Чем больше видел Пуль, тем становился он любезнее к атаману и вместе с тем озабоченнее. В промежутках между поездками и осмотрами он часами совещался с атаманом о том, как помочь войску. Он понял, что помощь нужна немедленная.
– Вы могли бы дать для наших солдат две тысячи тех прекрасных шуб, которыми вы снабжали нас во время поездки на позицию? – спросил он атамана.
– Конечно, мог бы.
– Хорошо. Подготовьте их к посылке в Новороссийск. Я надеюсь устроить так, что дней через пять у вас будет батальон, а через две недели бригада. И я уверен, что, если ваши люди увидят наших людей, они быстро ликвидируют этот прорыв. Я теперь же поеду в Екатеринодар, а оттуда в Лондон. В Лондоне я скорее все это устрою. Это будет лучше для вас, если я буду хлопотать за вас в Лондоне.
Генерал Пуль отказался от поездки на Северный фронт. Он торопился в Екатеринодар и Лондон, чтобы активно помогать Донскому войску.
Накануне его отъезда к нему в его помещение в Ростове, в Палас-отель, явились лидеры партии, враждебной атаману. Они долго и подробно перечисляли все вины атамана, которые в общем сводились к тому, что атаман немецкой ориентации, что он монархист и не признает никаких партий, а все делает сам, ни с кем не советуясь и не совещаясь.
Генерал Пуль вдруг покраснел и гневно застучал кулаком по столу.
– Оставьте мне, господа, атамана в покое, – воскликнул он. – Он правильно делает свое дело… И если вы… если вы сковырнете мне атамана… Вам придется иметь дело с Англией… Вся Англия станет на его защиту.
Пуль не знал в это время, что политика Англии уже переменилась.
Пуль уехал в Аондон, ничего не сделав. Его приказ о посылке бригады из Батума не был исполнен. В Аондоне он был отстранен от ответственных должностей. Ему дали понять, что Англии нужны друзья Англии, но не России. На его место был прислан сухой и точный бригадный генерал Бриггс – этот мог лучше вести политику и на каждый вопрос генерала Деникина или кого-либо неизменно отвечал: «Об этом я снесусь с Константинополем», «Из Константинополя еще нет по этому поводу указаний». Даже такой пустяк, как разрешение русскому человеку въехать в Русский Батум, требовал запроса Константинополя, а оттуда Аондона. Дела решались неделями и месяцами, а Троцкий и Ленин в это время не дремали и спешили убедить Красную армию, что союзники России не помогут.
6 января атаман с двумя молодыми английскими офицерами Эдвардсом и Олькот и французами Бертелло и Эрлишем поехал в Вешенскую станицу. Был сильный мороз – 14° R при ветре, а в степи и того больше. Несмотря на то что всем иностранным офицерам были выданы большие бараньи папахи и шубы, они, не привыкшие к холоду, сильно мерзли. Пришлось ехать с остановками, отогреваясь по хуторам. Только в 4 часа дня, уже в сумерки, прибыли в Каргин скую. Здесь в станичном правлении атаман призывал собранных там казаков к верности войску и к терпению, говорил о том, что союзники прибыли и союзные войска скоро помогут со всею своею могучею техникой казакам. Молча слушали казаки. Когда атаман говорил о насилиях большевиков, сзади из толпы кто-то крикнул: «Неправда!» Это было первый раз на Дону, что прервали речь атамана. Потом говорил Эрлиш. Слишком хорошо по-русски сказанная им речь возбудила подозрение, что он не француз, а ряженый русский офицер или еврей, нанятый атаманом.
Ночь провели в Каргинской. Каргинские казаки не спали. Они караулили у дома, где был атаман и союзники, и несли патрули по станице. Опасались нападения вешенских казаков, да и в самой станице уже начинался раскол. С кем идти – с атаманом ли или с большевиками? Трусливое большинство решало идти с тем, кто будет сильнее.
8 января союзники уехали. Капитан Фукэ и капитан Бертелло обещали настоять на том, чтобы французские войска немедленно были двинуты вдоль западной границы Донского войска и заняли бы Харьков.
– Если бы это было так, – сказал атаман, – я мог бы всю молодую армию бросить в Верхне-Донской и Хоперский округа и снова быть в Воронежской губернии.
Смутно было на душе у атамана. Он понимал, какой разлад внесли союзники в настроение войск и фронта, и знал, что, если теперь они не придут, как не пришли после ноябрьского посещения, казаки не устоят.
После отдания приказа о вступлении генерала Деникина в командование всеми Вооруженными силами Юга России Донской фронт подчинялся ему, и потому та катастрофа, которая произошла в Верхне-Донском округе, не могла не интересовать главнокомандующего. Помимо обычных, по прямому проводу ежедневно передаваемых точных сведений о всем, что происходит на фронте, Донской атаман писал об этом неоднократно главнокомандующему. Донской атаман не боялся побед Красной армии, но он боялся разложения Донской армии. Его не то смущало, что части Хоперского и Усть-Медведицкого округов отступают в глубь войска и уже находятся недалеко от железнодорожной линии Лихая – Царицын и группа генерала Мамонтова может быть отрезана от своей базы Новочеркасска, а его смущало то, что эти части отступали без боя, что многие части сдавались красным, что бросали обозы, орудия и патроны, все то, что было создано такими трудами.
10 января атаман издал приказ по войску, где, рассеивая все толки о том, что он немецкий ставленник, что союзники идут не с ним и Добровольческой армией, но с большевиками, что с атаманом на фронте ездили не английские и французские офицеры, но ряженые казачьи офицеры, что теперь атаман якобы продает донских казаков русским генералам и пр., призывал казаков к дальнейшему исполнению ими долга, указывая на то, что с прибытием союзников недалек день общей победы над большевиками и торжества правды над насилием. Приказ этот был послан во все казачьи части. Екатеринодарские газеты, продолжая травлю атамана, перепечатали этот приказ с недостойными комментариями, искажая смысл приказа и в эту грозную минуту развала натравливая казаков против атамана…
8 января атаман писал генералу Деникину:
«События идут скорее, нежели я ожидал. На Украине, в Харьковской и Екатеринославской губерниях, разложение полное. Большевики послали туда пока четыре свои полка, около которых спешно формируют целую армию. По имеющимся у меня сведениям, они предполагают двинуть 90 тысяч войска при сильной артиллерии на Луганск, Дебальцево, Юзовку, чтобы выйти в Таганрогский округ, где они рассчитывают найти благодарную почву для поднятия всего населения округа против казаков, а также перехватить у станции Зверево и Лихой Юго-восточную железную дорогу и отрезать центр войска от Северного и Царицынского фронтов.
Я принял следующие меры: 2-ю Донскую казачью дивизию при 8 конных орудиях и одном броневом поезде я сосредоточиваю в районе Луганска для упорной обороны этого направления. Я мобилизую старых казаков Гундоровской, Митякинской и Луганской станиц и в каждой из этих станиц ставлю по 200 таких казаков при двух пулеметах – это составит на всем Луганском фронте около 4000 человек при 8 орудиях. Руководство этим районом я вверяю генерал-майору Коновалову, опытному и решительному офицеру Генерального штаба. 1-й Пластунский полк из Александро-Грушевска, Новочеркасска и Каменской, 4-й Донской полк из Новочеркасска и 1-ю и 2-ю казачьи батареи из Ростова и Александро-Грушевска, а всего около 3000 человек при 8 орудиях сосредоточиваю в районе Каменской.
Я очень просил бы Вас разрешить Воронежский корпус кн. Вадбольского[242] в составе около 3000 штыков теперь же передать в Добровольческую армию, с тем чтобы усилить им дивизию Май-Маевского[243]. Отправление этого корпуса в Екатеринодар или в Воронежскую губернию нежелательно по политическим соображениям. Направление в Екатеринодар возбудит Донских казаков, которые скажут, что корпус, который содержался на Донские деньги, не помогает именно Дону, направление на Воронеж нежелательно потому, что половина самой Воронежской губернии мобилизована большевиками и потому Воронежский корпус очень плохо дерется против своих и сильно дезертирует. Как только Саратовский корпус выйдет из боя, я бы и его передал в состав Азовской группы Добровольческой армии.
Ваше Превосходительство, сами знаете, что тех сил, которые я собираю в Луганском направлении, слишком мало, чтобы сбросить большевиков, идущих от Харькова, вот почему я очень просил бы помочь именно в этом направлении. Занятие добровольцами Бахмута, Славяносербска и Старобельска освободило бы нас в этом районе и дало бы возможность спасти положение на Севере.
На Севере нас побеждает не сила оружия противника, но сила его злостной пропаганды, причем в этой последней принимали участие и агенты генерала Семилетова (разложение Вешенской, Казанской и Мигулинской станиц). Вот почему меня очень удивило, что один из деятельных работников по организации пропаганды против меня Н.Е. Парамонов назначается Вами управляющим отделом Россписком пропаганды. Свои соображения по этому поводу я высказал в письме А.М. Драгомирову, в копии при сем прилагаемом.
На Царицынском фронте я надеюсь обойтись своими силами, но присылка свежих иностранных, а еще лучше доблестных Добровольческих частей на Западный и Северный фронты должна быть сделана с чрезвычайною поспешностью.
Свои соображения по этому поводу я сегодня изложил в телеграмме, посланной начальником Войскового Штаба генералу Романовскому[244] и Вам, вероятно, уже доложенной, но долгом службы почитаю доложить Вам, что наше положение может стать критическим именно на фронте Старобельск – Луганск – Юзовка – Мариуполь и сюда необходима спешная посылка свежих частей.
Позволю еще выяснить Вашему Превосходительству печальное недоразумение, происходящее на станции Караванная. Генерал Май-Маевский запретил вывозить с порохового завода, находящегося на ст. Караванной, что бы то ни было и куда бы то ни было. Между тем в снаряжательной мастерской этого завода добывается тринитротолуол и аммонал для снаряжения трехдюймовых снарядов на Таганрогском заводе, работающем на Донскую, Добровольческую и Кубанскую армии. Этим запрещением создается задержка в снаряжении уже готовых снарядов, что отражается на фронте. Очень просил бы Ваше Превосходительство поставить в известность генерала Май-Маевского, что Донская армия входит в состав армий, борющихся против большевиков и Вам подчиненных, а потому препятствовать вывозу аммонала и тринитротолуола на Дон для снаряжения снарядов для нее было бы идти против самих себя. Примите и пр.» (Письмо Донского атамана 8 января 1919 года, № 092.)