им кражу, потраву, порчу скота или оружия равноценным из своего запаса; если виновный был убийцей, то сам платил жизнью, падая от руки родственников убитого. Таким образом в суде древних времен участвовали и лица, всеми признаваемые за судей, и сами судившиеся, потерпевшие, получавшие от суда право взыскать свой ущерб с обидчика.
Когда земли восточных славян распались на городовые области и в каждом городе во главе власти стали князья и веча, то князь и вече сделались источниками суда и расправы. С появлением варяжских князей суд делается даже более княжеским, чем вечевым. И наша летопись, когда рассказывает о призвании князей, отмечает, как главное назначение князя, держание суда людям. «Поищем себе князя иже бы володел нами и судил по праву», – говорили новгородцы, посылая гонцов к Рюрику и братии его. Суд становится доходной статьей князя, потому что за суд он получает особые взносы с ищущих суда, и потому, конечно, всячески старается это свое право суда сохранить только за собой и оградить его от всяких покушений со стороны веча. Это удается князьям; о суде в XI, XII веках мы читаем в летописях, как явлении княжеского обихода. Владимир Мономах в своем «Поучении» приказывает своим детям каждый день держать суд людям. Князь Ростислав хотел постричься в монахи, и печерский игумен уговаривает его не делать того, а лучше деяти свое княжеское дело – «в правду суд судити».
Князь сам, конечно, не мог судить все дела во всем княжестве и поручал обыкновенно вместо себя держать суд по городам своим наместникам – посадникам и управителям – тиунам. Эти доверенные князя, его тиуны, оставили по себе недобрую память. То обстоятельство, что суд являлся доходной статьей князя, которую он поручал в заведывание своим тиунам, за что давал им часть дохода, распаляло в них хищничество. Летопись, как только заговорит о тиунах, то больше всего рассказывает о том, как «начаша тиуны грабити, людей продавати, князю не ведущу». Такое поведение тиунов было столь обычно, что возникали вопросы: где им быть на том свете за их неправедное житие и поступки? Конечно, на тиуна можно было жаловаться князю; но, во-первых, частенько и сам князь был лаком до «кун», а во-вторых, это нам теперь легко говорить, что можно жаловаться князю, когда к нашим услугам организованный порядок жалобы, пути и средства сообщения, а ведь тогда часто за дверь своего дома нельзя было выйти без топора или рогатины в руках, всякое же путешествие являлось подвигом.
Каждую зиму князь отправлялся обыкновенно на «полюдье», т. е. за сбором дани с подвластных ему городов и местностей. Останавливаясь на погостах, куда отдельные семьи и роды свозили дань, князь тут же и творил суд. Дома, в том городе, где считалась резиденция, князь творил суд у себя на дворе, сидя на своем крыльце. Кругом собирались дружинники. На дворе задолго до появления князя толпились тяжущиеся и обвиняемые, свидетели и просто любопытные.
Один за другим подходили тяжущиеся и обвиняемые к крыльцу, рассказывали князю, в чем заключается тяжба, или какое преступление совершил обвиняемый, и князь, поговоря с дружинниками, выслушав хорошо знающих старые обычаи людей, стариков и свидетелей – «видоков» и «послухов», ставил свой приговор «по старине и по пошлине», т. е. по обычаю, какой пошел от предков. Кроме наказания, виноватая сторона платила штраф в пользу князя.
Писаного закона тогда не существовало, и приговор ставился на основании обычая, устно передававшегося от отца к сыну, из поколения в поколение. Обычай основывался на естественных побуждениях человеческой природы и мало считался с какими-либо нравственными ограничениями. Убьет кто-нибудь человека – близкие родичи убитого из естественного чувства мести стремились убить погубителя; побьют кого – побитый чувствует злобу и добивается возможности выместить ее на обидчике; украдут у кого-либо – потерпевший, понятно, старается отыскать вора, отобрать у него похищенное, да еще постарается причинить вору какое-либо зло, чтобы отвадить его от воровства.
Такого рода побуждения и легли в основу судебных обычаев древности. «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь» – вот основной смысл их.
Принятие и распространение христианства нанесло решительный удар такому положению дела. Христианство учило людей любить друг друга, воздавать добром за зло, прощать врагов. Христианское учение говорило, что преступление – зло, нанесенное брату-человеку другим человеком, и есть не только ущерб, наносимый другому, и нарушение обычая людей, но и грех перед Богом.
Возник затем ряд житейских явлений, в которых с языческой точки зрения не было ничего злого или преступного, не было видимого ущерба или убытка, причиняемого злой волей, но по христианскому взгляду был грех; к числу таких проступков относятся: многоженство, обида слабого, развод, несоблюдение церковных правил, возвращение в язычество новокрещенных и др.
Судьями по такого рода делам стали епископы. Они, во-первых, судили всех людей по всем церковным делам; им подведомственны были, например, такие дела, как святотатство, развод и т. п.; во-вторых, их суду подлежали по всем делам все люди церковные, т. е. священники, монахи, клирошане, словом, все те, кто находился под покровительством церкви.
Первые епископы на Руси были греки, не знавшие русских судебных обычаев, а меж тем им приходилось судить по чисто-светским делам целые разряды людей.
Тогда-то вот, для сведение духовных судей, и потребовалось записать судебные обычаи. Первая запись обычных законов была сделана, вероятно, во времена княжения Ярослава, сына Владимира Святого, поэтому эти первые русские записанные законы и называются Ярославов суд, или Русская Правда, т. е. русский закон. «Соуд Ярославль Володимирица, правда роусьская» – так озаглавлен древнейший список Правды.
Существуют два основных текста Русской Правды – краткий и пространный. Краткий текст считается более древним и самостоятельным, нежели пространный. Правда древнейших списков не делится на статьи; мало того, отдельные предложения не отделены одно от другого никакими знаками препинания. Самые списки Правды дошли до нас в сравнительно очень поздних копиях, с большими описками и ошибками, внесенными переписчиками; повторения, пропуски, недописки, неясность изложения – обычны в списках Правды. Для уразумения текста древнейшей Правды ученые разбили его на статьи, руководствуясь смыслом их. Таких статей, или параграфов, в древнейших списках установлено 25. Пространные списки Правды испещрены заголовками, которые написаны в строку киноварью – красной краской. Статей в пространной Правде насчитывается до 159 по так называемому Троицкому списку конца XV века. Древнейшие списки Русской Правды, известные доселе, относятся к XIII веку. Читать Русскую Правду, особенно в краткой ее редакции, очень трудно. «Представьте себе рукопись, – говорит проф. В.И. Сергеевич, – написанную хотя и четко, но со словами не вполне написанными, а под титлами, со словами, не отделенными одно от другого, а поставленными слитно и без знаков препинания. Не только слова не отделены друг от друга и придаточные предложения от главных, но и главные от главных. Где прекращается мысль автора, что с чем слито и что от чего отделить – на это нет ни малейшего намека в рукописи. Это дело самого читателя».
Списки пространной Правды находят в Кормчих, т. е. списках церковных законов, в «Мерилах Праведных»[13], в летописях. Краткая Правда записана только один раз в Новгородскую летопись. То обстоятельство, что пространная Правда встречается в Кормчей и Мериле Праведном, и свидетельствует, кто и зачем ею пользовался: конечно, духовные судьи при разборе светских дел или тяжб.
Если бы Русская Правда была официальной записью закона, в нее, конечно, вошли бы статьи о таких судебных обычаях, которые являлись необходимой принадлежностью древнего суда даже в московское время. Одним из таких обычаев было «поле», т. е. судебный поединок тяжущихся, их драка оружием до смерти или тяжелой раны одного из бойцов, причем победивший и выигрывал тяжбу. Об этом обычае у русских знают греки и арабы X века, знает наше предание и позднейшая судебная практика московского времени. Но Правда молчит об этом обычае. Дело в том, что духовенство всегда восставало против этого языческого обычая; церковь даже наказывала епитимьей и покаянием поединщиков. Понятно, что она не могла в свое судебное руководство включить этот осуждаемый ею обычай и присуждать к нему тяжущихся.
Не найдем мы в Русской Правде и указаний на существование пыток и смертной казни. Тем не менее и пытка и смертная казнь были известны нашей древности. Только церковь, памятуя начала любви и всепрощения, лежащие в основе ее учения, не могла самостоятельно прибегать к этим кровавым обычаям и потому не включила их в свое судебное руководство. К тому же самые тяжкие преступленья, как душегубство и татьбу с поличным, церковный суд разбирал всегда с участием княжеского суда, который, вероятно, и произносил, когда этого требовал обычай, смертный приговор. Существовал, таким образом, обычай осужденного церковным судом предавать в руки светской власти и светского суда, если приговор должен был вести за собой казнь. В летописи есть указание, что христианские епископы первые указали князю Владимиру, только что оставившему язычество, на его право казнить разбойников. Эти разбойники были, вероятно, те ненавистники христианства, которые отказались принять крещение и скрылись в леса около Киева, откуда и повели борьбу с новокрещенами. Летопись рассказывает об этом так. Когда умножились разбои около Киева, то епископы пришли к князю Владимиру и сказали ему: «Вот умножились разбойники. Отчего не казнишь их?» Владимир ответил: «Боюсь греха!» Епископы же сказали ему: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милование; следует тебе казнить разбойников, но, конечно, испытывая вину их!»
Владимир отверг тогда виры, как назывался штраф за преступление, обычное наказание, которое несли по закону русскому преступники, и стал казнить их. Но это новшество вызвало недовольство в народе. Пришли тогда к князю опять епископы, но уже в сопровождении старцев градских, и сказали: «Рать многа; пусть лучше будет по-прежнему вира!» И Владимир сказал: «Пусть так будет!» – и восстановил обычай отцов и дедов.