308. В ней он доказывает, что перевод донских казаков в разряд обыкновенных граждан хотя и обойдется казне в лишних около 3 млн р. на организацию новых регулярных кавалерийских и артиллерийских частей по штатам мирного времени, взамен утраченных казачьих, но одновременно государство получило бы чистого дохода от населения ЗвД, свободных войсковых земель и прочих источников на сумму около 6,5 млн р., а в будущем – 9 млн309. Таким образом, на основании приведенных данных Н.И. Краснов приходит к выводу о «неоспоримом преимуществе в содержании регулярных войск перед казачьим населением по крайней мере в финансовом отношении». Дальнейшие вычисления Н.И. Краснова касаются доходов, которые государство могло бы получить от сдачи свободных войсковых земель в аренду, и поземельной пошлины от чиновников за срочные участки, которые предполагалось отдать им в потомственную собственность – всего около 4,5 млн р. в год. Предложения Н.И. Краснова так и остались на бумаге, в Военном министерстве не решились воплотить их в жизнь.
Обсуждение экономических аспектов казачьей службы с точки зрения государственных интересов происходило и в публичной сфере. Их иллюстрацией может служить редакционная статья популярной петербургской газеты «Голос» за 1871 г. № 290, посвященная анализу недавно вышедших пяти томов «Сборника правительственных распоряжений по казачьим войскам». В ней утверждалось, что «когда речь идет о спорном вопросе, о необходимости самого существования этих войск (казачьих. – В. А.), то естественно возникает дилемма: отягощение государства в пользу силы, боевые качества которой не могут быть совершенны, не есть ли расход малопроизводительный?». Главная же цель статьи заключалась в том, чтобы оспорить «известный тезис защитников казачества, как особой боевой силы, что содержание этой силы будто бы ничего не стоит казне».
Своеобразным отголоском муссируемой в печати темы о дороговизне для казны существующего привилегированного положения казачества, а также проявлением ведомственной борьбы стали замечания на проект «Положения о воинской повинности Донского войска» (март 1875 г.) министра внутренних дел А.Е. Тимашева. Он заявил, что казаки пользуются «громадными привилегиями», которые только увеличатся «вдвойне» с распространением на все население империи воинской повинности, тем самым поставив под сомнение планируемую в отношении донского казачества реформу. В ответ на замечания А.Е. Тимашева в недрах Главного управления иррегулярных войск были составлены объяснения, показывающие несостоятельность доводов министра. Объяснения представляют собой внушительный цифровой материал, а его выводы вкратце таковы. От возможного перевода Донского войска в разряд обыкновенного гражданского населения казна могла бы получить около 4 млн р. за счет налоговых поступлений (ежегодно) и около 4,6 млн р. войскового капитала (единовременно), выставление такого же количества регулярных кавалерийских и иных частей, какое могло бы дать донское казачество по максимуму военного времени, с учетом единовременных затрат на формирование новых полков и издержек мобилизации, потребовало бы от государства около 21 млн р. затрат310. Такие впечатляющие цифры убедили А.Е. Тимашева в отсутствии «излишней» привилегированности донского казачества и позволили реализовать задуманную реформу.
Причины столь внушительной разницы в расчетах 1860-х и 1870-х гг. можно объяснить не столько уровнем и качеством профессиональной подготовки их авторов, сколько политической конъюнктурой, ведомственными интересами, конкретной внутриполитической, в том числе финансовой, ситуацией в стране, что заставляет усомниться в объективности произведенных расчетов. Однако результаты последнего из них оказались гласными и растиражированными в официальной печати311, тем самым способствуя укреплению в правительственных кругах и общественном мнении оценки казачества как дешевой военной силы. В XX в. такая оценка без особой критики утвердилась в исследовательской и художественной литературе и вошла в стереотипный набор отличительных признаков казачества в целом.
Заключение
Подводя итоги, хотелось бы еще раз обратиться к словам Н.И. Краснова, высказанным в начале 1860-х гг.: «Одежда, вооружение и частная жизнь казаков так изменились в последние 40 лет, что мы не встречали и тени того, что написано об этом предмете г. Сухоруковым в «Русской старине» и г. Броневским в его истории войска Донского». Если наблюдения знатока казачьей истории верны по отношению к консервативной и инерционной первой половине XIX в. в истории России и Дона, то можно себе представить, какие бы они были применительно ко второй половине XIX и началу XX в., находящихся под властью капитализма и прогресса. Иначе говоря, донские казаки 60-х, 80-х гг. XIX в. и начала XX в. по крайней мере в своем облике и в повседневной жизни должны демонстрировать существенные отличия, даже несмотря на то, что в сообществах, в которых аграрное производство доминирует, преемственность и традиции в устоях наиболее сильны. Об этом знают профессиональные этнографы и культурологи, но зачастую забывают некоторые историки, особенно в стремлении показать взаимосвязь с современным казачьим движением.
Безусловно, не элементы одежды и вооружения являются главными при характеристике казачьего хозяйственнокультурного типа, институтов управления или, что наиболее важно, самосознания, общественного запроса и интересов. В то же время и эти категории, как можно судить из наших очерков, так же менялись на всем протяжении рассматриваемого периода под воздействием как внешних, так и внутренних факторов.
Здесь мы уйдем от привычной схемы подведения итогов и поразмышляем о векторе этих изменений, в том числе возможных, но не реализованных.
В начале 1860-х гг. донское казачество оказалось в ситуации развилки, в первую очередь из-за отмены крепостного права. Причем обсуждение своего места в обновляющемся российском обществе было присуще не только кучке казачьих «интеллектуалов», но и массе рядового казачества в виде живой реакции на различные слухи. Первенство в разработке планов дальнейшего развития казачества, безусловно, принадлежало власти. Над альтернативным проектом работали и так называемые донские «казакоманы», но они не имели в своих руках действенных рычагов по его реализации, а все их предложения исходили из принципа «охранительства» существующих порядков с опорой на возрождение забытых традиций.
Власть в лице Военного министерства при непосредственном участии казаков-чиновников предложила программу преобразований казачьих войск, учитывающую прежде всего интересы государства на тот момент. Главная идея программы заключалась в переводе казачьих войск на конскрипционную систему, подразумевающую разделение казачества на служилых казаков и неслужилых, то есть освобожденных от обязательной военной службы войсковых граждан. Ее реализация должна была привести к нивелировке сверху привилегированного положения радикальным способом для одной части и эволюционным путем для всего казачества. В Донском войске исполнение такого сценария оказалось невозможным из-за сопротивления большинства казачества. Донские казаки увидели в этом желание Военного министерства уничтожить «старое» казачество, несмотря на образно расписанные в периодической печати и в министерских отчетах ожидаемые положительные последствия реформы в экономической и военной сферах. Кратковременный опыт Оренбургского войска, первым испытавшего на себе разделение на служилых казаков и войсковых граждан, не дает однозначного ответа о результатах преобразования. Он практически не изучен в историографии. Если же предположить долговременное существование разделенного казачества, то войсковые граждане должны были рано или поздно оказаться перед выбором – или раствориться в постепенно эмансипирующемся российском обществе, или искать способы сохранения своей идентичности. В новообразованных казачьих войсках процесс слияния войсковых граждан с прочим населением, думается, имел бы необратимый характер. Недаром именно с Оренбургского войска стартовала реформа, а его казаки, среди которых было немало бывших государственных крестьян, даже приветствовали новый способ организации военной службы312. В «старых» же войсках, прежде всего в Донском, упомянутый процесс мог привести сначала к публичным дебатам по актуальным вопросам развития войска с пристальным вниманием к историческому наследию, в случае их жесткого цензурирования к «казако-фильству», похожему по содержанию и по форме на «украинофильство», а затем, может быть, и к раннему старту казачьего национализма, более продуктивного, чем его вариант начала XX в., изученный Б.С. Корниенко313. Что касается разряда служилых казаков, то, на наш взгляд, их количество под воздействием военно-технического прогресса постепенно должно было уменьшаться и они, скорее всего, заняли бы специфическую нишу в армии, сродни подразделениям специального назначения.
Общественно-политический кризис на Дону в начале 1860-х гг., сопровождавшийся дискуссиями между «казакоманами» и «прогрессистами», обнажил границы лояльности казачьей элиты и редких интеллектуалов в ее среде, на фоне сохраняющейся личной преданности монархии со стороны большинства рядового казачества. В совокупности с другими обстоятельствами внутреннего и внешнеполитического характера упомянутый кризис принудил Военное министерство взять паузу в реализации на Дону плана по разделению казачества. Паузу заполнил новый в. н. а. А.Л. Потапов со своим собственным вйдением казачьих реформ, но не противоречащим мероприятиям Военного министерства, проведенным в казачьих войсках во второй половине 1860-х гг.
Очевидна прямая взаимосвязь между решением центральной власти о переходе к комплектованию русской армии на основе всеобщей воинской повинности и отказом от идеи внедрения конскрипционной системы в Донском войске. Во-первых, деление на служилых казаков и войсковых граждан противоречило принципу всеобщности службы, во-вторых, изменились военно-политические обстоятельства, которые актуализиро