Чем знатнее был род, к которому принадлежала женщина, тем более строгостей выпадало ей на долю. Царевны были самые несчастные из русских девиц: они не могли никуда показываться из своих теремов, не могли выйти замуж, потому что выдавать их за своих не повелось, по случаю высоты их сана, а за иностранных принцев не выдавали, потому что все они считались нехристями. По выражению современника, царевны «день и ночь в молитве пребывали и лица свои умывали слезами».
При выдаче замуж девицу не спрашивали, хочет она или не хочет того. Часто она не знала даже, за кого идет замуж, и не видела своего жениха до самого замужества. Сделавшись женой, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа; даже если шла в церковь, то и тогда была обязана спрашиваться. Нечего и говорить, что никаких знакомств она сама заводить и думать не могла, а если муж по своему выбору и позволял ей повести знакомство, то и тогда связывал ее наставлениями и замечаниями, что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать.
В крестьянском и менее зажиточном быту женщина хотя и должна была нести тяжелую работу, но хоть жила-то не взаперти. В обращении с женами допускались, как понятное дело, побои; это не только не считалось предосудительным, но вменялось в обязанность мужу. Кто не был строг со своими семейными, о том говорили, что он «дом свой не строит и о душе своей не радит, а потому сам погублен будет в будущей жизни и дом свой погубит». В ходу была пословица: «кто кого любит, тот того и лупит».
Женщина получала более самостоятельное и солидное положение в доме, когда оставалась вдовой, особенно «матерой вдовой», т. е. если при ней были несовершеннолетние дети: тогда она становилась полной госпожой и главой семьи. Вдова пользовалась охраной и заботливостью от всех; обидеть вдову считалось большим грехом. «Горе обидящему вдовицу, – говорит старинное поучение: – лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную».
Строго-замкнутым монастырем был московский дом по своему устройству, и вся жизнь в его стенах устраивалась на монашеский, монастырский образец. Все делалось с молитвой и по молитве; время распределялось по церковным службам; приличными считались только разговоры о спасении души. Всю жизнь старинный русский человек подражал монахам, устраиваясь по монастырскому уставу.
Правила тогдашнего приличия требовали всюду – в церкви, дома, на рынке, ходя, стоя, сидя – иметь на устах молитву Иисусову, а в руках четки. Домашние несчастья и общественные бедствия считались наказанием Божиим за грехи, и, чтобы избыть беды, следовало усилить религиозно-молитвенный подвиг. Последователю «благоуветливого жития» требовалось посещать монастыри, церкви, тюрьмы, подавать нищим. В штат царского дворца входили особые нищие – «царевы нищие», которым царь собственноручно раздавал милостыню. Священников и монахов часто призывали в дом. Духовник был советником в доме по всем важным делам; считалось необходимым часто советоваться с ним во всем и благоговейно слушать и исполнять все поучения и наставления своего отца духовного.
В отношениях детей к родителям господствовала безусловная подчиненность их власти отца. «Имей, чадо, – гласит старинное поучение, – отца своего аки Бога, матерь свою аки сам себя». Правила тогдашнего приличия предписывали отцу такое же строгое обращение с детьми, как и мужу с женой. «Наказуй, отец, сына измлада, – говорит одно старинное поучение, – учи его розгами бояться Бога и творить все доброе и да укоренится в нем страх Божий; а если смолоду не научишь, то большого как можно научить». Розги были одним из излюбленных средств воспитания. Правила приличия запрещали отцу даже смеяться и играть с детьми; он должен был всегда относиться к ним сурово, недоступно, грозно. «Домострой» учил не ослаблять ударов при наказании ребенка. «Если ты его бьешь жезлом, – читаем там, – он не умрет, а еще здоровее будет, потому что, поражая его тело, ты избавляешь его душу от смерти… Из любви к сыну учащай ему раны, чтобы потом порадоваться о нем…»
Все воспитание старинного русского человека, покоившееся на таких жестоких основах, имело своей целью возрастить в людях чисто монашеские добродетели: воздержание, безусловное повиновение старшим, смирение и полное отрешение каждого младшего от собственной воли.
Чтобы воспитать воздержание, детей старались отучить от молока по постным дням даже на первых порах. Двухлетние дети соблюдали посты со всей строгостью. Мясная пища допускалась только по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам. Понедельники, среды и пятницы были постными днями, когда можно было есть только рыбу и растительную пищу. В такие посты, как Великий и Успенский, можно было питаться только растительной пищей: капустой, грибами, ягодами, вообще зеленью, да и то еще некоторые христолюбцы по средам, пятницам и понедельникам не ели ничего, а в остальные дни или раз в день и, за исключением суббот и воскресений, без масла. Старые люди отказывались от употребления масла постом. Так жили все, от царя до последнего крестьянина.
Разница в обиходе жизни, которую могли дать большие средства, выражалась только количественно, но не качественно. У богатого всего было больше и все было лучше, но это все имел и мог иметь каждый. Только то, что у богатого было из шелка, парчи и золота, у бедного было из крашенины, холста и дерева. Благодаря этому несложная домашняя жизнь русских людей XVI и XVII веков носила очень однообразный, определенный характер.
Только со второй половины XVII века, когда начался перелом древнерусской жизни и сближение ее с Западом, начинает меняться однообразие быта и домашней жизни. Все более возникающие потребности не позволяли ограничиваться в жизни одними домашними изделиями: многого просто нельзя сделать дома, многое делают на фабрике лучше и дешевле. В связи с этим можно наблюдать, как в течение XVIII века все шире и шире распахиваются для улицы и рынка крепко замкнутые ворота московского дома XVI и XVII веков, запрятавшегося в глубину двора, огороженного высоким забором; скоро выходит на улицу он и совсем, всеми своими дверями и окнами, а более совершенная и дешевая западная техника меняет самую физиономию старинного русского дома.
Главнейшие пособия: Н.И. Костомаров «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях»; И. Забелин «Домашний быт русских царей в XVI и XVII вв.»; его же «Домашний быт русских цариц в XVI и XVII вв.»; В.О. Ключевский «Сказания иностранцев о Московском государстве».
Школа и школьное обучение в Древней Руси
Первые известия о школах и училищах в Древней Руси относятся ко временам распространения христианства. По словам летописи, Владимир Святой «начал ставить по городам церкви и священников и люди на крещенье приводити по всем градам и селам. Приказал он также брать у лучших людей ребят и отдавать их в научение книжное; матери же детей сих плакали по ним, будучи еще не тверды в вере, как по мертвецам». По другому известию, первый русский митрополит Михаил советовал князю Владимиру устроить училища «на утверждение веры и собрать детей в учение», и князь Владимир «велел собрать детей знатных, средних и убогих и отдать их по церквам священникам и причетникам в научение книжное». В 1028 году сын князя Владимира, Ярослав, собрал в Новгороде 300 человек детей и велел «учити их книгам». Таким образом первые школы на Руси возникли вместе с распространением христианства и имели своей целью «утверждение веры» путем «учения книжного».
По мере распространения христианства число школ росло и увеличивалось по городам. Школы устраивались при церквах и в монастырях. Обилие переводных с греческого книг, существовавших тогда, показывает, что школа делала свое дело – создавала читателя и любителя просвещения. Сын великого князя Ярослава, Святослав, наполнил книгами клети своего дворца, его племянник Владимир Мономах сам был писателем, отец же Мономаха, Всеволод, знал пять языков. В летописи под 1097 годом упоминается, что преподобный Нестор ездил во Владимир на Волыни для обозрения училищ и наставления учителей. Правнук Ярослава, князь Роман Смоленский (1180), завел у себя в городе что-то вроде высшего училища, где учили даже латинскому языку. Князь Роман все свое имущество тратил на книги и училища, и когда умер, то смольнянам пришлось хоронить его на свой счет. Книга, учение книжное были в большом почете, и послесловия многих письменных памятников тех времен содержат одушевленные похвалы «учению книжному». «Велика бо бывает польза от учения книжного, – гласит одна такая похвала, – книги наставляют и учат нас пути покаяния; мудрость обретаем и воздержание от словес книжных; книги, как реки, напояют вселенную, оне источники мудрости; неисчетна глубина книг, оне утешают нас в печали, поддерживают в подвиге».
Падение Киевской Руси и нашествие татар подорвали в корне начатки просвещения в южной Руси. На далеком суздальском севере было не до учения, не до почитания книжного, впору было только отбиваться от дикого зверя и зарабатывать тяжелым трудом себе пропитание. Школы становятся редки, грамотность ютится по монастырям, просвещение не идет дальше переписки книг и заучивания наизусть их содержания. Даже среди князей есть лица, «не гораздые грамоте», как, например, говорили про великого князя Димитрия Донского.
К началу XVI века приходится жаловаться на недостаток грамотных людей. «Не можем добыти, кто бы горазд грамоте, – писал новгородский митрополит Геннадий, – кто хочет учиться, тот не может достать силы книжные, а другие не хотят учиться, а если учатся, то не от усердия… Мужики-невежи берутся учить ребят, да только речь им портят; отойдет такой ученик от мастера (т. е. от учителя) и еле бредет по заученной книжке, а другую, незнакомую, не всегда и прочтет».
В 1551 году, когда царь Иван Васильевич «строил свои государства», возник, конечно, вопрос и о народном просвещении и образовании. Собор духовенства, созванный царем Иваном, так называемый Стоглавый, установил, что, действительно, в Московском государстве учиться негде: «Учителя, какие есть, сами мало умеют и силы в Божественном Писании не знают. А преж сего в Российском царствии на Москве,