Но пути давались в заведывание и свободным слугам князя, его боярам. В награду за службу или по условию, заключенному с вольным слугой, князь отдавал ему в «кормление» тот или иной путь. Это значило, что, собирая с данного пути княжеский доход, путник известную часть собранного удерживал в свою пользу. Путному управителю были подчинены в разных местах удела земли и люди, составлявшие известный путь; он смотрел за правильностью хозяйства этого пути, собирал доход, судил людей, занятых по обработке данного пути. Для управления и суда удельные княжества распадались на волости; управлять волостями и держать там суд князь посылал кого-либо из своих вольных слуг. Это было тоже кормление, так как часть сборов и пошлин поступала в пользу волостеля. Управители городов назывались наместниками. Военное управление стольным городом поручалось тысяцкому.
Все эти высшие начальники путей, наместники и волостели составляют плотный круг ближайших сотрудников и сподвижников князя. Народ величает их боярами. Сам князь называет бояр, ведающих отдельными сторонами хозяйственно-государственной жизни его княжества, своими «боярами введенными». Обыкновенно это люди известные, предки которых тоже служили князьям и на этой службе приобрели и служебный опыт, и хорошее состояние, и известность. К детям таких людей преемственно переходит известность и доверие князя, и, когда он оглядывается вокруг при вопросе о назначении на какое-либо место доверенного человека, прежде всего вспоминает он своих «природных» слуг. Бояре князя – это его избранные доверенные, потомственные слуги, которые служат ему так же, как их отцы и деды служили отцу и деду князя. Князь держит их в почете и строго отличает от новых слуг. Князь может поставить во главе управления каким-либо «путем» и нового человека, но такой новый человек не будет боярином введенным, он только «путник». Но и введенным боярам давались обыкновенно в пользование, «в путь», как тогда говорили, дворцовые земли и угодья, если у боярина было мало имущества; тогда такого боярина называли «путным боярином». Боярин введенный мог быть и путным, но «путник», только потому, что он правит «путь», не мог быть боярином введенным.
Боярин введенный всегда при князе, если не послан для отбытия какой-либо важной должности; и все грамоты, исходящие от лица князя, непременно упоминают имена присутствовавших при составлении ее бояр. Боярин – старший служилый человек князя, он водит в бой его полки, именем князя творит суд и расправу или управляет, чтобы покормиться, каким-нибудь крупным городом в княжестве: это его награда за верную службу. Недовольный своим князем боярин мог уйти к другому удельному владетелю, и измены тут никакой не видели: просто расходились недовольные друг другом слуга и хозяин. Ушедший продолжал считаться владельцем земли в княжестве, которое покинул, мог приобретать земли и угодья и в новом месте своего служения. «Боярам и слугам вольным воля, – договаривались между собой удельные князья, – а селы и домн им свои ведати, а нам в них не вступатися».
Таким образом двор даже среднего удельного князя должен был отличаться сравнительным многолюдством, благодаря обычаю каждую часть княжеского дохода и самого княжества поручать в заведывание отдельным лицам. Так как многие из таких поручений носили характер награды, то были сравнительно кратковременны, продолжались год, два, редко три.
Состав окружавших князя лиц отличался поэтому большой подвижностью. Каждый почти день одни слуги прибывали с «кормлений», другие отбывали. Менялись постоянно и носители должностей; так, казначей и дьяк могли отправляться в посольскую поездку, на съезд с боярами соседнего князя для улажения пограничного сбора, дворецкий мог уехать по приказанию князя для разбора тяжбы игумена подгородного монастыря в дальнем уезде с посадскими.
Бояре всегда рядом с князем, во все радостные и грустные минуты его жизни. Князь слушает их, думает с ними «добрую думу, кая пошла бы на добро»; князь знает, что его бояре хотят ему добра, ищут, как бы ему «безбедно прожити»; они служили еще отцу его, знают, что посоветовать князю, чтобы ему «княжити на добро христианом малым и великим».
Заболев тяжко, князь велит писать духовную. Кругом него собираются бояре; с ними он всю жизнь «веселился и скорбел, отчину соблюдал и укреплял», они же должны присутствовать при его смертном часе. В своей душевной грамоте князь описывает весь заведенный им порядок и завещает детям поддерживать его. Его сотрудники, бояре, лучше всех знали, чего хотел князь, к ним обращал умирающий и свое последнее слово, заклиная их служить вдове своей и детям. «Припомните, – писал князь, обращаясь к боярам, – на чем вы дали мне слово некогда: положить головы свои, служа мне и детям моим; и вы, братия моя бояре, послужите им от всего сердца, в скорби не оставьте их, напоминайте им, чтобы жили в любви и княжили, как я в грамоте душевной указал им, как разделил между ними свою вотчину».
Каждое утро, после обычных молений и завтрака, князь выходил зимой в обширные сени своего дома, а летом на крыльцо или просто на двор. На разостланную медвежью шкуру, охотничий трофей князя, служители ставили скамью или «стуло», т. е. кресло, и князь садился, окруженный своими родственниками и приближенными, готовый встретить и рассудить всех, имевших к нему дело и надобность. Здесь присутствует и духовник князя, с которым он совершал утренние молитвы, и дьячок, который пел и читал молитвословия, а теперь с пером за ухом и чернильницей на шее, с пуком бумаги под рукой, готов вести все несложное канцелярское дело удельного государствования и хозяйства.
На княжеский двор собирались начальники всех «путей» – у каждого было что доложить князю, спросить верховного распоряжения или одобрения собственных распоряжений. Набиралось много и посторонних просителей. Не поладившие с дворецким крестьяне, хотевшие снять землю в дворцовых угодьях, били челом князю, чтобы он оброку сбавил; погорельцы-крестьяне приходили просить помочи; потерпевшие неудачу в хозяйстве от града, засухи или мороза, со слезами, земно кланяясь, просили самого князя повременить спрашивать с них оброки; недовольные судом наместников и волостелей шли тоже на княжеский двор и молили суда правого и милостивого.
Князь, по мере возможности, тут же удовлетворял все просьбы, «поговоря» с теми из своих советников-слуг, которые по своей должности или опыту ближе стояли к данному делу. Такой совет князя по какому-либо более или менее важному делу с несколькими из своих бояр и был думой князя с его боярами. Ни князь ни бояре не настаивали на том, чтобы все они, сколько их есть налицо при дворе, присутствовали при решении повседневных дел, возникавших в уделе. Князь властен и один разрешить всякое дело; но он предпочитает позвать двух-трех бояр, которым, по его мнению, ближе других это дело ведомо, и решает, поговорив с ними; имена этих бояр прописываются в самом решении вместе с именем дьяка, писавшего грамоту, если только она дается. Умрет князь, давший грамоту, и владелец ее станет просить подтверждения ее у нового князя, или, если даже при жизни первого князя его наместники нарочно или нечаянно нарушат те права, которые дает грамота ее владельцу, – на кого тогда сослаться потерпевшему в своей жалобе, как не на лиц, подписавших грамоту? Сам князь руки к грамотам не прикладывает, это и не повелось, да и писать-то он, случалось, не умел, «книгам не учен беаше», а только «книги духовные в сердце своем имяше». Если нельзя было решить дело немедленно, требовались справки, свидетели, бумаги, то князь назначал срок, к которому жалобщик должен был представить все доказательства справедливости своей жалобы.
Много самых разных и неожиданных дел приходилось разрешать князю каждый день. В больших великих княжениях таких дел набиралось столько, что одному человеку выслушать их и порешить не было никакой возможности; тогда князь великий «приказывал» целые распорядки дел кому-либо из своих приближенных. Возникал «приказ» такого-то боярина или дьяка, куда жалобщиков и направляли. В приказе решали дело окончательно, но все-таки «доложа» великому князю. Дьяки докладывали боярам текущие дела по ведомству каждого и писали грамоты; у каждого дьяка были свои «ларцы» для хранения судных списков и других грамот.
Покончив с делами и просителями, выслушав гонцов, «пригнавших» с уезда, приняв «богомольцев» и людей, принесших ему «в почесть» какую-либо «диковину» – большую щуку, пойманную в озере, или шкуру матерого медведя, или кусок бархата немецкого, через Новгород попавший путем торга в княжество, князь отправлялся посмотреть, что привезли сегодня из оброков и даней и как складывают все привезенное добро в прочные дубовые амбары и закрома. Так проходило время до обеда. После обеда, соснув, князь был не прочь, коли позволяло время, вызвать к себе ловчего или сокольничего и поговорить с ними о состоянии охоты, о возможности отправиться на охоту сегодня или завтра. Если не охота, то предполагалась просто прогулка в монастырь к уважаемому игумену, святому старцу для поучительной беседы с ним, или князь шел в гости к кому-либо из бояр. К вечерне князь обыкновенно дома и после вечерен до ужина проводит время с семьей, с которой утром успел только поздороваться. Сын, впрочем, все время при отце и с измальства навыкает «делу», присутствуя при всех решениях отца. В долгие зимние вечера князь любит развлекаться, слушая слепых певцов и сказочников.
Такое мирное течение жизни, впрочем, довольно редко бывает длительно и устойчиво. Удельному князю надо зорко смотреть за своим добром. Соседи не дремлют – того и гляди, забежит кто-нибудь из них в Орде перед ханом и оттягает себе кусок соседской земли. Надо дружить с татарами, посылать в Орду деньги и припасы, почаще там напоминать о своей верности хану, а то появится отряд татар, нехристи пограбят, пожгут княжение да и выдадут ярлык на него сопернику-соседу: ступай тогда в Орду, умоляй с унижениями и поклонами хана вернуть дедину и отчину. Потратишься много, а вряд ли вымолишь, особенн