и в Великом Новгороде, и по иным городам многие училища бывали». Собор духовенства, признавая, что такое «небрежение» нельзя больше терпеть, постановил: «В царствующем граде Москве и по всем градам протопопам и старейшим священникам и со всеми священники и дьяконы, коемуждо во своем граде, по благословению архиерея, избрать из своей среды добрых священников и дьяконов и дьяков, женатых и благочестивых, имущих в сердцах страх Божий, могущих и иных наставлять грамоте, чтению же, пению и письму гораздых, и у тех священников, дьяконов и дьяков учинити в домах училища, чтобы все священники, дьяконы и все православные христиане каждого города давали своих детей на ученье грамоте, книжному письму, церковному пению и чтению; учителя должны блюсти своих учеников, беречь и хранить их, наказывать и поучать страху Божию и всякому благочинию по церковному чину, ничего не скрывая, чтобы ученики все книги учили…»
Таким образом правительство Московского государства задумало создать училища при источниках всего тогдашнего знания и мудрости, т. е. при церквах, а учителей думало найти среди тех, кто по самому своему занятию не мог не знать грамоты.
Постановление Стоглавого собора мало подвинуло вперед дело школьного обучения. Школы кое-где устроились, а большею частью распоряжение осталось неисполненным: не было учителей, не было и общего желания учиться. Среди лиц церковного клира часто встречались безграмотные. «Приведут ко мне мужика ставиться в священники, – писал новгородский архиепископ Геннадий, деятель конца XV – начала XVI в., – и я велю ему Апостол читать, а он и ступить не может, я велю ему Псалтырь дать – и по тому еле бредет, я откажу посвятить его, а мне говорят: “Такая уж земля, господине; не можем добыть, кто бы горазд был грамоте!”, и бьют мне челом, просят: “Пожалуй, господине, вели научить его”. Я прикажу учить такого ставленника говорить ектении, а он и к слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он иное говорит; велю учить азбуку, а они поучатся немного да и просятся прочь, не хотят ее учить».
Но если так трудно обстояло дело со школой в XV и первой половине XVI века, то нельзя утверждать, что так было и дальше. До нас дошло много свидетельств, которые говорят, что на Руси второй половины XVI и XVII веков школа не была редким явлением и «школьные домы» имелись в городах.
Жизнь с ее властными требованиями, очевидно, сделала свое дело. Разросшаяся из удельного княжества в Московское государство страна нуждалась в грамотных людях. Они были нужны не только в церквах и монастырях, но и в приказах в Москве, в земских и воеводских избах по городам, нужно было уметь грамоте, чтобы написать просьбу или жалобу в суд, чтобы расписаться в качестве свидетеля, прочесть присланную казенную бумагу, сосчитать и записать казенное добро, к которому приставляли человека, обязывая его следить за сбором этого добра. Тогда-то государственная и общественная нужда в грамоте и грамотных людях и породила требование на школы.
Надо думать, что тот же приход, который содержал храм, выбирал священника и причт, посылая их для посвящения к архиерею, устраивал при своем храме богадельню и школу. При жилье священника или одного из причетников отводилась особая изба или клеть, где бы «ребятам грамоте учиться». Учителем такой школы, содержимой на средства прихода, был кто-нибудь из причта. Кроме таких школ при церквах были в Московском государстве и вольные, так сказать, учителя, «мастера», как тогда говорили, которые кормились тем, что учили ребят. Такие учителя выходили из не имеющих места причетников, из отставных подьячих, просто из любителей книжного и школьного дела. Учили они или у себя на дому, имея для того особое помещение, или ходили по дворам, нанимались в домашние учителя и учили только детей тех, кто их нанял.
По старому обычаю начинали учить ребенка грамоте, когда ему исполнялось семь лет. Отец призывал двух-трех ближайших родственников, советовался с ними, не пора ли мальчика отдать в «книжное научение». Решив, что пора, звали отца духовного и служили молебен покровителю наук св. пророку Науму и тому святому, тезоименит которому был мальчик. Ребенка кропили святой водой, духовник благословлял его и говорил приличное случаю поучение. Отец и мать благословляли мальчика и говорили ему тоже несколько напутственных слов о пользе ученья, о том, чтобы он слушался учителя, учился хорошо и т. д. Затем все, т. е. отец мальчика, двое или трое призванных отцом ближайших родственников и сам отдаваемый в науку мальчик, шли к «мастеру». Здесь, положив уставные поклоны и поздоровавшись с «мастером», отец мальчика начинал рядиться с учителем, уговариваться, чему мастер должен выучить ребенка и какую плату и чем должен получить за науку. Сговорившись обо всем этом, отец ученика и мастер ударяли по рукам, и приведенный мальчик поступал в распоряжение учителя. Сделав три поклона перед образом и поклонившись в ноги учителю, новый ученик получал букварь, вынимал из-за пазухи нарядную указку, заботливо подаренную ему матерью или кем-нибудь из родственников, садился на указанное ему учителем место за столом и начинал трудное дело «книжного научения».
Это был сухой и тяжелый труд, о котором теперешние учащиеся и понятия себе составить не могут. «Старинная грамота, – говорит один ученый, – являлась детям не снисходительной и любящей няней, как теперь, в возможной простоте и доступности, с полным вниманием к детским силам, а являлась она сухим и суровым дидаскалом с книгой и указкой в одной руке и с розгой в другой».
В XV и XVI веках буквари и книги были, конечно, рукописные, а в XVII веке и печатные. Многие лица, как, например, св. Гурий Казанский, зарабатывали себе хлеб тем, что писали «книжицы малые, иже в научении бывают малым детям», т. е. буквари. В XVII веке московский Печатный двор в течение четырех лет (1647–1651) напечатал 9600 букварей.
При рукописных книгах, написанных различными почерками, часто без соблюдения каких-либо знаков препинания, в строку, без отделения одного предложения от другого, со словами, поставленными слитно, научиться читать было страшно трудным делом. Читающему приходилось не только схватывать глазом буквы и механически соединять их в слоги, а слоги в слова, ему приходилось усиленно думать, что к чему в рукописи и какое слово относится прямо к какому, где кончается и где начинается мысль автора. «В наше время, – говорит проф. В.И. Сергеевич, – человек, выучившийся грамоте, может читать всякую книгу. Не то было в старину. Тогда мало было постигнуть механизм чтения, это не давало еще ключа к пониманию написанного. В старину учитель должен был научить разделять слова и предложения, он должен был знакомить ученика с содержанием книг. В старину учились читать не книги вообще, а известную книгу: Псалтырь, Часослов и пр. Выучившийся читать Псалтырь мог не справиться с другой книгой…»
Взяв на зубок азбуку с ее трудными названиями букв – аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете и т. д., ученик приступал к слогам или складам сначала из двух букв – согласной и гласной, а потом из трех, и усердно долбил все эти буки-аз – ба, буки-есть – бе, буки-иже – би, веди-аз – ва, веди-он – во, или буки-рцы-аз – бра, глагол-веди-аз – гва, добро-цы-еры – дцы и т. д. без конца. Склады читались обыкновенно вслух, хором, и гомон в школе стоял от этого такой, что за несколько домов было слышно, как учатся школяры.
Научившись складывать из слогов слова и прочтя с толком, «не борзяся», первые фразы молитвенного содержания и молитвы, напечатанные или написанные в азбуке, постигнув все слова под титлами, ученик со страхом и благоговением приступал к чтению «Часослова», той церковной книги, которая содержит в себе основные церковные молитвословия – часы, павечерицу, полунощницу, утреню, кондаки и тропари праздникам. Начало чтения Часослова было как бы переходом в следующий класс и сопровождалось особым торжеством. Накануне, дома, служили молебен. Утром, перед отходом в школу, ученику вручался горшок каши и гривна денег «в бумажке» – это он должен был передать учителю. Часослов брался на зубок, как и букварь. За ним наступала очередь Псалтыри, потом Деяний апостольских и наконец, в редких случаях, Св. Евангелия.
Изучение Часослова, Псалтыри и других книг сопровождалось со стороны учителя различными воспитательно-образовательными поучениями.
Кроме названных книг, в руках древнерусского ученика находился еще иногда «азбуковник», где, помимо алфавита и складов, имелся целый ряд различных сведений. Прежде всего здесь были помещены школьные правила, учившие школьника благонравию и хорошему поведению.
Затем ученики читали здесь о днях недели, об их названиях, о субботе; им объясняли, что значит частое евангельское выражение: «во едину от суббот» и т. д. С объяснением дней недели связаны были первые начала священной истории; детям рассказывали о сотворении мира, о первых людях, о народе израильском, царях Давиде и Соломоне и т. д. Объяснение дней недельных приводило с собой знакомство с календарем и летосчислением, с цифирью и начатками арифметики. Затем в азбуковниках следуют основные грамматические правила, очень сбивчивые, трудно изложенные, без соблюдения какой бы то ни было последовательности, какого бы то ни было порядка. Такая грамматика изложена в вопросах и ответах – ученик спрашивает, а учитель объясняет. Особенное внимание среди грамматических правил посвящено вечному вопросу русского правописания, «како ять с естем различати». «Сие бо, – читаем в азбуковнике, – вельми зазорно и укорно, еже ять вместо ести глаголати, такоже и есть вместо яти. От сего бывает велие несмысльство учению». Любопытны также правила, где указывается, когда и какие ударения следует ставить на словах, когда оксия или острая, когда вария или тяжкая, когда камора облеченная, когда краткое, когда исо».
Перечисляя христианские имена, азбуковник попутно рассказывает о крещении Руси. Затем находим в азбуковнике правила стихосложения и ноты, наконец толкования о семи мудростях философских: грамматике, диалектике, риторике, музыке, арифметике, геометрии, астрономии.