был Лжедимитрий. Послы говорили и больше: они доказывали панам, что теперь, хотя бы явился и прямой прирожденный государь, царевич Димитрий, но, если его на государство не похотят, ему силой нельзя быть на государстве.
Тогда же у представителей различных слоев общества появляются первые планы государственного устройства, основанного на политическом договоре государя с подданными. Есть основания думать, что бояре хотели ограничить царя Бориса. Царь Василий дает «запись» и присягает в Успенском соборе, целуя крест: 1) никого не предавать смертной казни без законного суда, не осудя истинным судом с бояры; 2) не отбирать имущества у родственников виновного, если они не были участниками преступления; 3) не слушать ложных доносов. Никаких основ нового государственного устройства эта запись царя Василия не содержит; самое большее, что в ней можно видеть, это разве только некоторую попытку создать обеспечение личной и имущественной неприкосновенности подданных. В этом смысле удельному взгляду на подвластных государю, как на его безответных рабов и холопов, ставилось записью царя Василия первое ограничение, требовавшее обращения власти с подданными не на основе гнева или милости государя, а на почве закона, определяющего взаимоотношение сторон.
Когда в Москве зашла речь об избрании в цари королевича Владислава, то ему предложено было дать подданным за крестным целованием запись более распространенную. Королевич, принимая московское государствование, должен обещать, кроме охраны и обережения православия, не нарушать личных и имущественных прав подданных, не вводить новых налогов без согласия Боярской Думы и не издавать без Совета всея земли новых законов. Таким образом мысль о необходимости обеспечения в законе известных гражданских прав, высказанная в записи царя Василия, дополняется здесь мыслью об участии народного представительства в законодательстве и управлении страной. Королевичу Владиславу быть на московском и всея Руси престоле не пришлось. Земский Собор, собравшийся при войске князя Д.М. Пожарского, взял правление страной в свои руки и постановил, что избрание царя, и непременно из прирожденных русских, должно совершиться только тогда, когда страна будет очищена от иноземных врагов и «своих воров», а пока вручил правительство воеводам земского ополчения, оставив за собой право сменить этих начальников в случае их негодности или неспособности.
Есть известия, что новый, избранный единодушным советом всея земли царь Михаил вступил на престол с ограниченною властью. Повесть о Смутном времени, составленная в Пскове, рассказывает, что бояре, сажая царя Михаила на царство, заставили его целовать крест на том, чтобы ему не казнить смертью за преступления людей боярских родов, а только наказывать заточением. По другому известию, «запись» царя Михаила состояла в том, чтобы быть царю «нежестоким и непальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что и мыслить о всяких делах с боярами и думными людьми собча, а без их ведома тайно и явно никаких дел не делать». Подкрестная запись царя Михаила неизвестна в подлиннике, незаметна она и в тогдашних официальных документах. Известия о ней выражают, может быть, не столько факт существования ее, сколько желание современников, чтобы такая запись была. Таким образом в начале XVII века и политическая мысль и государственная практика под влиянием событий Смутного времени допускали известную возможность ограничения царской власти в смысле обязательного сотрудничества рядом с нею Боярской Думы и Земского Собора. При царе Михаиле в первые годы его царствования Земский Собор из выборных от населения, вместе с царем и Боярской Думой, составлял правительство Московского государства. Но установилось такое правительство в силу простого житейского удобства или необходимости, никаким законом утверждено не было и так же легко исчезло из жизни, как и появилось.
В Смутное время особенно заметно выдвинулось политическое значение средних служилых людей и посадского населения торговых городов. Эти слои населения не дали развиться попыткам знатного боярства захватить власть в стране, они с Мининым и Пожарским во главе очистили страну от иноземного нашествия и от «своих воров», они избрали нового царя из семьи старинного московского, но не княжеского боярства и посредством земских соборов заботливо поддерживали власть и значение своего избранника от покушений со стороны княжого боярства захватить в свои руки молодого царя и правительство. Цари новой династии Михаил Федорович и Алексей Михайлович открыли широкий доступ в правительство людям незнатным, службу и заслугу ставили выше знатности происхождения, провели обеспечение землей средних служилых людей, обеспечили целым рядом мер городскому торгово-промышленному классу исключительное занятие торгом и промыслами. Все это тесно связывало интересы средних людей с царем и заставляло их стоять за самодержавную власть, как она складывалась. Обессиленное мерами Грозного и Смутой княжое боярство, потерявшее многих самых знатных своих представителей, вынуждено было склониться перед силой, и в XVII веке мы не знаем каких-либо действительных попыток со стороны княжого боярства вернуть свое прежнее значение.
О царе Алексей Михайлович Котошихин рассказывает, как о государе, который «наивысше пишется самодержцем и государство свое правит по своей воле». Начать ли войну или заключить мир, вступить в союз, даже уступить часть земли государства, – все это, по Котошихину, в воле царя Алексея: «что хочет, то учинити может… и всякия великия и малыя дела своего государства учиняет по своей мысли, а с бояры и с думными людьми спрашивается о том мало». Пришлось бы на слово верить Котошихину, если бы не сохранилось документальных свидетельств о том, что царь Алексей без Думы не провел ни одного важного дела, а такие дела, как издание Уложения и присоединение Малороссии, провел через Земский Собор, как провел через церковный собор с участием восточных святителей и своих бояр всю распрю свою с патриархом Никоном и все дела по расколу церкви, вызванному необдуманным и торопливо проведенным исправлением церковных книг и обрядов. Именно царь Алексей, быть может, даже больше других наших царей, работал вместе с боярами по управлению страной. Он готовился к заседаниям Думы, составлял конспекты того, что говорить, обозначая, в чем уступить, на чем настоять.
Царь Алексей так же, как и царь Иван, может наградить кого хочет чином думца, деньгами и поместьями, но родовой чести дать никому не может. Князя Хованского царь Алексей величает дураком в глаза, а боярином в Думу его назначает.
По внешнему виду государственное устройство и при царе Алексее остается таким, каким оно было до опричины и Смуты, но по существу это далеко не прежнее устройство с его явно выраженным аристократическим характером; рядом с родовитым боярством в правительстве становится заметно больше людей худородных; эти новые люди занимают высокие места по милости государевой, по его государскому жалованию за свои заслуги, а не за свое знатное происхождение; знатному человеку теперь тоже приходится для занятия высокого места в правительстве рассчитывать больше на свои заслуги и милость государя, а не на свое прирожденное право. Государственная власть царей новой династии все более приближается к тому идеалу «самодержства», который был провозглашен Грозным.
Но и при новых царях верховная власть царя-самодержца не только допускала обязательное при ней сотрудничество Боярской Думы и Земского Собора, но и делилась в лицах, допускала разделение своих прав между двумя и более лицами. Если не считать за разделение верховной власти случай назначения Грозным в великие князья всея Руси касимовского царя Симеона, причем сам Грозный наименовал себя Иванцом князем московским, первым таким случаем будет единовременное господство великого государя царя и самодержца всея Руси Михаила Федоровича и его отца, святейшего великого государя патриарха Филарета.
Как было считать отца-патриарха: подданным сыну-царю или нет? По «отечеству», конечно, не подданным, а если он не подданный, то, значит, по крайней мере такой же, как и сын, государь. И мы видим, что патриарх Филарет именуется великим государем, забирает в свои руки все управление государством и правит им вместе с сыном, рядом с ним, нисколько не прячась за его царское величие, но и не ставя авторитет царя-сына выше своего патриаршего великогосударского достоинства. Такое положение дела задавало немалую работу московским юристам, так как практического разрешения вопроса требовала сама жизнь. Как было, например, решить спор о том, чье место выше – боярина ли, посланного для встречи иноземного посла от имени великого государя царя, или боярина от великого государя патриарха? Решение было таково: «Каков он, государь, таков и отец его государев, великий государь святейший патриарх, и их государское величество нераздельно». Значит, оба государя не только одинаковы, как носители власти, но и нераздельны, когда их все-таки двое! Все это темно, запутано и, конечно, не решало вопроса существования при великом государе царе другого великого государя, который «таков же», как и самодержец.
При царе Алексее Михайловиче раздвоение власти повторилось, когда патриарх Никон также титуловался великим государем и развивал свою мысль о преимуществе своей духовной власти перед светской властью царя. Наконец раздвоение самодержавной власти наиболее резко обозначилось после смерти царя Федора Алексеевича, когда на московский престол выбрали двух царей – Ивана и Петра, управляло же государством третье лицо – царевна Софья с титулом самодержицы. Когда венецианцы осторожно спросили русского посланника Волкова, как же это служат их царским величествам подданные их, таким превысоким и славным персонам государским? – то Волков ответил, что подданные всех трех персон вместе повеления исполняют.
Для человека XVII века слово «самодержавие» продолжало обозначать внешнюю независимость государя и страны, и только намеками у отдельных лиц проскальзывает мысль о соединении с «самодержавием» полноты прав верховной власти и самостоятельности государя во внутренних отношениях. Если Котошихин и замечает о царе Михаиле, что он, «хоть самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делать ничего», как бы придавая слову «самодержавие» значение неограниченного проявления власти, то протопоп Аввакум знает это слово только в его исконном значении: «У нас Божиею милостью самодержство, к нам приезжайте учиться православию, вы, данники турецкого султана» – так колол он глаза греческому духовенству, ставя грекам тех времен на вид их зависимость от турецкого султана и подчеркивая словом «самодержство» независимость Москвы.