Иже обретаются в домех ваших преславных,
От млек сгущенного
и от семян изгнетеннаго масла,
Да в приходящий праздник
усладят наша брашна.
Воздари происходящим сквозь огонь и воду,
Да благопотребно будет нашему дому:
Высокорасленного огорченного
пива добрейшего,
Пчелодельного меду сладчайшего.
Молим Бога, дабы о сих всех тебе,
государю, известил,
Нас же, богомольцев своих,
всеми сими посетил…
Очень многочисленны тогдашние школы не были. Жития наших святых хотя и упоминают о «многих соучениках» или сверстниках того или иного подвижника, но придавать большое значение этому общему выражению нельзя. Прежде всего тогдашние помещения не позволяли собирать в своих стенах много детей. Надо думать, что число учеников в школе колебалось от пяти-шести до двадцати-тридцати человек. Сохранилось до нашего времени житие преп. Сергия с картинками, написанное в XVI веке. На одном рисунке там изображена школа: на лавке за столом сидят одиннадцать мальчиков с книгами, а один, сам преподобный, стоит перед учителем, который объясняет ему урок. Среди учеников, кроме детей, встречались и взрослые. Так, св. Никандр Псковский стал учиться грамоте лет двадцати, находясь в услужении у одного купца. Сын князя Василия Голицына еле разбирал еще склады, когда подавал царю просьбы о земельном наделе, как взрослый полноправный человек.
Время обучения грамоте не могло быть продолжительно, несмотря на крайне трудные и грубые приемы самого обучения. Способные мальчики, вроде преподобного Иосифа Волоцкого, кончали всю начальную школьную премудрость года в два. Биограф преподобного рассказывает с некоторым удивлением перед способностями святого, как он «учаше разумно и всех сверстник превзыде: единым годом изучи псалмы Давыдовы и на другой год вся божественная писания навыче». Менее способные мальчики изучали все это, вероятно, года в три, даже в четыре.
Так учились в Древней Руси и царские дети, и княжеские, и священнические, и простые, часто у одних и тех же учителей, по одним и тем же книгам, и достигали одного и того же: уменья читать и писать.
На этом огромное большинство тогдашних людей и заканчивало свою науку. Кто хотел учиться дальше, тому оставался один путь – чтение книг да случайная помощь случайно встреченного знатока и собирателя книг. Некоторые такие знатоки устраивали у себя, впрочем, род высшего, по сравнению со школой, училища, где читали вместе с желавшими «священные библии, беседы евангельские и апостольские, и рассуждали о высоком, лежащем в оных книгах разумении». Читали творения Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоустого, свв. Василия Великого и Григория Богослова – творцов православной богословско-философской мысли.
Таким образом известная «ученость» могла быть приобретаема искателями ее только их личным самостоятельным трудом, при помощи продолжительного и внимательного изучения книг, со стороны их содержания и изложения. Так, преп. Стефан Пермский сделался ученым благодаря тому, что «прилежно имяше обычай почитати почитание книжное, почасту умедливая, дондеже до конца по истине уразумеет о коемждо стисе словеса, о чем чтет».
Такой способ приобретать «ученость» создал и особый тип древнерусского «ученого». Это был всегда человек, глубоко уважавший «книги», много и прилежно читавший, который прочел все существовавшие на русском языке книги, знал содержание всех их чуть не наизусть и умел на память говорить целые главы и отделы из прочитанных книг. Так как все тогдашние книги были или книги Св. Писания, или творения отцов церкви, или жития и летописи, вообще книги, говорившие о предметах духовных и божественных, то начетническое уважение к книге вырастало часто в глубокое преклонение пред всем написанным. «Аще кто не имея книги мудрствует, таковой подобен оплоту, без подпор стоящу», – говорил древнерусский книжник-начетчик.
Для огромного большинства таких начетчиков был свят и непреложен всякий «аз», написанный в книге; у него «сердце холодело и ноги дрожали», когда люди другого образования приказывали ему при исправлении книг переставить слова, заменить одни другими, исправить буквы: «единый аз, единая точка» были уже «преткновением» для всей науки древнерусского начетчика. Если про них и нельзя было сказать, что они «едва азбуку умели», то для большинства было справедливо замечание ученого грека, что они «наверное не знали, какие буквы в азбуке гласные и согласные, а о частях речи, залогах, родах, числах, временах, лицах, то им даже и на разум не всхаживало… Не пройдя науки, такие люди упрутся обыкновенно не только на одну строчку, но и на одно слово и толкуют: здесь так написано, а оказывается, что вовсе не так. Не на букву только, а на смысл надо обращать внимание и на намерение автора…».
Этого-то и не умели делать древнерусские начетчики; они любили подолгу и много спорить на различные темы из Св. Писания, и спор их всегда блистал огромной начитанностью; они приводили наизусть в подкрепление своих мыслей целые главы и стихи из творений свв. отцов и из Св. Писания, но никогда не дерзали разобраться в вопросе, когда, почему, при каких обстоятельствах тот или иной приводимый ими учитель церкви высказал данную мысль. Для них было решающе важно только то, что он ее высказал.
Можно себе представить, как неясны, трудны, запутаны и невразумительны были тогдашние научные споры. На отрывок из сочинений какого-либо отца церкви, приводимый одним спорщиком, другой выставлял слова Св. Писания или другого отца церкви. Отрывки громоздились на отрывки, и речь получала крайне тяжелую форму. Во время ее многословного изложения можно было забыть и потерять основную мысль, удалиться в сторону и редко что-нибудь выяснить, тем более что древнерусский ученый, для которого свято было все написанное, ставил в споре или сочинении рядом отрывки из книг самого различного содержания: книги Ветхого и Нового Завета, творения отцов церкви, летописи и хронографы, законы греческих царей, предания, жития святых, послания, – все это было для него Св. Писание.
Эта начетническая ученость во второй половине XVII века столкнулась в деле исправления церковных книг с настоящей ученостью и принуждена была спасаться в расколе, объявив ересью новую ученость, которую стали насаждать в России киевские монахи, воспитанники киевской академии и образованные греки.
Главнейшие пособия: Д. Мордовцев «О русских школьных книгах XVII в.»; Ф. Леонтович «Школьный вопрос в древней России»; И. Забелин «Характер начального образования в допетровское время»; Владимирский-Буданов «Государство и народное образование в России с XVIII в. до учреждения министерств».
Большая дорога в Древней Руси
Северо-восточная европейская равнина, на которой выросло Русское государство, с древних пор славилась, как страна непроходимых лесов и больших многоводных рек, прорезывавших своим могучим течением непроходимые лесные дебри.
Еще в XVII веке западному европейцу, ехавшему чрез Смоленск в Москву, московская сторона казалась сплошным лесом; местные жители вместо дорог пользовались здесь большими и малыми реками, далеко змеившимися во все стороны этого лесного царства.
Обилие многоводных рек, пересекавших восточную европейскую равнину, позволяло обитавшим здесь людям пользоваться ими, как путями сообщения, как дорогами. Пробираясь по рекам, первоначальные насельники забирались глубоко внутрь равнины; основываясь для прочного жилья по берегам рек, они мало-помалу населили страну, овладели ею, сделали ее своей. Первые поселения полосами залегали по берегам рек. Наследники первых поселенцев, такие же земледельцы и охотники, в поисках земли для посева и охотничьей удачи все дальше и дальше уходили от своих прежних деревень в глубь страны.
Тогдашний земледелец должен был много и усиленно бороться с лесом, прежде чем ему удавалось провести первую борозду. В древности все время, пока господство леса было несокрушимо, земледельцы, устраивая поле, поднимая новь, должны были выжигать лес. Зола и гарь сообщали почве усиленное плодородие, и лет шесть-семь подряд удобренная гарью земля давала богатые урожаи. Но потом урожаи становились слабее, и земледелец бросал это поле, шел в другое место, ставил там новый двор, валил и жег лес и снова несколько лет пользовался богатым урожаем. Людей тогда было мало, а порожней земли много. Из первых поселенцев какой-нибудь округи кто уходил дальше, кто основывался ближе к местам первых поселений, и потому связь, соседство между старыми и новыми поселениями порывалась далеко не всегда. В поисках земли приходилось пробираться не только по рекам, но и сквозь леса. Так прокладывались и посуху дороги и тропы от поселка к поселку, от одной реки на другую. Охотники-звероловы в своих поисках дичи и пушного зверя вызнавали все больше и дальше страну по всем направлениям, и проложенные ими тропы забирались в самые глухие уголки страны.
Когда возникли и увеличились города, то реки и цепи тропинок составили связь, пути сообщения одного города с другим. Чем больше становилось народу в стране, чем больше обрабатывалось земли, чем больше люди торговали и чем шире расселялись, удаляясь далеко в глубь страны, тем меньше стали они пользоваться реками, как дорогами, особенно для близких путей, и река стала уступать свое значение обыкновенному сухому пути, простому проселку или тропе.
К тому было много причин. Речным путем не весь год сплошь можно пользоваться: зимой он скован льдом, летом на нем грозит мелководье, а потом по реке хорошо и удобно идти, имея перед собой дальнюю цель, удобно идти войску, торговому каравану, а всегда ли удобно возить по реке, например, снопы со сжатого поля, сено с луга, дрова из леса, особенно когда поселок, отдельная изба или же самое поле находятся далеко от берега? А каково плыть по реке в дурную погоду или просто вверх по ее течению? А мели, перекаты, пороги, протянутые снасти рыболовов – все это заставляло предпочесть реке, как средству сообщения, обыкновенную дорогу.