[236] Если председатель Круга притянул Антанту к Волге и Петрограду, то легко себе представить, какие чудовищные легенды о союзниках ходили среди простых казаков, видевших в них своих спасителей и с нетерпением ждавших от них помощи.
Должен признаться, что радость нашей первой встречи с представителями союзников была несколько омрачена. Дело в том, что, несмотря на наше присутствие, как официальных представителей Дона, во всех приветствиях, произносимых одной и другой сторонами, многократно отмечались только неисчислимые жертвы Добровольческой армии и ее героическая борьба с большевиками, подчеркивались заслуги кубанцев и наряду с этим, совершенно замалчивались роль и значение Донского казачества. Не было сомнений, что нас умышленно игнорировали. Видно было, что французских офицеров основательно обработали в Екатеринодаре и внушили им неприязнь к Донскому казачеству, к тому казачеству, которое, стоя на главном операционном направлении, поголовно боролось с большевиками, где не было семьи, которая не потеряла бы главу, или одного из членов семьи. Даже глава Добровольческой армии – ген. Деникин, не счел нужным сгладить неприятное впечатление и в своей речи упомянуть о Доне и оттенить заслуги Донского казачества вообще в борьбе с Советской властью и, в частности, его значение для Добровольческой армии[237]. Такая явная и неуместная демонстрация против Дона побудила меня воздержаться от какого-либо официального приветствия, как представителей союзников, так и наших хозяев – добровольцев и кубанцев. Но дабы смягчить впечатление, я попросил ген. Смагина, как старшего в чине, совершенно кратко приветствовать от Дона французских офицеров и командование Добровольческой армии.
На следующий день состоялось наше совещание. От Добровольческой армии, кроме председательствовавшего – ген. А. Драгомирова, на нем присутствовали генералы: Романовский, Лукомский, Санников и полк. Энгельке, а к нам прибавился ген. Смагин.
Вопрос единого представительства на мирном конгрессе прошел гладко и быстро. Горячие дебаты, как мы и предвидели, вызвал вопрос единого командования. Теоретически представители Добровольческого командования были правы, настаивая на безотлагательном осуществлении единого командования на юге России под главенством ген. Деникина. Нам было ясно, что в едином командовании они, прежде всего, видели возможность усиления Кавказского фронта Донской кавалерией. В их воображении она почему-то рисовалась в огромном количестве без дела болтающейся на Донском фронте. Развивая эту мысль, ген. Лукомский доказывал, что при едином командовании возможно будет временно ослабить Донской фронт, пожертвовать даже частью территории Донской области, с тем чтобы, усилив донцами войска Добровольческой армии, покончить с противником на Кавказе, а затем перебросить части на Донской театр и восстановить там положение. Такое положение, конечно, можно было оспаривать даже с точки зрения военной науки, требующей добиваться решительного успеха на главном театре борьбы, значит, на Донском фронте, а не ослаблять его во имя второстепенного, т. е. Кавказского[238]. Но главное было не в этом, оно заключалось в том, что представители Добровольческого командования предвзято и с известным предубеждением относились к нашему мнению. Выказывая полное неведение в донских вопросах, они вместе с тем, не желали учитывать реальных условий обстановки на Донском фронте и упрямо не верили нашим горячим доводам об истинном положении дел на Дону.
Прежде, чем окончательно приступить к рассмотрению этого больного вопроса, Донская делегация настаивала на предварительном ознакомлении присутствующих с действительным положением на Донском фронте и состоянием Донской армии. Представители Добровольческой армии согласились с этим. Тогда я обрисовал им обстановку на Донском фронте фактически такой, каковая не допускала и мысли о каком-либо его ослаблении. Наоборот, все говорило за необходимость немедленного усиления наших войск на главном операционном направлении. Но все эти наши доводы на представителей Добровольческого командования не действовали. Они и слышать не хотели об опасных последствиях, в случае попытки увода казачьих полков с Донского фронта или уступки части Донской территории противнику, что, по нашему мнению, могло вызвать крайне нежелательные последствия и даже привести к катастрофе. Представители Добровольческого командования упорно защищали свою точку зрения, обещая уменьшение сил на Дону компенсировать присылкой нам орудий, пулеметов, автомобилей и винтовок, каковые они рассчитывали получить от союзников[239].
«Да поймите же, – сказал я, – что трофейные винтовки и пулеметы, и пушки мы сейчас имеем в достаточном количестве. Но у нас нет людей, которые управляли бы этими машинами и стреляли из них. Мы мобилизовали все, что могли. Весь людской запас исчерпан, все, способные носить оружие, находятся на позициях без отдыха и смены.
Успех покупается только маневром. Огромное протяжение фронта – около 1200 верст, и необходимость прикрывать все казачьи станицы от вторжения противника, заставляет непрерывно перебрасывать полки с одного места на другое, не давая минимального отдыха. В итоге этого и люди, и конский состав совершенно измотались. Ежедневные потери в боях не пополняются, и полки тают. Наступившие внезапно жестокие морозы и недостаток теплого обмундирования каждый день выводят с фронта сотни отмороженных. Офицерского состава не хватает, и полками командуют сотники. Здесь меня упрекают, что я умышленно сгущаю краски. Указывают на непрерывные успехи Донского оружия, но, скажу откровенно, победы меня мало радуют. Будучи в курсе переживаний, настроений и нужд Донского фронта, я, на основании совокупности донесений, докладов и личных наблюдений, считаю себя обязанным заявить, что в своем напряжении Донское казачество дошло до кульминационного предела. Такое состояние, мне думается, продлится еще один-два месяца, а затем все может неожиданно и неудержимо покатиться назад. Дону нужна немедленная помощь. Единое командование в отвлеченном понятии, неоспоримо выгодно, но чтобы его провести в жизнь, надо считаться с реальной обстановкой и психологией казачества. Выдвиньтесь на главное направление, станьте плечом к плечу с донцами, образуйте единый фронт, тогда у казаков исчезнет чувство гнетущего одиночества, и они отлично поймут пользу единого командования. При движении за пределы Донской земли мы сможем вам дать корпус молодых казаков (Постоянную армию) и корпус казаков-добровольцев. Эти войска послушны и пойдут всюду, куда им прикажет «единое командование», а на остальное не посягайте. Установление единого командования и попытка использовать сейчас донские части на Кавказском фронте, без предварительного выдвижения Добровольческой армии на Донской фронт, пользы не даст, а вред несомненно будет. Большевики используют это, как козырь, и разовьют сильнейшую агитацию на фронте, в чем мы имели уже случай убедиться, когда пробовали двинуть Донскую армию за границу Области. Наконец, закончил я, нельзя забывать, что мечта двинуть всю Донскую армию, т. е. все мужское население, способное носить оружие – освобождать Россию, есть мечта и мечта неисполнимая, а для дела весьма опасная. Всякое муссирование подобной мысли грозит чреватыми последствиями и может привести к военным бунтам. Поголовно казаки могут защищать только свои родные курени и земли, но не освобождать Россию. Для последней цели Дон даст несколько десятков тысяч отлично организованных, великолепно снабженных, прекрасно обученных и строго дисциплинированных бойцов, послушных единой воле начальника[240]».
В ответ на это на голову Донской делегации посыпались резкие и неуместные упреки. Пользуясь старшинством, отчасти играя на нашей сдержанности, генералы Лукомский и Драгомиров, не считаясь с элементарными понятиями необходимого в таких случаях такта, забросали нас обидными фразами, обвиняя и в «военной безграмотности» и в «грубой насмешке над идеей единого командования» и т. д. В общем, ряд хлестких, но неуместных замечаний и ненужных поучений. Донская делегация считала своим патриотическим долгом проявить максимум терпения и не обращать должного внимания на все бестактные выпады представителей Добровольческого командования. Наше искреннее желание было мирно сговориться с командованием Добровольческой армии. Самое, конечно, легкое было ответить в унисон на выпады и тем самым сделать невозможным какие-либо дальнейшие переговоры.
Единство командования, безусловно, военная аксиома при нормальных условиях и нормальной организации вооруженной силы. Но ведь условия были необычны, а ген. Деникин упорно не хотел считаться с этим и мерил все на аршин Добровольческой армии, совершенно не связанной ни народом, ни территорией.
В Екатеринодаре и слышать не желали, что казаки поголовно могут защищать только свои хаты и свою родную землю. Принудить же их поголовно пойти освобождать Россию не представлялось возможным, и не было тогда той силы, которая бы заставила их выполнить это. Зная настроение казачьей массы, Донское командование все время лавировало между разными течениями, постепенно и осторожно устраняя вредные явления и исподволь подводя все в нормальное русло. И Атаман, и его ближайшие помощники были глубоко убеждены, что первый приказ «единого командования» об уводе Донских частей на Кавказский фронт вызвал бы тогда волнение, неповиновение, военный бунт или даже переход к красным. Имело ли право, спрошу я, при таких условиях Донское командование согласиться с требованиями представителей Добровольческой армии? Совершенно иное, если установлению единого командования предшествовало бы появление частей Добровольческой армии на Донском фронте. Тогда бы не потребовалось убеждать казаков в пользе единого командования. Самый факт появления добровольцев рядом с казаками, сразу расположил бы последних к ним. Следовало применяться к обстановке, а не витать в области бредовых идей и мечтании о чем-то нереальном и неисполнимом.