138. Н.И. Краснов не вполне согласился с французским анонимом, употребив в последующих комментариях фразу «кажущийся упадок воинственности», хотя затем вынужден был признать, что подобные оценки высказывались и «нашими военными писателями»139.
Действительно, отдельные мнения о низком качестве казачьей кавалерии и в целом казачьей военной службы неоднократно звучали в российском военном сообществе еще с XVIII в. и являлись скорее исключением из правил. Когда же подобные представления стали доминирующими среди регулярных офицеров русской армии и высокопоставленных гражданских лиц – это вопрос, ответ на который остается пока открытым. В официальной дореволюционной историографии отсчет этому явлению, кажется, велся с 1837 г. с момента посещения Николаем I Донской земли, в ходе которого он отметил плохое состояние собранных для смотра полков140. Некоторые же представители донского казачества негативные оценки своей службы извлекали из опыта Кавказской войны.
В 1842 г. военный министр А.И. Чернышев, находясь на Кавказе за обеденным столом с командирами полков Кавказского линейного казачьего войска, сказал: «Одно только мне неприятно, что мои донцы от вас отстали»141. Об этом разговоре упоминает И.И. Краснов в своей резонансной статье «Донцы на Кавказе» (1861). В статье он обосновывает новый порядок организации службы донского казачества на Кавказе исходя из накопленной боевой практики и специфики региона. Вдаваясь в историю вопроса, он раскрывает детали обсуждения в 1840-х гг. проекта по устройству постоянных штабов донских полков на Кавказе с ежегодным обновлением полков на одну треть состава. И.И. Краснов пишет о том, что в войске Донском проект встретили плохо, включая войскового наказного атамана М.Г. Власова: «На Дону существовало тогда убеждение, что молва о слабом служении донцов на Кавказе происходила вовсе не от неопытности их, а будто бы от зависти к приобретенной ими военной славе и, главное, от соперничества линейных казаков, которых кавказское начальство желает поставить на первый план… господствовало опасение, что предполагаемое учреждение в Кавказском крае постоянных штабов донских полков поведет со временем и к переселению туда многих семейств, что для жителей Донской земли кажется тягчайшим бременем». Кроме «зависти» существовали другие причины «слабого служения» донцов на Кавказе. И.И. Краснов приводит пример дробления четырех донских полков по кордонным линиям и постам, с подчинением штаб- и обер-офицерам Кавказского линейного казачьего войска. «Это поселило общее уныние во всех чинах 4 полков; они вообразили себя угнетаемыми… им казалось, что и офицеры чужие не любят их и на службу употребляют чаще, чем своих линейцев, что самые военные отличия их скрывают перед начальством в пользу линейцев, обходят наградами и всю их добычу (баранту) у неприятеля отдают одним линейцам»142.
Мнение И.И. Краснова, несколько лет прослужившего на Кавказе, полностью разделял такой же «кавказец», но с еще большим стажем – князь А.М. Дондуков-Корсаков143. Для усиления объективности отметим, что князь являлся идейным оппонентом И.И. Краснова. А.М. Дондуков-Корсаков в начале 1860-х гг., занимая должность начальника штаба войска Донского, высказался против предложенного Военным министерством курса на реформирование казачества. Свои взгляды он изложил в специальной «Записке о Войске Донском». Идеи, отраженные в записке, в начале 1860-х активно развивались в печатной среде так называемыми «казакоманами», против которых и к тому же весьма непримиримо вели «публицистическую» борьбу представители семьи Красновых во главе с И.И. Красновым, ставшие неформальными лидерами так называемых «прогрессистов»144.
В записке А.М. Дондуков-Корсакова констатируется факт существования «между некоторыми (офицерами. – В. А.) мнения, что донские казаки в армии не соответствуют своему назначению, отрицают даже неотъемлемые в них военные достоинства иррегулярной легкой кавалерии». Князь пишет о «некоторой основательности» таких взглядов, но причину их появления видит «не в казаках, а в том назначении, которое они получают в армиях». Здесь приведем объемный отрывок из записки, который, на наш взгляд, наиболее точно отражает мысль А.М. Дондукова-Корсакова о «неправильности» использования донского казачества, по крайней мере на Кавказе.
«В Грузии, например, Донские полки расположены на огромном протяжении по пограничным постам и внутри края незначительными командами от 5 до 20 человек; таким образом разделенные товарищи в продолжение 3 лет, а иногда и более не видят друг друга. Подверженные гибельному влиянию зловредного климата, расположенные иногда в местах, из которых перекочевывают на лето сами туземцы из опасения убийственных лихорадок; казаки гибнут от болезней, томятся тоской по Родине или окончательно изнуряются, равно как лошади их, конвоированием почт, курьеров и всяких лиц каким бы то ни было средством, получивших открытые листы… На Кавказской линии казаки находятся в другом положении, они расположены большею частию посотенно или дивизионно, принимают участие в военных экспедициях, где часто целые донские полки бывают в сборе. Но здесь также многие обстоятельства препятствуют выказаться военным способностям казаков. В последнее время на левом крыле Кавказской линии, в особенности донские казаки, преимущественно употреблялись в отрядах на самую неблагодарную, а частью и не свойственную кавалерии службу: они постоянно конвоировали транспорты или употребляемы были в продолжение целых экспедиций на перевозку собственными лошадьми и на собственных седлах: военных снарядов, провианта, фуража, как для себя, так и для прочих частей отряда. Какой военной пользы, какого военного духа можно ожидать от казака на избитой лошади и изломанном от перевозки седле?.. Во время экспедиции и компании вообще во всех армиях донские полки значительно ослабляют в составе своем непомерным раскомандированием чинов своих по штабам и другим управлениям. Каждый адъютант или офицер, прикомандированный к штабу; гевальдигеры145, транспортные начальники имеют при себе по несколько казаков в должности вестовых, кучеров, денщиков и прочее»146.
Взгляды И.И. Краснова и А.М. Дондукова-Корсакова были не единичными. И.Д. Попко, известный кубанский казачий генерал и военный историк второй половины XIX в., пользующийся псевдонимом Есаул, на страницах «Военного сборника» (1859) отмечал: «…кто бывал на войне, знает, какой поглощающий расход станичников делается у нас внутри корпусов и отрядов; сколько их исчезает в штабах, дежурствах, обозах, магазинах, различных конвоях…»147 Случаи «исчезновения» казаков были обыденной практикой в русской армии, выходящей далеко за пределы Кавказской войны. Следует признать, что эта проблема сохранялась и после милютинских преобразований в казачьих войсках 1870-х гг., направленных на более тесную интеграцию казачества с регулярными армейскими порядками. Опыт Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. вновь подтвердил «раскомандированность» в казачьих полках. Явление это со временем, может быть, и уменьшалось в размерах, но на рубеже XIX–XX вв. еще продолжало оставаться актуальным148.
Обсуждение темы упадка боевых качеств казачества было связано не только с выводами из конкретного опыта военных действий, но и являлось элементом самокритики, распространенной среди казачьих авторов, публиковавшихся на страницах периодической печати в конце 1850-х – начале 1860-х гг. На этот период приходится работа местных комитетов по пересмотру войсковых положений, образованных практически в каждом казачьем войске. С их помощью Военное министерство рассчитывало реализовать новый курс в отношении казачества с упором на его гражданское развитие и на сокращение количества служащих казаков. Главным средством для достижения цели гражданского «преуспевания» должно было стать внедрение конскрипционной149 системы организации военной службы в казачьих войсках в ее французском варианте, подразумевающей освобождение части призывников от воинской повинности за денежный выкуп150.
Критическое осознание положения, в котором оказалось казачество в эпоху отмены крепостного права, проявившееся в публичной сфере, могло быть ангажировано Военным министерством151. Как, впрочем, нельзя исключать и вполне искреннего выражения мнения казаков, желающих поддержать правительство и разделяющих его взгляды на будущее казачества. Среди таких неравнодушных «пишущих» казаков большинство принадлежало донским офицерам с явным «лидером» в лице И.И. Краснова, от других войск самым влиятельным и талантливым являлся уже упомянутый И.Д. Попко (Есаул). С него и начнем.
В 10-м номере «Военного сборника» за 1860 г. вышла статья «О строевом образовании казаков», подписанная Есаулом, в которой довольно радикальным образом переосмысливалось современное состояние казачества. Есаул констатировал: «Мы перестали уже развиваться для войны в самых недрах домашней жизни. Справедливо, что мы остались народом вооруженным; но уже не личный интерес народа, а обязанность государственная управляет нашим оружием. Охочее военное ремесло превратилось в урочную военную повинность. Обязанность и повинность не входят в домашнюю жизнь; они составляют так называемую общественную деятельность. В домашней жизни мы те же мирные граждане, как и все остальные граждане в государстве; мы так же отдаем руки мирному труду, как и они; у нас те же самые интересы, что и у них. Мы уже не природные и даже не доморощенные воины: мы обязанные воины». И далее добавлял: «Казачество создается уже положениями, а не историей, не самой жизнью. А потому, если сама жизнь не дает уже нам военного развития, мы должны искать его в строевом обучении»152. Выявление данной статьи, вероятно, было связано с тем, что с 1859 г. И.Д. Попко состоял делопроизводителем и редактором комитета для составления устава о строевой службе конных казачьих полков при Управлении иррегулярных войск (далее – УИВ) Военного министерства. Думается, именно отсюда проистекает главная идея его статьи о внедрении строевого обучения в казачьих войсках. Совместить же правильную строевую подготовку и мирный домашний гражданский труд казаков, по его мнению, можно было через изменение самого порядка организации казачьей службы.