иказах что хотели, то и делали» и «воеводы, Щелкаловых для (т. е. ради), и слова им молвить не смели».
Приказы были наполнены подьячими. В Разрядном приказе, кроме дьяков, в 1676 году считалось 109 человек подьячих. Подьячие размещались в комнатах приказа, расположенных перед казенкой. Каждый приказ делился на «столы», ведавшие отдельные части дела. Разрядный приказ в 1666 году делился на три стола, между которыми были распределены различные уезды, управлявшиеся Разрядом, разные судебные и другие дела, ведавшиеся в этом приказе. Столы эти назывались: Московский, Новгородский и Приказный. Каждый стол, в свою очередь, разделялся на несколько отделений, по которым дела вели особые подьячие; эти отделения, или доли «стола», назывались «повытьями», от слова «выть», что и значит доля.
Подьячие наполняли не только приказы, но и городовые съезжие избы – канцелярии воевод. Подьячие получали жалованье землей и деньгами. Денежное жалованье им было не велико: первый подьячий Посольского приказа, т. е. человек, стоявший уже около дьячества, получал жалованья всего 935 рублей на наши деньги, оклады же низших подьячих равнялись иногда всего семнадцати рублям в год на наш счет.
Подьячие были не все равны; они делились на младших – это только что поступившие на службу; подьячие средней статьи – это опытные, искусившиеся в деле люди; наконец, старые подьячие – движущая сила всего приказа, знатоки законов и указов, большие мастера подгонять статьи закона под дело или дело втискивать в статьи закона. Эти старые подьячие – начальство для мелкого приказного люда и учителя младших на поприще приказного дела. Сидели эти старые подьячие обыкновенно во главе стола, и вся работа подчиненных им средних и меньших подьячих проходила через их руки и направлялась их умом и знанием. Особенно заслуженные старые подьячие получали в отличие звание «подьячего со справою», т. е. управляющего над другими подьячими; выше подьячих со справою стояли «подьячие с приписью»; это очень большой чин: в небольших городах подьячие с приписью состояли всегда в должности воеводских товарищей; подьячий с приписью подписывал, «скреплял» все бумаги – отсюда и его название «с приписью».
Эти высшие подьяческие чины назначались обыкновенно из Москвы; старых подьячих уездных брали в московские приказы, и в свой город из Москвы они если возвращались, то всегда со званием подьячего со справою или подьячего с приписью, а то и дьяка, если подьячему очень повезло по службе.
Количество подьячих в провинциальных избах было не велико; в больших городах оно редко достигало 23–30 человек, а в мелких городах все казенное письмо лежало иногда на одном-двух подьячих. При стремлении правительства забирать старых подьячих в Москву на местах ощущался иногда недостаток пишущей братии, и воеводы слали тогда в Москву жалобы, что вот-де письменного дела в городе много, разные памяти да отписки, да наказы, а писать некому, молодые же подьячие «писать не умеют», т. е. не знают всех тонкостей приказного делопроизводства, не умеют, сказали бы теперь, составить бумагу по форме.
Сделаться подьячим было довольно-таки трудно в том смысле, что одного собственного желания было для этого мало, требовалось еще согласие воеводы в уезде, а в Москве согласие судьи; для уезда требовался еще «выбор» и «заручная запись» со стороны «градских и уездных людей». Обыкновенно кандидат в уездные подьячие подавал челобитную в Москву в Разряд, сюда же присылали свою заручную челобитную и горожане, с просьбой утвердить этого человека подьячим. Для горожан и уездных людей чрезвычайно важно, чтобы подьячие съезжей избы, или губной, или земской, или при таможне, были из своих, местных жителей. Ведь эти учреждения охватывали всю жизнь тогдашнего обывателя; здесь был весь суд и расправа, здесь собирали подати, все под руководством чужого, приезжего из Москвы человека, особенно в XVII веке. Очень важно было, чтобы делец и законник при воеводе, писавший все грамоты, ведший все сношение с Москвой, был из своих и мирволил, так сказать, своим, а не воеводе. Свой человек удобен и еще в одном отношении: у своего совести не станет «брать таких налог и взятков», какие не постеснится взимать с обывателей чужой.
Вопрос о выборе подьячих был настолько важен, что часто возникали случаи борьбы между двумя и более партиями, из которых каждая хотела провести своего кандидата. Обыкновенно горячая борьба по этому поводу возникала у горожан с уездными людьми.
В Москве утверждали в должности обыкновенно того кандидата, за которого было больше рукоприкладств, а в спорах воевод с градскими людьми относительно кандидатов в подьячие почти всегда в Москве одерживал верх кандидат от населения. Вновь определенных подьячих воевода приводил к присяге и брал с них крестоцеловальную запись. В этой записи новый подьячий обещался перед крестом и Евангелием «государю своему царю… и его царского величества сыну… служити и добра хотети, и дела всякие делати и судити вправду, по дружбе никому ни в чем не норовити, а по недружбе ни в чем не мстити, и государские казны всякие беречи, и ничем государским не корыстоваться, и пожитку себе государскою казною не учинити, и ни с кем государскою казною не ссужатися, и посулов и поминков ни у кого ни от чего не имать, и дел государевых тайных всяких никому не проносити и не сказывати, и во всем государю своему и детям его служити и добра хотети вправду по сему крестному целованию…».
В приказе новый подьячий поступал под начало старого и должен был навыкать делу, приглядываясь и присматриваясь и изредка только перебеляя ту или иную бумагу, которую даст ему для этого старый; попутно он подливает чернила, учится их делать, чинит перья, бегает в ряды за бумагой и воском, исполняет самые различные поручения, которые ему дадут старшие. До Уложения в приказах не велось никакой записи или реестра поступающих дел. Уложение предписало это делать, и тогда стали заносить все поступающие дела в особые книги; делали это тоже младшие подьячие. Дела в приказах докладывались судьям целиком, дело подьячих было составить к каждому докладу, под руководством старых опытных дельцов, особую «расписку» к делу, излагающую суть его, с прибавкой к ней подходящих статей законов и указов. Решение судей писалось на самом деле или на записке при нем. Скрепляли и помечали дела дьяки обыкновенно небрежным размашистым почерком по склейке на обороте листов столбца.
В каждом приказе, кроме подьячих, получавших жалованье, – верстанных, как тогда говорили, или штатных, сказали бы мы, – было еще немало служивших без жалованья, неверстанных, сверхштатных, которые тоже разделялись на старых, средних и молодых, и ждали своей очереди, когда их поверстают за отличие окладом.
Существование неверстанных подьячих, служивших без жалованья, и малые размеры штатного жалованья показывают, что в приказе можно было жить сыто на одну только «писчую деньгу», т. е. на те пошлины, которые взимались в приказе с просителей за разные справки, за составление бумаг и т. п. Эти пошлины давали, вероятно, изрядный доход, который и делился между всеми дьяками и подьячими приказа.
Кроме этих законных доходов, приказные люди тех времен имели большой прибыток от всяких «посулов» и «поминок», т. е. взяток и подарков. Котошихин, сам бывший подьячий, рассказывает, что хотя «дьяки и подьячие дают крестное целование с жестоким проклинательством, чтобы им посулов не имати и дела делати вправду по царскому указу и по Уложению, но ни во что их есть вера и заклинательство: наказания не страшатся, от прелести очей своих и мысли отвести не могут, и руки свои ко взятию скоро допущают, хотя не сами собой, однако по задней лестнице чрез жену или дочерь, или через сына и брата, и человека, и не ставят того себе во взятые посулы, будто и не ведают…».
Обычай брать и давать посулы вырос из старинного взгляда на службу, как на кормление. Удельные князья, давая кому-либо в управление город или волость или назначая человека судьей, жалованья ему не давали, а предоставляли кормиться от службы, со всего того, что им будут приносить за суд и расправу нуждающиеся в том и другом обыватели.
Старинный русский человек даже в царский дворец шел всегда с каким-либо даром государю или его детям. Такой дар мог быть и не ценным – царю преподносили иногда ученого снегиря, говорящего скворца, белую ворону, царевичу – игрушечную сабельку и т. п. В приказ в почесть дьяку можно было принести породистого арзамасского гуся, отменных моченых яблок, меду липового, да мало ли еще чего; все, что было само по себе хорошо, то по-хорошему дарилось, по-хорошему и принималось.
Но, конечно, этот обычай создавал скользкую почву, стоя на которой и дьяк с подьячими и просители легко, слишком легко теряли равновесие. Ведь дар подносился просителем начальству, в котором проситель так или иначе нуждался. Отсюда у начальства легко возникало желание получить дар посущественнее, а у просителя складывалось стремление этот дар увеличить, чтобы хоть с убытком, да приобресть заручку в важном деле.
При плохой обеспеченности жалованьем тогдашних подьячих, дары, кормленье от дел, приобретали очень важное значение для их хозяйств.
Подьячий старался набрать себе кормов как можно больше, а нуждающийся в чиновнике обыватель платил ему с расчетом, что, чем больше он даст «поминок», тем скорее и лучше «попомнит» и решит его дело или двинет вперед ублаготворенный чиновник.
В московское время даже закон мало различал, где находится граница между допустимыми и недопустимыми поборами чиновников с обывателей.
До нас дошло много просьб подьячих тех времен на имя государя, в которых челобитчики-подьячие просят прибавки жалованья, объясняя свою просьбу тем, что в их «столе» нет «корыстовых дел», нет челобитчиков: ведаются в этом «столе» только дела государевы, т. е. казенные.
Понятно, что при таких условиях богато разрастались злоупотребления, притеснения и вымогательства приказными от просителей поминок, создавалось взяточничество «с налогою и вымогательством». Это значит, что приказные не только сами назначали размеры взятки, но и вымогали с просителя эту сумму, волоча дело, задерживая справки и т. п. Обыватель терпел; чем больше он терпел, тем больше росли вымогательства, и только когда обывателям становилось совсем невтерпеж от обид и насилий со стороны приказных, обыватели составляли слезное моление в Москву самому царю, чтобы избавил он сирот своих от таких-то и таких-то подьячих и прислал новых, причем указывали обыкновенно, сколько подьячих в их земскую избу нужно и кого бы из своих они хотели в этой должности иметь. Такие подьячие по выбору от населения, попав на место, становились людьми казенными, чиновниками, но, связанные многочисленными нитями родства, знакомства, денежных и хозяйственных отношений с местными жителями, являлись в приказе своего рода гарантией для местных жителей, что интересы их не очень будут попраны приезжим чиновником.