М.И. Платов на походе. С гравюры Ф. Югеля с рис. Гр. Шадова 1813 г
На бугорке, у группы развилистого ольшаника собрались вокруг Платова его сотрудники и генералы, Платов, бледный, растрепанный и усталый, объяснял план отражения неприятеля. Надо было устроить «вентерь».
«…Впереди местечка Мира, по дороге к Кореличам, выставлена была застава из 100 человек, как для наблюдения за неприятелем, так и для заманивания его оттоль ближе к Миру, а по сторонам дороги вправо и влево, в скрытных местах сделаны засады, каждая также из 100 человек отборных казаков с тем, чтобы застава умышленным торопливым отступлением в случае преследования неприятелем посланных разъездов, провела его сквозь засады, и когда сии, последние ударят на него, то обратилась бы ему прямо в лицо. Полк Сысоева, расположенный в местечке Мире, должен был подкрепить сию атаку, а прочие действовать по личному приказанию атамана»…[19]
Чуть загоралась на востоке узенькая полоска, предвещая скорый восход, а ветерок сгонял легкий туман с долины, очищая горизонт, когда передовые сотни уже заняли свои места. На дороге открыто стала одна сотня, вправо и влево только опытный зоркий глаз казака мог разглядеть казачьи копья.
И вот показалось солнце, далеко стало видно. Из Корелич по дороге, длинной змейкой, подымается высокая, редкая пыль.
Сквозь нее сверкают копья. Топот коней становится слышнее – то идут три полка польской уланской дивизии графа Турно. Вот ближе и ближе. Передовая казачья застава повернула кругом, пошли шагом, вот побежали рысью на Мир. А в Мире тишина гробовая. Словно вымер он весь. Солнце ослепительными лучами освещает крыши домов, огороды, хмель вьется по высоким шестам, застава уходит уже наметом. Передовой уланский полк тронул рысью, зазвенели сабли и шпоры, зафыркали лошади и замотали головами, туже натянулись поводья. Граф с трубачами и орди нарцами проскакал вперед, обгоняя полки. Прозвенел сигнал, собрались лошади и поскакали галопом. Разгорелись глаза и не видят они ничего перед собой кроме этих синих курток, что сверкая штуцерными стволами на спинах, толпой скачут к Миру.
Где-то раздался резкий свисток и вдруг справа и слева показались боковые сотни, в полном порядке, склонивши пики, развернутым фронтом с громким казачьим гиком, неслись они через кусты и поля на неприятеля… А уходившая застава повернула обратно и сзади скачут поддержки.
Раздалась торопливая команда. Передние уланы остановились, задние наскочили на передних, а казаки уже рубили и кололи, втершись в ряды неприятеля.
Мимолетен кавалерийский бой! Еще не притомились руки у казаков, не опомнились ошалевшие уланы, как уже повернули наиболее трусливые и поскакали назад, а за ними пустились и казаки…
«Поляки», – пишет Платов в своем донесении, так упорно сопротивлялись, что пленные все были переранены, ибо никто из них не сдавался, пока не собьют с лошади»…
Пятнадцать верст гнали казаки улан. Поприставали покрытые пеной лошади, измучились потные, грязные донцы. 248 человек пленных, в числе коих 2 штаб-офицера, 4 обер-офицера, 21 сержант, вахмистров и унтер-офицеров достались казакам. У казаков раненых почти не было. Слишком неожидан и быстр был удар казачьих полков. «У нас, – писал Платов, – благодаря Богу, урон до сего часа мал, избавь Всевышний от того наперед, потому что перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им возможность поддержаться стрельбою»[20].
К вечеру преследование кончилось. Усталый, измученный Платов в расстегнутом мундире, лежа на песке, писал донесение, поздравляя главнокомандующего 2 хоть с небольшою, однако же и не такою малою победою»[21].
Вот идея вентеря, вот иллюстрация того, как действовали сыны степей в славную годину Отечественной войны.
Платову вентерь очень понравился. В рапорте его от 27-го июня 1812 года за № 61 из местечка Мир он пишет: «…вот вентерь много способствовал, отчего и начал пошел»[22].
Идея «вентеря» та же, что и идея лавы – заманить неприятеля, поставить его в невыгодное положение и сильным дружным ударом в дротики разбить и опрокинуть. Лава применялась на местности ровной, открытой, где было место развернуться, «вентерь» на местности дефилированной, с крупными местными предметами.
Других построений казаки не знали. На местности невозможной для действия на коне холодным оружием казаки всегда спешивались и винтовкой владели не хуже, чем пикой. Спешивалась обыкновенно целая сотня, оставляя лошадей сбатованными за полком. Имея свою артиллерию, казаки умели превосходно прикрывать ее, и не было случая, чтобы хотя одно донское орудие попало в руки неприятеля.
В пору нашествия дванадесяти языков главная армия отдыхала, собирала военные советы, на советах спорили и бранились, делали рекогносцировки, готовились драться и не дрались, дрались и не готовились. В главной армии спали спокойно, от зари до зари, не тревожимые ничьими выстрелами. Казаки не знали сна. Вздремнет разве на седле умаявшийся за день Гаврилыч, но призрак смерти разбудит его и снова глаза открыты и смотрят, не глядит ли где из-за кустов черноусое лицо в кивере или в кепи! Тяжелая, утомительная и негромкая служба! Смоленск, Красный, Бородино прогремели на всю Европу, а все эти мелкие арьергардные дела: Мир, Романов, Молево болото, Могилев, Новоселок, Салтановка, Михалевка, Славково – кто их знает? Какое кому дело, что там лилась казачья кровь, что там усталые, изведенные непрерывными боями, дрались денно и нощно донцы и егеря?! Убитые и раненые там числились единицами, а не сотнями, и какое дело истории до этих немногочисленных храбрецов!!
V
Когда после 1812 года на казаков обратили некоторое внимание и, желая помочь полковым командирам управлять стройной, но неправильной массой, казакам прислали сигнальные рожки по нескольку на полк. Нет сигналов приложено не было, да все равно, некому было бы их разобрать. Задумались казаки. Начальство требует, надо исполнять. По счастью, нашлись станичники со слухом. Скоро научились играть на трубах песни. Тогда и придумали, чтобы каждая песня имела свое значение. Например, «я в пустыню удаляюсь» – отступление, «выйду ль я на реченьку» – наступление, «через речку, через мост»[23] – переправа и т. д. Понятно, каждый полк имел свои сигналы, сообразно с репертуаром сигналистов и изобретательностью командира и офицеров. Сигналы эти большой пользы не принесли, на них смотрели, как на забаву, и в бою всему предпочитали толковое, разумно отданное приказание.
В случае нужды казаки не стеснялись переправами вплавь даже через широкие реки. Кроме старинного татарского способа «салы», состоявшего в том, что из камыша вязали плотики, на которые складывались седло и оружие казака, казак же кидался с конем в воду, привязав плотик к хвосту лошади и держась одной рукой за гриву, достигал вплавь другого берега, существовали и другие способы.
«Сала» была удобна на походе, в бою же некогда было искать камыш и вязать его в плоты. Тогда поступали, как Бог на душу положит, но всегда лихо и отчаянно смело. Во время польского восстания 1792 года в деле 6-го сентября на р. Висле, главнокомандующий русской армией, Ферзен, «решился при одном большом лесе переправиться на другую сторону Вислы, на которой находились неприятельские войска и батареи; приказано было для этого строить плоты и батареи. После канонад с обеих сторон, два казачьих полка храброго Ивана Карпова и Серебрякова получили повеление переправиться через Вислу прямо на неприятельские батареи. Казаки сняли с себя мундиры, седла с лошадей с одними дротиками в руках вылетели из лесу и ринулись в Вислу. Поляки так оробели от сего, что оставили все пункты и бежали»[24].
Помимо участия в сражениях и стычках казакам много приходилось работать в сторожевой цепи и в «партиях» или разъездах.
Порядок службы в сторожевой цепи весь был основан на секретах, на подслушивании и выглядывании одиночных всадников. Нередко передовая застава, расседлав коней, крепко спала к великому смущению проверяющего бдительность охранения регулярного начальника. За нее не спит часовой, притаившись лежащий с односумом-товарищем «на курганчике» и зорко глядящий на все стороны; за нее не спит и тот любитель казачок, что за две версты ушел и залег в укромном местечке; наконец, не спит далеко вперед убежавшая партия… Стоит только появиться неприятелю: сделает «выпал» секрет, подхватит часовой, и в несколько минут застава, совсем годная, подкрепленная сном, бежит навстречу противнику. Правда, за такое несение сторожевой службы нередко приходилось начальству донскому оправдываться перед регулярными властями.
Денисов, обойденный орденом, сухо принятый генералом Ферзеном, в записках своих замечает: «А я и нечаянной не сделал ошибки, как только однажды с покорностью просил генерала Ферзена, чтобы он, когда молодые при нем находящиеся офицеры бывают в передовой цепи и затем доносят ему об ошибках и упущениях, то он не верил бы; при этом я поставлял генералу то в резон, что молодые офицеры худо знают донских казаков обороты и лучшие и даже обязательные считают за упущения…»[25].
В «партиях» казаку было много труднее. Ездили почти всегда без карт, а время определяли «по солнышку», потому что, что же «будут делать офицеры, не имеющие понятия о планах и не умеющие обращаться с ними, да и часы, по бедности, офицеры не многие могут купить…»[26]. Это нередко бывало причиной путаницы в донесениях.
Как теперь, так и сто лет тому назад, командиры полков постоянно жаловались на то, что их полки грабят, отнимают лучших людей на посылки, на ординарцев, в денщики, вестовые и проч. «Такова участь казачьих полков, – пишет Денисов, – всегда казаки столько употребляются по дежурствам, к волонтерам, по провиантским, комиссариатским комиссиям, разным транспортам, что всегда на половину остается при полку, а иногда и того менее. Так даже случается, что чиновники, отпросясь в отпуск, увозят казаков в свои дома и уже оттуда дают им способ возвратиться на Дон, а полк о всем оном не имеет сведения. При сем долгом поставляю сказать: когда я дознал, что один пехотного полка поручик, находясь без должности в одном селении, имеет полка моего казака, то послал к нему сказать, чтобы немедленно казака отпустил, но он того не сделал и отозвался, что он никогда его не отпустит, почему я принужден был послать команду силою взять»