Ради большей важности московские книжники придумали пышное происхождение для рода государя всея Руси. По этому родословию выходило, что Рюрик был в четырнадцатом колене потомком Пруса, небывалого брата римского императора Августа, который якобы посадил этого Пруса на удел в Пруссии, отчего и страна стала так называться. Когда Стефан Баторий с насмешкой отозвался об этом кичливом родословии, то царь Иван победоносно возразил: «Как не было Пруса? А Пруссия-то откуда же? По Прусу так прозвалась!»
Иностранцев поражала безусловная власть московского государя над его подданными. Но «такая власть, – говорит проф. В.О. Ключевский, – была в Москве XV в. не вчерашним явлением, она прямо развивалась из значения удельного князя-хозяина, окруженного дворовыми слугами, холопами». Власть московского государя складывалась постепенно, вырастая в размер нового властвования из власти удельного князя-хозяина, наследственного собственника всей земли своего княжения и господаря над своими вольными и невольными слугами. Но когда удельное Московское княжество вобрало в себя все другие удельные княжества, «всю Русь», бывшие удельные князья переселились в Москву и здесь должны были вступить в ряды московских бояр. Но эти пришлые князья, добровольно или неволею лишившиеся своих уделов, не могли сразу стать в положение слуг московского государя, такого же, как и они, Рюриковича. Эти бояре-княжата и воспротивились беспрекословному и нераздельному государствованию московского великого князя.
Сознавая себя князьями, хотя и подчинившимися московскому государю, но не потерявшими «отечества», княжата требовали себе первого места в правительстве московского государя. Они хотели, чтобы Московское государство управлялось государем не иначе, как с обязательного для государя совета бояр-княжат. Это требование основывалось на том высоком значении, какое имело в глазах бояр-княжат их княжеское происхождение. Бояре-княжата не были простыми боярами, порядившимися на службу к князю. Эти простые бояре, прежняя дружина удельного князя, были наймитами, слугами своего князя. До того, как перебраться в Москву, прежние удельные князья были в своих уделах такими же князьями, как и московский князь в своем; потомки их не могли забыть, что они одного происхождения с московским государем, не могли забыть и того, что московский князь происходит от младшего поколения Александра Невского, а среди перешедших в Москву князей было много таких, которые происходили не только от старших сыновей Александра Невского, но и от родоначальников еще более старейших.
Вот почему, став в положение слуг и подручных московского великого князя, потомки прежних удельных князей не могли примириться со своим подчиненным значением и, с гордостью указывая на свое княжеское происхождение, требовали себе первого места в правительстве. Они считали себя «старинными властями Русской земли, только прежде они правили землей, сидя каждый в своем уделе, а теперь, собравшись в Москве, хотели править ею все вместе, расстановившись при кормиле правления в порядке строго определенного старшинства, с государем во главе»; «великий государь должен управлять землей, советуясь с нами, потому что предки наши правили ею» – такова была основа требований бояр-княжат.
Но московские государи на престол великого царствия вошли с удельного стола и принесли с собой туда свои удельные привычки. Князья-хозяева в своих уделах, они там не терпели рядом с собой никакой сколько-нибудь связывающей их власти; обычный боярский совет не имел никакого обязательного для удельного князя значения; это был буквально совет тех, кого удельный князь к совещанию призывал. Московское государство выросло из московского удела постепенно и понемногу. Московским князьям трудно было отвыкать от привычек, удельно-хозяйственных взглядов и поступков, действуя и на более обширном поприще и при совершенно изменившихся обстоятельствах. Чувство внешней независимости, чуждое удельному князю, рисовало перед глазами московского государя полноту власти татарского хана; идея об унаследовании мирового значения византийского империума, как власти богоустановленной и священной, тоже не могла мириться с притязаниями княжат на дележ власти, на обязательное для царя участие в ней бояр-княжат. Начиная с Ивана III московский государь стремится показать на деле, что в его воле признавать притязания бояр-княжат, давать им первое место в правительстве, но только пока это государю угодно; бояре-княжата хотя и знатные люди, но такие же слуги великого государя, как и все, а настаивать на противном – это значит «высокоумничать», быть «рабом прегордым и лукавым». Иван III и наследник его явно чуждаются обязательности для них тех советов, какие им навязывают бояре-княжата. Бояре-княжата видят в этом «новшество», «перемену старых обычаев». На «непригожие» речи и «высокоумство» великий князь Василий III отвечал тем, что рубил головы и резал языки, правда, не столько княжатам, сколько их сторонникам из простых бояр и дьяков, но согласия между государем и боярами-княжатами это, конечно, не создавало. Со времен Ивана III начинаются дворцовые смуты, и интрига свивает себе прочное гнездо при московском дворе; знакомым делом становятся в Москве тайные убийства: не своей смертью гибнет мать Ивана Грозного, умирает боярин Оболенский, князь Бельский и другие. Князь Семен Бельский ведет переговоры с крымским ханом, чтобы поднять его на Москву и восстановить великое княжение рязанское, наследником которого считал себя Бельский; по этому делу вскрываются переговоры некоторых бояр с польским королем, после чего московское войско в нужную минуту не оказалось там, где оно должно было бы быть. В 1571 году бояре «навели хана на Москву» изменой сына боярского Кудеяра Тишенкова да Окулы Семенова и других, действовавших несомненно не от себя, а по поручению лиц повыше.
При царе Иване Васильевиче Грозном это обострение взаимных отношений царя и высшего боярства привело к тем кровавым событиям, которыми так полно царствование Грозного.
Грозный царь вырос в обстановке, которая не могла воспитать в нем особого уважения и доверия к боярству. Еще когда он был четырехлетним ребенком, его будили порой крики, стоны, ружейные выстрелы в самом Кремле, всякие неистовства в царских хоромах, когда князья Шуйские воевали за первенство с князьями Бельскими. Из объятий ребенка вырвали любимого его боярина Воронцова и на глазах ребенка занесли топор над его любимцем. От него не скрывали толков по случаю внезапной смерти его матери и очень непочтительно отзывались об отце. С редкой остротой обиды вспоминал Грозный почти через сорок лет о тех оскорблениях, каким подвергал на глазах сына боярин Шуйский память его отца.
Царь Иван был от природы ума острого и прекрасно владел пером и речью. Читать он научился рано и перечитал еще в ранней юности чуть не всю тогдашнюю литературу – летописи, жития святых, хронографы, творения святых отцов, богослужебные книги, книги Ветхого и Нового Завета. С младенчества сознавая себя государем, он в книгах невольно вычитывал и запоминал те места, где говорилось о высоте и святости царской власти, о злых врагах, похищающих ее, о рабах лукавых и ленивых и о добрых царях, пастырях своего народа. Памятью царь Иван обладал огромной: целые страницы и главы знал он наизусть и в споре мог засыпать своего соперника цитатами из книг. На семнадцатом году он торжественно венчался на царство, женился, окружил себя молодыми боярами-сверстниками, особенно сошелся с молодым князем Андреем Курбским и незнатным человеком Алексеем Адашевым. Царь думал, быть может, что ему удалось устроить добрые отношения со своим синклитом. Но скоро настало время разочарования. В 1553 году царь заболел, был при смерти и, лежа на смертном одре, слушал, как в соседней комнате препирались бояре о его наследстве, разделившись на две партии и выставляя каждая своего наследника, хотя все присягали признать царем малолетнего сына заболевшего царя. Царь Иван перемог болезнь.
С того же 1553 года царь Иван начал беспощадными казнями отвечать на проявления боярского «высокоумства» и «самовольства». В 1564 году после неудачного боя с поляками «отъехал» в Польшу, опасаясь казни и опалы, недавний любимец царя, князь Андрей Курбский. Из Польши он написал царю Ивану резкое письмо, упрекая царя за жестокое обращение с боярами. Царь Иван отвечал беглецу. Переписка, правда, не обширная, завязалась и длилась до 70-х годов. Она позволяет нам заглянуть в мысли царя и боярина. Князь Курбский из Польши спросил царя: «Почто, царю, сильных во Израили побил еси? и воевод от Бога данных ти различным смертем предал еси?» Дальше князь указывал на свои заслуги и спрашивал, за что царь преследовал его и принудил уйти из отечества? Князь Курбский перечисляет свои подвиги и труды других воевод – «прегордых царств разорение», «претвердых германских градов покорение».
На это письмо царь Иван ответил обширным посланием, где писал, что, кроме побед над врагами, видел от своих бояр и другое. «Извыкосте, – писал царь, – от прародителей своих измену чинить, яко же дед твой князь Михайло Карамыш со князем Андреем Углицким на деда нашего великого государя Ивана умышлял изменные обычаи; также и отец твой князь Михайло на отца нашего, блаженныя памяти великого государя Василия, многие пагубные смерти умышляли, такоже и матери твоея дед Василий и Иван Тучко многая поносная и укоризненная словеса деду нашему великому государю Ивану износили». На слова Курбского о военных подвигах его и других бояр царь Иван с насмешкой замечает, как же это такие храбрые стратеги в его малолетство 13 лет не могли защитить христиан от Крыма и Казани? В поход пришлось посылать их как в опалу, под Казань сколько раз ни ходили, а все нехотя, с понуждением. Когда под Казанью на третий день ее обложения буря потопила часть обоза, храбрые стратеги сейчас же заговорили о возвращении назад, «вся, яко раби, с понуждением творили есте, а не хотением, паче же с роптанием». Царь упрекает Курбского в бегстве и измене.
Курбский в своем ответе, указав на то, что он, «хотя много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя смоленского-ярославского Федора Ростиславича, а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна обычай ведется: первый дерзнул Юрий московский в Орде на святого великого князя Михаила тверского, а за ним и прочие; еще все помнят, что сделано с углицкими и ярославскими и другими единокровными, как они всенародно были истреблены, слышать тяжко, ужасно… Нас ты называешь изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать… На это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет поневоле, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает… Если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца». Далее Курбский говорит, что царь должен слушать своих советников, и приводит в свидетельство правоты своей мысли несколько мест из Св. Писания, и затем продолжает так: «Если царь и почтен царством, то все же не может получить от Бога всех дарований и должен поэтому искать доброго и полезного совета не только у советников своих, но и у простых людей, потому что дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, а по правости душевной; не зрит Бог на могущество и гордость, но на правость сердечную и дает дары, сколько кто вместит добрым произволением»… Если царь хвалится божественным происхождением своей власти, то пусть не забывает, что великородные советники даны ему Богом же.