И действительно, отшельнику, избравшему себе удел одиночества и молитву, недолго удавалось прожить в тишине и одному. Скоро начинали приходить к нему люди и со слезами упрашивали позволить поселиться возле него и жить с ним. Бывали случаи, что родители подвижника, руководимые молвой, находили его и, покоренные его незлобием и подвигами, оставались жить с ним, посвящая свою жизнь также молитве и трудам.
Скоро возле уединенной келии подвижника вырастают келии его соратников по духовному подвигу. Общими усилиями воздвигается небольшая церковка. Основателя-подвижника выбирают игуменом, и начинается монастырская жизнь. Общим трудом одолевают все препятствия. Такой общежительный монастырь под руководством своего деятельного основателя образует рабочую общину, в которой занятия строго распределялись между всей братией. Среди иноков были люди разных занятий и кругов – и купцы, и служилые люди, и ремесленники, и земледельцы. Каждый должен был отбывать «на братскую нужу» то дело, к которому его ставили. Монахи должны были «свои труды ясти и пити», а не жить подаяниями мирян. В житии преп. Ферапонта Белозерского живо изображен «чин всякого рукоделия», т. е. распорядок монастырских занятий: кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетет, кто келии строит; одни дрова и воду носили в хлебню и поварню, где другие готовили хлеб и варево; хотя и много было служб в монастыре, вся братия сама их исправляла, отнюдь не допуская до того приходивших мирян, монастырских служек. Существовало тогда два порядка мнишеского жития – житие общее и житие особное. В монастырях с особным житием иноки сходились вместе только на церковные службы и не имели ничего общего. Каждый сам заботился о себе и своей келье, и о пище, и об одежде, особо от других затворившись, читал в своей келии монашеские молитвы, особо от других пил и ел. В монастырях общежительных все считалось общим, строго воспрещалось «ничтоже особь стяжевати кому, ни своим что звати, но вся обща имети», в келии не есть и не пить и у келаря не просить, а келарю и ключнику не давать ничего никому без игуменова слова. Есть и пить в трапезной всем вместе, а вне трапезы ничего не вкушать ни до обеда ни после обеда и до пьяна отнюдь не упиваться. Одеяние потребное брать у игумена, и то обычное, а не из немецких сукон; шубы носить без пуху и обувь с онучами брать у игумена; лишних же одежд не держать. Если игумен пошлет куда-либо монаха на службу, пусть идет без ослушания; без благословения же игумена никак не выходить никуда. Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать свары, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается, а непокорливого мниха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь.
В церкви никто из монахов не смел беседовать с соседями и выходить из храма до конца службы; все стояли по установленному чину и благоговейно внимали молитвам. Особые наблюдатели из братии следили, чтобы монахи не дремали во время службы, не прислонялись к стене, а стояли прямо и благоговейно, «имея ноги, как столпы»; к Евангелию и для поклонения св. иконам все подходили, согласно с уставом, по старшинству, чтобы не происходило замешательства; к трапезе тоже все шли по старшинству, каждый садился на свое место, и во время еды все молчали, кроме одного чтеца, читавшего приличное дню поучение св. отцов или житие празднуемого в данный день святого. Окончив трапезу, все шли в свои кельи, творя молитву, не вдаваясь ни в какие разговоры друг с другом, и никто не заходил к другому брату, кроме как для посещения болящего. Если монаху приносили письмо или посылку, то и письмо и сверток нетронутыми относились к игумену; если кто из монахов хотел послать письмо, то не смел этого сделать, не сказав игумену и не показав ему самого письма. Даже в своей келии монах ничего не мог называть своим, слова «золото» и «серебро» не должны были исходить из уст подвижника. В келии монах не имел ни куска хлеба ни кружки воды – вода было только в глиняном умывальнике, висевшем на крылечке; кто хотел пить, тот отправлялся в трапезную и там, с благословения старшего, утолял жажду. Обстановку кельи составляли стол, скамья; стены были увешаны иконами, на столе и полках хранились книги Св. Писания. Постелью иному строгому подвижнику служил гроб, собственноручно выдолбленный монахом из дубовой колоды; деревянный обрубок составлял возглавие этой постели. Спать иноку полагалось как можно меньше и только в случаях крайней усталости; перед сном надо было долго молиться и что-нибудь сработать – починить одежду или обувь, наколоть дров, убрать келью и т. п. Спать надо было лежа на спине, сложив руки на груди, как кладут умерших: сон ведь есть подобие смерти, и о смерти должен всегда неустанно помышлять инок. В храме на общую молитву, на монастырскую работу надо было выходить со страхом Божиим, без промедления, без празднословия и бесед мирских, храня молчание.
Новый монастырь беден: церковные сосуды деревянные, ризы священника холщовые, вместо свечей горит в церкви лучина, часто не хватает хлеба на пропитание братии. Надо позаботиться о хлебе и для себя, и для приходящих богомольцев, и для милостыни нуждающимся. Общими трудами, под руководством игумена, начинают распахивать окрестную дикую почву, выжигая лес, выворачивая пни, превращая пустыню в обработанную ниву, «древие посекая и землю очищая к насеянию плодов земных». Тяжелый труд! Много сил надо тратить изможденным постом и неустанной молитвою монахам, чтобы заработать себе хлеб насущный, а труд не только тяжел, но и опасен.
Жители окрестных сел начинают что-то шуметь на монахов, высказывают опасения, как бы вся их земля, все их угодья не отошли к монастырю. Услышит о новом монастыре великий князь и прикажет наделить его землей на двенадцать верст в окружности, и придется тогда окрестным поселянам работать на монастырь, так как земля станет монастырской. Преподобного Арсения Комельского мужики выжили с занятого им места, и преподобный ушел в глубину Шелегонского леса. Зато, если поблизости от местожительства отшельника оказывался город, будущность монастыря обеспечена: новый монастырь – новые люди будут приходить, пойдет торговля. Для города монастырь был жданым и моленным. Многие города просили прославившихся подвижников идти к ним и поселиться возле, обещая всячески охранять покой монахов.
Но, где бы ни возник монастырь – возле города ли, в диком лесу, вдали от села, в соседстве с ним – все равно: святое место не пустовало. «Свет инокам – ангелы, свет простым людям – иноки», – говорили тогдашние люди. Люди стремились жить в монастыре, быть ему чем-либо полезными. Князья удельные дают монастырю те леса и луга, среди которых монастырь возник; простые люди идут молиться в монастырь, ищут слова утешения и наставления у святого подвижника, находят его и стараются, чем могут, поревновать святому делу. Богатые люди жертвуют монастырю щедрые денежные вклады, отдают в монастырь свои земли; князья освобождают эти земли от пошлин, дают монастырю различные льготы. Понемногу монастырь делается большим хозяином и землевладельцем.
Строгий подвижник, положивший основание монастырю, делается игуменом и сам подает братии пример труда и прилежания. Игумен всюду первый на работе – он наряду со всеми тешет камни, рубит лес, мелет жерновом зерно, носит воду, роет вместе со всей братией пруд или колодец.
Монастырь понемногу обстраивается. Воздвигают более обширный храм рядом с небольшим первым. Строят трапезу для общих обедов, келии, разные хозяйственные постройки; возле храма вырастает колокольня, все постройки опоясывает крепкая, высокая стена, даже с башнями, перед стеной выкапывают глубокий ров. Время беспокойное – могут и татары и литва напасть, не пощадят и свои разбойники. Разбойники не раз нападали на монастырек преп. Герасима Болдынского; на монастырь преп. Саввы Вишерского напали лихие люди, когда в монастыре шла постройка храма; преподобный не испугался, не оставил своего святого труда; разбойники смутились и стали помогать преподобному вкатывать бревна, дивясь его силе. Татары разорили монастырь преп. Иакова Железноборовского около Галича, литовцы едва не сожгли обитель преп. Адриана Мезенского, вятские татары убили преподобных Григория и Кассиана Авнежских.
Но ни первобытная дикость страны, ни полная смертельных опасностей жизнь среди дикарей не смогли подавить жажду подвига у основателей наших монастырей. Они твердо оставались на занятых местах. Их неусыпным трудом дикая земля превращалась в тщательно обработанную ниву, а окрестные язычники, побуждаемые кротостью и незлобием, принимали христианство и становились ревностными работниками на монастырь.
Слухи о новом монастыре доходят до Москвы; великий князь шлет свои дары, просит благословения, дает монастырю льготы и милостыню.
Монастырь богатеет. Устроитель его и основатель оставляет тогда, обыкновенно, дело рук своих, уходит снова в пустыню и снова живет отшельником. Иногда он поселяется недалеко от монастыря, но иногда уходит в другую область, далеко, и там основывается на житье. Туда собирается к нему новая братия, и возникает новый монастырь. Иногда основатель покидает и этот монастырь, оставив в нем, как и в первом, игуменствовать любимого ученика, а сам удаляется снова в пустыню.
Преподобный Сергий долго жил один и неохотно решил расстаться со своим одиночеством. Когда монастырь его вырос и укрепился, преподобный удалился на Киржач «безмолвствовати». Но и там стали приходить к нему люди за благословением. Преподобный Сергий много странствовал, исполняя поручения великого князя и митрополита; в своем странствовании он тоже основывал монастыри, но не оставлял своего первого монастыря – Троицкого. Здесь он жил больше всего и много заботился о монастыре, как его начальник и хозяин. Сам преподобный Сергий и подвижники его монастыря, современники его и наследники, основали в XIV и XV веках более 35 монастырей.
Трудами и подвигом своего игумена Троицкий монастырь стал для северо-восточной Руси тем, чем для Руси невского времени был монастырь Печерский – средоточием всего высокого и светлого, где люди учились молиться не за себя, но и за других, работать не на себя, но и для других. Живой пример жизни подвижника и братии создавал Троицкому монастырю такое значение, а не внешнее богатство и блеск. «При жизни святого настоятеля в монастыре все было бедно и скудно, или, как выразился разочарованно один мужичок, пришедший в обитель преп. Сергия, чтобы повидать прославленного игумена, “все худостно, все нищетно, все сиротинско”; в самой ограде монастыря первобытный лес шумел над келиями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами; вокруг церкви торчали свежие пни и валялись неу