Так бесхитростно говорили старики, и каждое их слово невольно врезалось в душу. В уютной и теплой теплушке, при фантастическом освещении ярко накаленной печи, наша беседа затянулась до глубокой ночи.
Около полудня 11-го января стало известно, что наш эшелон скоро отправляют далее. Действительно, в два часа дня поезд тронулся. Ехали медленно, с большими остановками на станциях, иногда часами стояли в поле, ожидая открытия семафора, и только ночью 12-го прибыли на ст. Апостолово.
Во время этого переезда нас поражало одно чрезвычайно характерное явление, а именно: на станциях и даже полустанках наш поезд буквально осаждали рабочие, проникали в вагоны, заводили знакомства с казаками, угощали их водкой и, подпоив, вели среди них пропаганду.
Удивляла ее систематичность и продуманность. Пользовались всяким отрицательным явлением, недостатком чего либо, неприятным случаем и даже мелочью, чтобы связать их с именем Донского Атамана и, под тем или иным предлогом, выставить его ответственным за это.
В насыщенной атмосфере угроз, злобной клеветы и проклятий, Каледин был злобой дня среди солдатской и рабочей массы. На обычные вопросы казаков: «отчего эшелон стоит так долго? когда пойдем дальше? почему нет кипятку или угля для отопления теплушек?» – следовали, как бы заученные, одни и те же ответы: «Каледин и кадеты не пускают», «Каледин и проклятые буржуи забрали себе все паровозы», «Калединцы-кровопийцы не дают угля, а здесь люди мерзнут, но им-то душегубцам все равно».
Несколько раз я, а иногда по моей просьбе Сережа Щеглов, обращался с каким-либо вопросом к стрелочнику, смазчику, сцепщику или иному служащему на станции и ответы были всегда тождественны с вышеприведенными. Убежденность тона и злобность с какой они отвечали, говорили за то, что эти люди фанатично верят в правоту своих слов. Видно было, что их искусно сумели обработать, убедить и основательно привить в сознание, что корень всех невзгод и жизненных недостатков, не кто иной, как враг народа – Каледин, контрреволюционеры, помещики, офицеры и кадеты. В своей простоте они, конечно, не сознавали, что в руках людей, разрушавших Россию, они – только слепое и послушное оружие.
Это был первый способ морального разложения казаков, другой, более тонкий и искусный, вели специальные советские агенты, сея вражду и разжигая классовую ненависть. Их основным лейб-мотивом было: солдат, казак, рабочий – герои, мученики, а офицер и интеллигент – ничто, паразиты, эксплуататоры народа. Под видом информаций о Доне в товарищеской беседе, за рюмкой водки, они, подлаживаясь под настроение казаков, передавали им о том, как Каледин и буржуи ведут борьбу с трудовым народом. Нагло и развязно уверяли, что борьба эта для угнетателей народа идет неуспешно, что дни Каледина и его шайки сочтены, ибо народ и трудовое казачество уже поняли, что война нужна только богачам да офицерам. Каледин продался буржуям, они, захватив казенные деньги, отовсюду сбежались в Новочеркасск и теперь собираются восстановить монархию и организовать контрреволюцию. Донское Правительство и Каледин угнетают рабочих и крестьян, арестовывают солдатские революционные организации и безжалостно расстреливают работников революции. Зная это, казаки, прибыв на Дон, расходятся по станицам и там ждут прихода Красной гвардии, которая уже формируется, дабы совместно с ней выгнать из области всех контрреволюционеров, отобрать и справедливо поделить народные деньги, после чего мирно зажить свободной жизнью.
«Довольно вы воевали, – говорили они, – пусть юнкера да офицеры сами дерутся, все равно работать они не привыкли, им война – одна выгода, а для народа – несчастье. Здесь не только мы, но и наши жены и дети голодают, а виноват Каледин, который задерживает хлеб, отпущенный рабоче-крестьянской властью для бедного народа».
По мере приближения к Донской области натиск большевистской агитации заметно усилился, и казаков сильнее затягивал омут революционных настроений и противоречий. Предохранить их от этого пагубного влияния и сохранить здоровое начало патриотизма было невозможно.
На моих глазах, у казаков под влиянием пропаганды, происходил душевный надлом и повышалось большевистское настроение. Казаки хмурились, кто прежде был приветлив, теперь смотрел исподлобья, другие демонстративно подчеркивали свое приятельство с большевиками и умышленно держали себя вызывающе, нашлись и такие, которые, быстро восприняв все слышанное, сами начали мутить других и открыто высказывать угрозы по адресу Атамана Каледина и офицеров.
Только старики не поддавались искушению. Насупившись и ворча под нос, они грозили, говоря: «Придем на Дон, дело повернем по-своему».
Наступило утро 13-го января. Мы все еще стояли на станции Апостолово и станичники начали проявлять нетерпение. На станции находилось уже несколько эшелонов, в том числе и эшелон штаба 11-го Донского полка. Нас постепенно одолевала скука. Но вот уже в полдень, неожиданно разнесся слух, казавшийся вначале мало вероятным, будто бы казаки высадятся здесь и походным порядком пойдут на Дон. Причиной такого решения, как нам передали, послужило требование большевиков, занимавших г. Александровск сдать оружие.
Казаки выполнить это отказались, а большевики не хотели пропустить эшелоны дальше. Эта новость нас сильно обрадовала. Присоединившись к полку, мы вместе с ним надеялись скорее очутиться на Дону, а кроме того, думал я, пробиваясь домой с оружием, полк тем самым зачислит себя в сторонники Атамана Каледина.
Не теряя времени, я пошел в штабной вагон полка. Представился командиру полковнику П. и офицерам, среди которых оказались и мои однокашники по Донскому кадетскому корпусу. Разговорились. Они охотно поделились со мной своими планами. Предполагалось по железной дороге продвинуться, как можно ближе к Днепру, затем высадиться в районе Никополя, переправиться через Днепр и дальше идти походом. По имевшимся сведениям, вслед за нами шел 6-й Донской казачий полк, отлично сохранившийся, одна сотня текинцев и около сотни приставших в пути офицеров. Вследствии этого, казалось целесообразным выждать прибытия этих частей, дабы дальше двигаться совместно.
После обеда я вновь сидел в штабе полка и вместе с командиром вырабатывал план похода. С целью определения местонахождения паромов на Днепре, их прочности, грузоподъемности, а также выяснения мест наибольшего скопления большевиков, мы наметили выслать два офицерских разъезда, а вместе с тем обсуждали вопрос прикрытия от возможного нападения на нас со стороны г. Александровска. Наша работа неожиданно была прервана каким-то гулом, постепенно возраставшим. Мы прервали наше занятие и прислушались, вопросительно смотря один на другого. Через несколько минут среди неясного шума, можно было отчетливо уже разобрать и отдельные голоса.
К штабному вагону приближалась большая толпа казаков. Слышались крики: «Походом не пойдем, не желаем воевать» и т. п. Без слов мы поняли, что наше дело проиграно. Дежурный по полку есаул С. (он же и. об. помощника командира полка), отворив дверь теплушки, громко и уверенно крикнул: «Чего галдите?» На момент воцарилась гробовая тишина, вскоре нарушенная сначала одним голосом, а затем и другими.
«Мы делегаты, полк требует сейчас отправления, не желаем ждать других эшелонов и с ними идти походом, довольно мы воевали, оружие нам не нужно, мы его сдадим, лишь бы скорее нас пропустили домой, идите сами походом с «чужими» офицерами, которых понабирали в эшелоны», – кричала толпа.
«Ну и черт с вами, – пробасил есаул С., – езжайте как хотите, уговаривать и просить вас никто не будет, а придете домой без оружия – увидите, как вас в станицах встретят и как бабы смеяться будут».
«Не бойсь, не будут, – орали одни, – да и шашки мы себе оставим, не отдадим», – поддерживали другие, – а идти походом не желаем».
Дальше шла перебранка в том же духе, пока есаул не прекратил ее закричав: «Ну довольно, наговорились, теперь расходись по эшелонам, будем собираться ехать». Толпа стала редеть и вскоре совсем рассеялась.
Закрыв двери, есаул поделился с нами своими впечатлениями. По его словам, главными зачинщиками явились казаки пулеметной команды (у команды долгое время не было начальника) во главе с большевиком-урядником, кажется Чекуновым, к ним присоединились преимущественно казаки 2-й сотни, командир которой заболев, остался где-то в Киеве. Среди толпы были люди и остальных сотен, но в меньшем количестве. Во всяком случае, по его мнению, при создавшемся положении, мысль о походе необходимо оставить. Стало ужасно грустно.
Этот бунт, думал я, не что иное, как результат систематической большевистской обработки казаков в пути. Разве могли они сохраниться и не поддаться той же заразе, какой уже заболел весь русский народ.
Ленин отлично учитывал, что открытой силой им не справиться сейчас с казаками и потому все усилия были направлены на моральное разложение казачества. Распрощавшись, я поплелся к себе в теплушку, провожаемый злобными взглядами встреченных мною казаков, а подчас и недвусмысленными выкриками по моему адресу.
Мои спутники уже были в курсе происшедшего, а С. Щеглов, кроме того, сообщил и некоторые интересные данные. Толкаясь среди казаков и подружившись со многими из них, он оказался хорошо осведомленным о причинах вызвавших отказ идти походом. Он утверждал, что на казаков крайне удручающе подействовало известие о неудачной попытке три дня тому назад предшествующего казачьего эшелона силой пробиться через город Александровск. К казакам присоединился и неказачий эшелон, состоявший наполовину из офицеров. Приспособив один из эшелонов в импровизированный бронированный поезд и вооружив пулеметами, они двинули поезда один за другим. Встреченный около моста на Днепре сильной артиллерийской стрельбой, первый поезд неожиданно остановился, на него налетел второй. Под сильным огнем большевистских орудий произошло крушение и в результате паника. Бежали и спасались куда попало. Часть добралась до ст. Апостолово и, очевидно, под впечатлением пережитого, рассказала казакам и как полагается сильно преувеличив силы и вооружение Красной гвардии, особенно в отношении артиллерии. Эти рассказы сыграли большую роль, и в казачьем воображении красные стали рисоваться несметными полчищами с огромным количеством артиллерии (у казаков орудий не было).