При въезде в город посольская и московская музыка, не прерывавшаяся с начала шествия, начинала играть громче. По обе стороны улиц, по которым двигалось шествие, стояли рядами стрельцы в парадных кафтанах. За стрельцами толпился народ, во множестве высыпавший из домов; кровли домов, колокольни, заборы, – все было усеяно любопытными. Народу даже приказывали быть при встрече и непременно в праздничных нарядах, чтобы поразить иностранцев многолюдством населения и зажиточностью московских людей. В городе запирали лавки, торговцев и покупателей гнали с рынка, ремесленники должны были бросать свои занятия – все шли на улицу любоваться пышным шествием, а послов удивлять собой, своим скопищем и пестротой.
При царе Алексее Михайловиче для житья иноземным послам был построен особый дом с обширным двором и пристройками, вмещавшими в себе до 1500 человек.
Во все время пребывания послов в Москве их окружали самым бдительным надзором. При дверях посольского дома ставились караульщики. Выходить со двора иностранцам разрешалось лишь в особых случаях, да и то не иначе как в сопровождении караульщиков. Точно так же никому нельзя было, не навлекая на себя подозрения, приходить к послу и говорить с ним. Письма, присылавшиеся из-за границы послам в Москву, вскрывались, прочитывались и уничтожались. Немудрено, что все иностранцы, ездившие в Москву послами, жаловались на дурное обращение с ними, на стеснения, которым они подвергались, на подозрительное обращение с ними, приличное более в отношении к пленникам, а не к послам, представителям дружественного государства.
К концу XVII века эти меры предосторожности были, впрочем, значительно ослаблены, и после первой аудиенции у государя послы могли ходить всюду даже без провожатых.
В первые дни по прибытии посольства в Москву, пока наводились разные справки и шли рассуждения о приеме послов у государя, послы отдыхали. Иногда этот отдых затягивался, и тогда посол настойчиво просил ускорить день приема у государя. После многих проволочек послу наконец объявляли решительный срок. Накануне назначенного дня пристава несколько раз приходили к послу осведомляться, готов ли он предстать пред светлые очи государевы, и внушали ему, какое это «великое дело».
Утром на другой день те же пристава являлись к послу. В сенях посольского дома они надевали принесенные с собой богатые парчовые кафтаны, которые выдавались им на этот случай из казны, входили к послу и объявляли, что едут бояре, которые введут посла к государю. Послу внушалось, что он должен встретить государевых бояр на крыльце. Бояре, подъехав к посольскому дому, сходили с коней, но не входили в дом, а ждали выхода посла, стараясь сделать так, чтобы посол дальше вышел к ним навстречу. Сев на коней или в экипажи, присланные от царя, посол с боярами отправлялся в Кремль через Спасские ворота. Шествие, как и при въезде в Москву, двигалось между рядами стрельцов, выстраивавшихся по обе стороны улицы. Шли медленно, постоянно пересылаясь с дворцом: по московскому церемониалу посла ввести во дворец надо было именно в ту минуту, когда царь садился на престол. Толпы народа по-прежнему наполняли улицы и площади на пути шествия. В Кремле поезд посла встречали служилые люди разных чинов, одетые в богатые кафтаны, тоже выданные из казны, и сопровождали шествие до дворца.
Далеко не доезжая до крыльца, все сходили с коней, вылезали из экипажей и шли пешком. Подле крыльца у послов и у людей их свиты отбирали оружие, с которым никто не смел являться перед государем.
Передние палаты, которые проходил посол, были наполнены князьями, боярами, важнейшими придворными людьми, разодетыми в богатейшие кафтаны; на головах у всех находившихся здесь сановников красовались высокие шапки, так называемые горлатные, «похожие на башни», по выражению одного посла, и вошедшие в моду около половины XVII века.
При входе посла в палату, где находился сам царь, бояре, сидевшие по лавкам в горлатных шапках, вставали и снимали их. Государь сидел на возвышенном месте, на престоле, по правую сторону которого на стене висел образ Спасителя, а над головой образ Божией Матери. Престол помещался в углу, между двумя окнами. По правую сторону, на пирамидальной подставке из чеканного серебра, находилась держава из массивного золота. По обеим сторонам около престола стояли четыре рынды – телохранители, в белых одеждах, с серебряными топорами на плечах. Государь сидел на троне в полном царском облачении. Возле трона на скамье стояла вызолоченная лохань с рукомойником, покрытым полотенцем. Эта лохань неприятно поражала и раздражала послов, так как они знали, что в ней государь моет руки после целования у него послами руки.
Как только посол входил в приемную палату, думный дьяк или один из первостепенных бояр докладывал о нем государю. Став против престола, посол передавал письмо и грамоту от своего государя, при имени которого царь вставал и спускался с верхней ступени престола.
Когда оканчивались первые приветствия, царь осведомлялся о здравии своего брата-государя, приславшего к нему посла, и, пока посол отвечал, садился на прежнее место. Потом, по приглашению дьяка, посол подходил к престолу и целовал руку государя, а царь спрашивал посла, благополучно ли он доехал. Затем, поклонившись сперва царю, а потом на обе стороны князьям и боярам, посол, по приглашению дьяка, садился на скамью, которую ставили против государя. Меж тем к руке государя подходили один за другим лица свиты посла, а затем думный дьяк подносил царю подарки, которые привез посол.
После этого посла отводили в другую палату, где он обсуждал с думными людьми дела, касавшиеся его посольства.
Пока посол рассуждал с боярами, во дворце готовили обед. При входе посла в столовую палату все приглашенные, сидевшие по своим местам, вставали и отвешивали послу низкий поклон; посол тоже отвечал поклоном и садился на место, указанное ему государем. Парадный обед продолжался очень долго и проходил чрезвычайно церемонно. В конце обеда царь вставал и, взяв кубок вина, выпивал его за здоровье государя, приславшего посла. Здравицы самого царя пили все время обеда, сопровождая возглашение их поклонами.
Так церемонно принимал московский государь приходивших к нему послов от различных европейских государей. Прием послам татарским был гораздо проще: меньше делали приготовлений для приема этих послов, а от них требовали больше знаков уважения и почтения. От посла крымского хана требовалось, чтобы он, благодаря за приветствие царя, выражавшееся в вопросе, хорошо ли посол ехал, становился на колени и снимал колпак. К царскому обеду тоже приглашали далеко не всякого крымского посла: бывали ведь из Крыма такие послы, которые только за тем и приезжали, чтобы получить царские подарки – золотые и серебряные сосуды и богатые шубы. Такие послы-промышленники обыкновенно не возвращали посуду, в которой им приносили на подворье кушанье с царского стола. Чтобы не убыточиться очень на таких невежд, московские гофмаршалы заказали в Англии много медной и латунной посуды, сделанной так, как было принято делать золотую и серебряную, и посылали кушанье разным крымским и персидским дипломатам в этой посуде: убыток был не велик, если иной азиат и не возвращал дешевую утварь.
Так свысока обращалось московское правительство с восточными послами, но своим послам требовало от восточных владык особого уважения. Крымский хан должен был принимать московских послов так, как он принимал послов турецкого султана, которому считался данником и подручником.
В сношениях с иностранцами тогдашние русские люди даже самых мелких чинов строго берегли честь государева имени. Рассказывают такой случай. Был в Москве обычай оказывать иностранным послам внимание, посылая им в дар часть добычи с царской охоты. Приехал раз от государя к литовским послам царский псарь и привез им зайцев. Послы угостили псаря вином, но ничего ему не подарили. Тогда пристава при посольстве спросили послов, – зачем они за государское жалованье псаря ничем не одарили? Послы, извинившись незнанием обычая, послали псарю четыре золотых от себя и два от свиты. Посланный их сказал псарю: «Послы тебя жалуют, а посольские дворяне челом бьют!» Псарь взял два золотых от свиты, а четырех от послов не взял: ему показалось несовместимым с его достоинством царского псаря, посланного от государя с почетным даром, принимать чье бы то ни было пожалованье; вот если «челом бьют» – это другое дело, можно взять.
Раз в Дании русские послы поднесли королю дары от своего государя. Датский король отдарил. Но послам показалось, что королевские дары малоценнее тех даров, какие они поднесли королю от имени великого государя. Московский посол, князь Семен Ромодановский, нашел это неладным и не постеснялся вернуть королевские дары обратно, сказав, что эти дары и половины не стоят того, что стоят дары царские, да и царь не так жаловал датских послов, когда они были в Москве. Датские придворные ответили капризному московскому послу, что король пожаловал его, посла, не в торговлю: что у него случилось, тем и пожаловал. Но московский посол ответил: «Я привез королю дары великие, делающие ему честь великую, чтобы и со стороны было пригоже взглянуть, а не в торговлю, и мы в королевском жаловании не корысти хотим!» По мнению посла, отдарок должен равняться подарку, а иначе меньший отдарок ронял лицо одаренного, т. е. посла и пославшего его великого государя.
Так строго, чинно и порядливо хранилась в Московской Руси честь государева имени. Придворный обиход был преисполнен необычайными, крайне сложными и запутанными церемониями. Каждый выход царя, каждое движение происходило по особым правилам, которым все должны были подчиняться. Не в этих церемониях, конечно, была честь государя всея Руси, тогдашние люди этими церемониями хотели только наглядно эту честь выразить, особенно перед иноземцами, и поэтому тщательное соблюдение церемоний ставилось в особую государственную заслугу. Старинного русского посла, например, никак нельзя было уломать отступить хоть немного от выработанного веками церемониала бережения государева имени. Русский посол скорее, бывало, откажется исполнить то дело, за которым прислан, оборвет все переговоры и уедет домой, не отдохнув, рискуя потерять голову за неисполненное поручение, но ни за что не согласится, чтобы иностранный монарх, хотя бы даже император Священной Римской империи, ответил на приветствие его послом во время торжественного приема от имени великого государя сидя или со шляпой на голове.