Обходя молчанием этическую сторону вопроса отношения высших кругов Добровольческой армии к донским генералам, дезертировавшим на ее территорию, мы, однако, горячо протестовали против Семилетовского формирования, тщетно стараясь доказать ставке Добровольческой армии огромный вред такого формирования как для Донской армии, так и для общего дела и настойчиво требовали прекратить подобные эксперименты. На все наши протесты Добровольческое командование, нисколько не стесняясь, упорно отрицало самый факт формирования. Нам официально заявляли, что мы заблуждаемся, что это – плод нашей фантазии и больного воображения, выдумки и необоснованные поклепы на Добровольческое командование[187]. А между тем дело приняло угрожающий характер: Семилетовские листовки, приглашавшие казаков в отряд, находили все больший и больший сбыт на позициях. Призыв донского генерала идти в отряд в гор. Екатеринодар, значит, в тыл, пришелся по вкусу малодушным и уставшим, которых прельщала уже одна перспектива оставить позиции и некоторое время побывать в тылу, где жизни не грозила ежеминутная опасность. Число желающих покинуть позиции постепенно росло. Дезертировали и офицеры «степняки» (участники Степного похода с Походным Атаманом П.X. Поповым). Убегали не только сами, но с собой уносили оружие и даже пулеметы, причем из Екатеринодара им давались инструкции, как надо незаметно в разобранном виде провозить в Семилетовский отряд пулеметы с позиций. Одна из инструкций попала в руки донской контрразведки и была доставлена мне. Какие же еще большие доказательства надо было иметь, чтобы окончательно убедить нас, что с ведома командования Добровольческой армии в Екатеринодаре проделываются вещи, наносящие вред Дону.
Здесь я закончу описание наших отношений с Добровольческой армией, ибо, в дальнейшем, при изложении событий, этот вопрос сам собою всплывет еще несколько раз.
Надо иметь в виду еще то, что чувства неприязни и предвзятого недоверия к Донской власти, культивируемые кругами Добровольческой армии, нашли горячее сочувствие и поддержку среди так называемой донской «оппозиции». Зарождение последней на Дону, по существу, не обуславливалось, как то обычно бывает, несогласием общественных групп или политических партий и расхождением их с программой, проводимой Правительством, отнюдь нет. Не имела оппозиция корней и в народной массе. Мероприятия Правительства в целом отвечали чаяниям казачества, и, следовательно, не было причин к накоплению в казачьей массе острого чувства недовольства.
Казачество уже жестоко заплатило за свое увлечение льстивыми большевистскими обещаниями и потому ясно сознавало, что только крепкая власть может с честью вывести Войско Донское из создавшегося тяжелого положения. Вследствие этого, казачество в большей своей части, стремилось поддержать и укрепить авторитет существующей власти, которая в основу своих действий, прежде всего, клала благо народа. Донская «оппозиция», если ее можно так назвать, родилась в среде нашей гнилой интеллигенции, которая, как известно, усиленно подтачивала устои Государства Российского, а когда эти устои рухнули, она оказалась несостоятельной удержать власть в своих руках и, покорно передав ее большевикам, сама разбежалась. Ее зарождение обуславливалось исключительно личными мотивами. Чувство уязвленного самолюбия, личная обида, зависть, злоба и месть к главе Войска Донского и ближайшему его окружению, явились камнями, положенными в ее основание. Ее сильно поддерживал и воодушевлял бывший Походный Атаман П.X. Попов, со своими помощниками генералами: Сидориным, Семилетовым, и полковниками: Гущиным, А. Бабкиным, Гнилорыбовым, И. Быкадоровым и другими участниками «Степного похода». Они считали себя, после расформирования нами партизанских отрядов, так или иначе обойденными или обиженными. Дело в том, что их ставка на ген. П.X. Попова, как будущего Донского Атамана в мае месяце 1918 года оказалась битой и все расчеты нарушенными. Избрание ген. Краснова Донским Атаманом не отвечало их чаяниям и сильно их озлобило. Работать на скромных постах, в соответствии с их знаниями и способностями, они не захотели. Вместо честного труда эти люди стали всячески будировать в обществе, мутить казаков и применять всевозможные средства и способы, лишь бы свалить Атамана Краснова, стоявшего на пути к осуществлению ими их корыстных, личных целей.
Как я уже упоминал, в день избрания Донским Атаманом ген. Краснова, Походный Атаман ген. Попов ушел в отставку. Уклонились от работы и его ближайшие сотрудники, посвятив все свое свободное время борьбе с Донской властью. Позорное поведение донских генералов нашло в окружении генерала Деникина живой отклик. На почве обоюдного недовольства Донской властью произошло трогательное слияние одних и других. В результате донская «оппозиция» стала крепнуть и, черпая в Екатеринодаре средства и моральную поддержку, начала действовать более решительно. С течением времени в ее ряды стал вливаться еще и новый элемент. Надо иметь в виду, что Новочеркасск жил тогда далеко не нормальной жизнью. Все квартиры были переполнены. Исконные жители Донской столицы жались и продолжали сжиматься все дальше и дальше, впуская к себе новых пришельцев, чуждых Дону, бежавших сюда из Советской России. Разнообразные дельцы, банкиры, промышленники, чиновники, общественные деятели, члены Государственной Думы, купцы, артисты, журналисты, торговые спекулянты, словом, чрезвычайно пестрый элемент просачивался ежедневно и оседал в Новочеркасске, который непрестанно разбухал. То же было и в Ростове.
Стали появляться новые газеты разных политических направлений, каждая по-своему наэлектризовывавшая население. Пульс больших центров области начал биться сильнее.
Интеллигенция в массе ненавидела большевиков, но, я бы сказал, не открытой ненавистью, толкающей человека на все, на геройство и подвиг, а скорее ненавистью глухой, трусливой, грозящей из-за угла.
Пока над городами висела опасность возвращения большевиков, интеллигенция таилась по подвалам и погребам, мечтая лишь, чтобы было мясо, хлеб, сахар, чтобы не слышно было стрельбы, а главное, чтобы большевики больше не вернулись. Но животный страх быстро прошел, когда окончательно исчезла опасность нового нашествия красных. Тогда интеллигенция, особенно пришлая, уклоняясь от непосредственного участия в борьбе с красными, мало-помалу, стала повышать голос и претендовать на роль, которую она играла в царской России. Удовлетворить всех Дон, конечно, не мог, – это ему было не по силам. Атаман многим отказывал и решительно пресекал непрошеное вмешательство в дела управления Краем. Это постепенно создавало ему личных врагов. Некоторые не захотели простить отказа и занялись вредной политической пропагандой, стремясь взбудоражить общественное мнение и всплыть на мутной воде. Для парализования подобной деятельности Донская власть приняла оградительные меры и стала применять высылку из пределов Донской области[188]. Большинство высылаемых оставалось в Екатеринодаре. Там вскоре при штабе Добровольческой армии, при молчаливом согласии ген. Деникина, образовалась внушительная по размерам шумная толпа, внешне пестрая, внутренне единая, спаянная шипящей злобой и личной местью к Атаману Краснову и его сотрудникам[189].
Контакт Дона с немцами дал «оппозиции» весьма обильную пищу и послужил для нее ценным орудием против Краснова. Он не только сплотил ее, но и дал оппозиции возможность выйти из рамок личного недовольства и обиды против Донского Атамана и прикрыться более удобным флагом – несогласия с политикой, проводимой Красновым в отношении германцев. Таким образом, создалась весьма благоприятная почва для ожесточенной кампании против Донской власти. Общество раскололось на «ориентации». Вокруг них сплетались и разгорались страсти, а интересы личные и корыстные цели, лежавшие в основе донской «оппозиции», прикрылись пеленой интересов партийных и общественных.
Глубоко не прав К. Каклюгин, когда он говорит[190]: «отношения к немцам были шире и глубже тех, вынужденных связей, которые создались вследствие оккупации немецкими войсками части Донской территории… В этих-то особенностях, в этой исключительности в отношениях Атамана с немцами и следует искать причины возгоревшейся борьбы».
Только поверхностное наблюдение событий и незнание или умышленное искажение истинной подкладки, могло привести К. Каклюгина к подобному выводу.
Деловой контакт Донской власти с немцами явился лишь удобной ширмой, за которую оппозиция спрятала свои побуждения личного порядка. В то же время благодаря ему разнородные, оппозиционно настроенные элементы оказались спаянными в одно целое. Последнее обстоятельство надо объяснить тем, что донская «оппозиция» искусственным муссированием немецкого вопроса, в конце концов, сумела не только разжечь страсти в обществе, но и привлечь к решению вопроса широкие слои интеллигенции.
Время уже сняло покровы и теперь ни для кого не может быть тайной, что наиболее действенным элементом оппозиции явилась группа офицеров-партизан, лично обиженных и мстивших Атаману и его помощникам[191]; вторая группа – часть русской пришлой интеллигенции, настойчиво пытавшаяся присосаться к власти, но безуспешно; за ней шли представители донской интеллигенции, впитавшие в себя достижения «бескровной» и оставшиеся тогда не у дел, но игравшие при Каледине видную роль. Они расценивали Атамана и его окружение противниками революции и идеи народоправства. Наконец, четвертую группу составляли руководящие круги Добровольческой армии, претендовавшие на подчинение себе Дона, но встретившие отпор в лице Атамана и Донского командования. Таков, в главных чертах, был состав «оппозиции». Впоследствии к ней примкнули и некоторые представители кадетской партии, очутившиеся на Дону. Немецкий вопрос, надо полагать, только создал оппозиции благоприятные условия для взбудораживания общества и для агитации против Атамана. Подыскать тогда иные пункты обвинения ген. Краснову было невозможно. Без преувеличения можно считать, что всякий уволенный со службы, иногда с преданием суду за проступки, порой порядка криминального, или по каким-либо причинам не принятый на службу, или наконец, получивший предупреждение за вредную деятельность – находил место в «оппозиции». Не считаясь ни с моральным обликом, ни с удельным весом – там каждому были рады, как мученику существующего режима. Если раньше, например, лицо, присвоившее казенные деньги, подвергалось вполне понятной обструкции – от него сторонились, избегали принимать в обществе, клеймили преступником и мошенником, то в «оппозиции» на такого субъекта смотрели как на «героя» и жертву произвола Донской власти. Между тем, как я уже упоминал, падение нравов и общая распущенность, проникшие тогда во все слои общества, побудили Донское Правительство для искоренения этих явлений применять суровые меры и строго карать нарушителей порядка. В итоге число недовольных росло и, значит, крепла «оппозиция».