й журналист конца XIX – начала XX в. А.М. Греков, специализирующийся на освещении вопросов социально-экономического развития Донского края, отмечал, что «если казаку не удалось заранее, по хорошей погоде, обмолотиться с хлебом, то копицы263 попадают под дождь, хлеб гниет, прорастает и хороший урожай сводится на нет». Между тем, по его наблюдениям, «длинноземелье… является условием хозяйства, можно сказать, большинства казачьего населения области. Малосемейному двору оно стоит, даже в средний урожай, страшного напряжения и истощения сил: днем молотят, ночью возят на ток. Женщины и подростки не выдерживают и среди работы сплошь и рядом падают и тут же засыпают»264.
Наряду с паевым пользованием казакам разрешалось заведение хуторов и поселков по приговорам станичных сборов, разведение садов и лесных рощ. Всего станичные юртовые владения в конце XIX – начале XX в. занимали около 8,7 млн десятин земли. Кроме того, 2,3 млн десятин считались войсковыми запасными землями, которые распределялись между войсковым лесничеством, частными и калмыцкими коннозаводчиками, Провальским конским заводом, а также выделялись под лагерные сборы и прочие нужды. Из них около 1 млн десятин являлись свободными войсковыми землями и предназначались «на восполнение станичных наделов, на разные войсковые надобности, а также для других правительственных целей». Однако более половины таких земель считалось или совсем неудобными, или мало удобными для образования новых юртов. Еще в 1874 г. донская межевая комиссия пришла к выводу, что для наделения по 30 десятин удобной земли на каждую казачью д. м. п. всех войсковых запасных и свободных земель будет недостаточно. В то же время статистические исследования 1872 г. показали, что в среднем на каждую д. м. п. приходится только до 25 десятин удобной земли265. Таким образом, пригодных для сельского хозяйства свободных войсковых земель явно не хватало для урегулирования казачьего землепользования. Данная ситуация приводила к появлению в начале XX в. требований со стороны казаков о необходимости покупки войсковой администрацией частновладельческих земель для пополнения соответствующего фонда.
Войсковые запасные земли могли сдаваться в аренду частным лицам на разные сроки: полевые земли – до 12 лет; под сады, огороды и пр. – не свыше 24 лет; под заводы, фабрики и мельницы – до 99 лет, но по особому высочайшему соизволению266. Донские власти пытались регулировать условия и сроки аренды с точки зрения сохранения производительности земель, чтобы не навредить будущим юртовым довольствиям станиц267. Особенно активно в этом направлении администрация действовала в начале XX в., когда социально-экономический кризис донского казачества стал официально признанной проблемой268. Однако теперь в земельных мероприятиях властей разного уровня обязательно учитывалось решение Правительствующего сената 1894 г., которое гласило, что «1) станичные юртовые земли в ОвД изъяты из гражданского обращения и должны оставаться навсегда неприкосновенными; 2) если неприкосновенны юртовые земли, то тем более должны быть признаны неприкосновенными те войсковые, которые предназначались быть источником дальнейшего земельного довольствия казаков; 3) юртовые и войсковые земли никогда не могут быть приобретены в собственность ни самими казаками, ни иногородними приобретателями, по давности владения, ибо для такого приобретения… надобно владеть на праве собственности; а если подобное владение не может быть осуществлено вследствие прямо высказанного воспрещения законодателя, то очевидно, что, как бы долго такое владение ни продолжалось, оно, не будучи владением в виде собственности, не может и превратиться в таковую»269.
В середине – второй половине XIX в. казачий хозяйственно-культурный тип переживает трансформацию. Первоначально он основывался на экстенсивном скотоводстве и присваивающих отраслях хозяйства. Разведением скота казаку было заниматься легче и удобнее, чем хлебопашеством, а во время его службы женщинам и детям легче пасти скот, чем пахать. Однако под воздействием социально-демографических изменений и влияния макроэкономических тенденций в казачьих хозяйствах происходили изменения отраслевой структуры, выражавшиеся в переходе доминирующей роли от скотоводства к земледелию. В большей степени эти явления были характерны для низового казачества, основу хозяйства которых долгое время составляли скотоводство и занятие промыслами. В меньшей степени – в среде верхового казачества, на территории проживания которых земледелие давно уже выступало в качестве ведущей отрасли и даже до 1861 г. носило элементы товарности270.
В условиях многоземелья 1860-х гг. смена казачьего хозяйственно-культурного типа происходила естественно и непротиворечиво, а материальный достаток большинства казачьих семейств был относительно велик. В 1869 г. станичные душевые наделы колебались от 50 до 16 десятин на д. м. п. Среднее казачье хозяйство, например, Хоперского округа в 1870 г. состояло из 15 штук рогатого скота, 4 лошадей и 50 овец; семейство насчитывало 6 человек: 4 взрослых и 2 малолетних; в хозяйстве находилось 2 пая из 24 десятин удобной земли. Доход семейства от продажи хлеба, сена и скота составлял 210 р., при этом затрачено на поддержание хозяйства 80 р., на снаряжение казака на службу – 60 р., на содержание семейства – 70 р., личный же труд 4 взрослых членов семьи оценивался в 80 р.271
Земельные просторы позволяли казакам заниматься земледелием, особо не заботясь об агрономических процедурах и правилах, руководствуясь обычным правом. Прописанные буквой закона размеры паев, порядок разделения земель и другие привычные сельскохозяйственные понятия, встречающиеся в различных текстах, посвященных аграрным вопросам, на практике являлись скорее исключением, чем правилом. К характерным чертам казачьего земледельческого типа хозяйствования также следует отнести периодический отток мужской рабочей силы из-за требований военной службы, значительную долю женского и подросткового труда.
Каждая станица должна была свой юрт делить на части: для пашни, для сенокосов, а два участка под пастбища – для скота и рабочих лошадей, для конских табунов и скота гулевого. Кроме того, почти в каждом юрте для покрытия экстренных станичных расходов (постройка или ремонт церкви, помощь бедным казакам в сборах на службу и пр.) выделялся особый участок земли, нередко в несколько тысяч десятин, для сдачи в аренду. Самый большой участок для пашни должен был соответственно нарезаться пропорционально казачьим паям. Однако такие разделы совершались не всегда, а если и делались, то зачастую без участия профессионального землемера. В 1873 г. статистическое обследование станичного землепользования обнаружило, что из 110 станиц только 40 станичных юртов разделены на паи пропорционально численности населения, в остальных же 70 станицах велось совершенно свободное, не ограниченное ни количеством, ни местностью землепользование272. Так, в Первом Донском округе вплоть до 1877 г. не практиковалось деление земли на паи. В округе вся юртовая земля представляла собою нераздельную площадь, на которой «где кому нравилось, там и занимались пашни для посевов, сначала в местах удобных и сподручных, а потом, время от времени, в местах менее удобных и сравнительно отдаленных»273. Представитель от Константиновского станичного общества в Первом Донском окружном сельскохозяйственном комитете А.А. Назаров утверждал, что до раздела на паи «землей пользовались только те, кто хотел работать в поле; нерабочие же семьи казаков не пользовались землей, а участвовали только в сенокосных разделах». При этом, по его мнению, казаками «велась правильная четырехпольная система, и хлеба получалось много, и качество его было несравненно выше, чем получается теперь»274.
Среди казаков, по свидетельству многих современников, действовал принцип «если кто вспашет землю, то она принадлежит ему четыре года, на пятый же год, если хозяин ее вновь не вспашет, то ее имеет право пахать всякий, как общественную»275. Не во всех станицах, сумевших произвести раздел земли, он был произведен правильно. М. Харузин приводит пример станицы Старочеркасской, в которой в 1881 г. по прошествии двух лет после первого раздела «в пользовании землею оказалась невообразимая неурядица: кто пользовался большим пространством, кто меньшим: у иного паи оказались в нескольких местах, а другой совсем не мог отыскать своего пая. Один согражданин и сам не мог себе уяснить, каким путем в пользовании его очутилось пространство земли такое, что, по его словам, «не надо быть хорунжим», то есть приблизительно 200 дес.»276. Донской статистик Я.Л. Тетеревятников, обследовавший Донецкий округ в начале 1870-х гг., констатировал, что в станицах «не имеется точных сведений о количестве и степени производительности возделываемой земли, об отношении ее к рабочим силам, о пастбищах для скотоводства и о прочем. Здесь о десятинной мере земли и понятия не имеют, а мера хлебная при посеве и уборке принята не четверть и не четверик, как везде, а неопределенной величины мешок, вмещающий в себя около двух мер хлеба»277. Безусловно, к концу XIX в. казачья система землепользования постепенно упорядочивалась, давала свои плоды деятельность Донской межевой комиссии, появлялись образцовые с точки зрения агротехнического устройства казачьи хозяйства, а Донская область по праву стала хлебной житницей империи, в том числе за счет крестьянского населения.
На рубеже XIX–XX вв. казачий земельный вопрос обсуждался различными комиссиями и комитетами, искавшими пути его разрешения. Они выяснили, что за отсутствием элементарной таксации оказалось невозможным точно определить, какие станицы должны считаться малоземельными, а какие многоземельными278. Сами же казаки в ответе на вопрос о причинах «упадка благосостояния казачьего земледельческого населения» прежде всего указывали на уменьшение паевого надела. По данным на 1901 г., средний душевой надел казаков Донской области составлял 13,18 десятины удобной земли, что было меньше установленной нормы уже в 20 десятин на 16,82 десятины