в разговор, и сам перехожу в наступление: «А вы что здесь делаете?» – «А это тебя не касается», – отвечает комиссар. «Ну, раз не касается, то будьте здоровы». Я бросаю окурок, подхожу ближе к воде, сажусь на песок лицом к воде, как всегда это делается, а значит, к ним спиной, снимаю сапоги, засучиваю штаны выше колен и вижу, что они по-прежнему стоят рядом, комиссар с маузером на боку, солдат опирается на винтовку, и смотрят на меня. Я встаю, делаю им прощальный жест рукой и не спеша, вольготно иду к хутору, ни разу не оглянувшись на них. До первого дома саженей пятнадцать, но я иду и думаю, пальнут в меня или нет, и, только скрывшись от них за первый дом, я почувствовал, что спасен, и тут прибавил шагу.
Зять и сестра были дома, завоза не было, и просушка не работала. Они удивились моему появлению, и, понятно, я должен был объяснить им, в чем дело. Зять сказал, что Дудаков с товарищами примчался сюда на автомобиле вчера, но у них кончился бензин и они его бросили, а сами взяли на хуторе тройку лучших лошадей и помчались по шляху прямо к Дону. Всезнающий солдат – это наш пастух, он был на войне, а после опять вернулся к нам, но, как только пришли красные, он сразу пристал к ним. «Они тебя не тронули, потому что их здесь мало и они боятся казаков, но завтра сюда прибудет большой отряд, и тогда они поведут себя иначе, а меня за укрывательство контрреволюционера сожгут. Уходи, куда хочешь».
Сестра защищает и так и этак, но это не помогает. Она в слезах, но и они не помогают, а он твердит свое: «Уходи, куда хочешь. Сам впутался в это дело, сам из него и выпутывайся, как хочешь. Уходи». Я, конечно, возразить ничего не мог. Сдается и сестра: «Ну, куда теперь тебе деваться? Больше некуда, как к Лене…»
Я сам думал о Лене, но выбрал Ганю, потому что Лена (Елена Архиповна) была только старшей невесткой, у нее были свекор и свекровья. Она вышла замуж в богатую казачью семью за старшего сына, но уже был женат и второй сын, а третий был наготове к тому. Этот род Кузнецовых потому и был богат, что у них не было принято рано делиться. С отцом всегда оставался младший сын, и у них же было основное богатство рода. Теперь я был рад этому предложению Гани. Она накормила меня и уложила спать, сказав, что разбудит глубокою ночью и проводит до такого места, откуда уже не заблужусь (я не знал дороги).
Мы вышли среди ночи. Стояла такая темнота, что хоть глаз выколи. Недаром подъесаул Соин выбрал для налета на Урюпинскую такое время, в этом была половина успеха дела. Ганя шла с грудным ребенком на руках, и путь ее был нелегкий. До хутора Нижнереченского нашей станицы было 25 верст. Мы прошли один хутор, потом другой и нигде не встретили ни души. Шли в полной темноте по чистому полю и наконец дошли до какого-то развилка дорог. Здесь Ганя остановилась и сказала: «Эта дорога, что идет налево, приведет тебя прямо на хутор Нижнереченский, и теперь ты уже никак не заблудишься». Тут мы с нею расстались. Ганя плакала, я расцеловал ее от всего сердца, и мы пошли каждый своей дорогой.
Скоро стало светать, взошло солнце, и раскрылся чудесный апрельский день, а все горести как-то были забыты. Но пришел я не к хутору Нижнереченскому, а к глыбе огромных камней, каждый примерно с товарный железнодорожный вагон. Это меня нисколько не опечалило, я немедленно забрался на один из этих камней и тут же увидел недалеко и сам хутор Нижнереченский. Меня удивило то, что мы со Степаном, младшим братом мужа моей сестры, не раз скакали в этих местах на лошадях, а эти камни не видели, несомненно, остаток ледникового периода.
Теперь я бодро пошагал к открывшемуся мне хутору, прямо по бездорожью. Богатая усадьба Кузнецовых со множеством хозяйственных построек и огромным садом находилась в самом конце хутора под горой, а на горе красовалась им же принадлежащая стройная ветряная мельница, выкрашенная в желтую краску. То, что Ганя ошиблась дорогой, было даже лучше, мне не надо было идти хутором, и я, думаю незамеченным, вошел в усадьбу Кузнецовых. И тут мне опять повезло.
Первым, кого я встретил, была моя сестра Елена Архиповна. Я сразу рассказал ей правду и что теперь ищу убежище. Отправился было к Гане, но Семен Филиппович меня выставил… Сестра сразу сказала мне: «Ты оставайся, а я бате (свекру) пока ничего не скажу». Она же, по уговору с «батей», дала мне занятие, чтобы я занялся садом, тем самым стараясь скрыть меня от глаз людей. Сама же очень горевала, что ее муж-урядник Лейб-Гвардии Атаманского полка до сих пор еще не вернулся домой.
Я прожил у Кузнецовых больше двух недель, но вот однажды, в воскресенье, сестра сообщает мне: «Сегодня батя вернулся из церкви (он был ктитором) и говорит мне, там ему казаки сказали, что он скрывает у себя контрреволюционера. Узнают каратели, они тебя сожгут. Пусть твой брат уходит, куда хочет». Сестра была очень расстроена и говорит: «Ну, куда я тебя теперь дену? Больше некуда, как к дяде Матвею». Мы сразу же стали запрягать лошадь, она положила в повозку полость, на которую я лег, и сверху закрыла меня сеном.
Дядя Матвей Васильевич Жуков жил в Верхнереченском, который почти сливался с Нижнереченским, но в противоположном от Кузнецовых конце, так что нам пришлось проехать оба хутора. Семья дяди была очень религиозна, как и весь род Жуковых, как и моя мать, и все они в противоположность Тельновым были брюнетами. Когда мы приехали, вся семья была в сборе: сам Матвей Васильевич, его жена, старший сын Никиша, который после контузии в японскую войну стал заикой, его жена Домаша и их восьмилетний сын Степа. Не было дочери, красавицы Улиши, которую, по традиции рода Жуковых, отдали в Устьмедведицкий монастырь замаливать грехи за всю семью, и младшего сына Алеши, примерно моих лет, о котором поступали не совсем ясные сведения.
Елена Архиповна сразу объяснила всей семье мое положение и чем оно вызвано и спросила, могу ли я у них остаться. Матвей Васильевич сразу же ответил: «Пусть остается», а потом обратился ко всей семье и спросил: «Верно ли я говорю?» Его жена сказала: «Ну, как же можно? Может, и наш Алеша скитается без пристанища?» Никиша и Домаша подтвердили свое согласие кивками. Так я и остался у дяди Матвея Васильевича. Он считался по тем временам человеком сравнительно образованным, так как окончил городское училище, равное примерно прогимназии.
Дядя на другой же день вручил мне толстющую книгу в прекрасном переплете – «Былое Тихого Дона» П.Н. Краснова и сказал: «Вот тебе и занятие, поди не читал, а по улицам да по родне гулять не приходится». Я действительно не читал и всю неделю был поглощен этой книгой. Но в воскресенье утром дядя говорит мне: «Вот что, Яша, у нас сегодня собрание, пойдем и ты на собрание, там ты повинись перед казаками, они тебе простят, и все будет хорошо».
Не отдавая себе отчета, чем мне грозит, если и дядя откажет мне в убежище, я поспешил ответить: «Нет, дядя, виниться я не пойду, а если вы боитесь, то я куда-нибудь уйду». Но дядя замахал руками: «Не моги этого и думать. Не хочешь, не ходи. Сиди и не рыпайся». И он ушел один. Долго не было дяди, семья была в тревоге и я тоже. Наконец дядя вернулся. Первым делом он помолился на образа и потом объявил: «Ну, слава Богу, слава Богу. Все обошлось благополучно. Нашлись горланы, которые стали кричать и указывать атаману: «Его надо арестовать и выдать Краснопольской слободе». (Это была всего в 7 верстах очень революционная слобода еще в 1905 году, а теперь особенно.) Атаман на это ответил, что если они хотят, то пусть идут и арестуют, а он не пойдет – на то есть карательные отряды. И сразу всем закрыл рты. Слава Богу, слава Богу», – еще раз повторил дядя. Наверное, он еще до собрания договорился с атаманом, умело легализовал у себя мое пребывание и вместе с тем обезопасил себя.