Последовавшие за св. Филиппом слабохарактерные митрополиты «только молчали», разрешили царю четвертый и пятый браки, вопреки всем каноническим правилам, и не осмеливались вмешиваться в дела и поступки «царского величества». Новгородский архиепископ Пимен был утоплен, его преемник Леонид зашит в медвежью шкуру и затравлен собаками, – оба по одному подозрению в противлении царской власти.
Участие митрополита в заседаниях думы царь Иван хотел свести к одному почету и всячески препятствовал главе духовной власти сказать свое слово по-своему. «Священство, – писал царь Иван, – не должно вмешиваться в царские дела; дело монахов – молчание; иное правление святителей и иное царей. Когда Бог освободил израильтян от плена, разве Он поставил во главе их священника или многих советников? Нет, Он поставил им одного Моисея, как бы царя, Аарону же вручил священство, не дозволив ему вмешиваться в гражданские дела; но когда Аарон отступил от этого, то и народ отпал от Бога. Видите, священникам не следует брать на себя царских дел. Точно так же Дафан и Авирон вздумали восхитить себе власть, но и сами погибли и какое бедствие навели на весь Израиль! После того судьею был Иисус Навин, а священником Елеазар. Пока управляли израильтянами судьи, какие победы одержали они над врагами! Но когда Илий, священник, взял на себя священство и царство, израильтяне терпели поражения до воцарения Давида… Нет царства, которое не разорилось бы, подчинившись обладанию попов!» – кончает свою горячую речь царь Иван.
При первых царях из дома Романовых, пока патриархами были такие смирные люди, как Иосиф и его ближайшие предшественники, видимое первенствующее положение главы духовенства не имело большого влияния на течение государственных дел. Патриарх Иосиф не только не вмешивался в них, но даже допускал вмешательство светской власти в свои патриаршие дела и не умел протестовать, например, против учреждения Монастырского приказа, против мер, стеснявших монастырское землевладение, и т. д.
Но вот патриархом становится такая крупная, самовластная личность, как новгородский митрополит Никон. Царь Алексей искренно любил сильного духом и словом митрополита Никона, называл его своим «собинным другом» и подчинялся ему во всем, хотя Никон не скрывал своего недовольства новым Уложением и в Новгороде правил всем так, что о гражданских властях и слышно не было. Мечты митрополита простирались далеко и парили высоко. Еще из Новгорода сообщал он царю, как однажды после заутрени, когда он читал псалмы, видит он вдруг, что над образом Спасителя показался золотой венец, который пошел по воздуху, остановился над головой его, Никона, и опустился на него, «и я обеими руками ощущал его на своей голове, – говорит Никон, – и вдруг венец стал невидим».
В 1651 году Никон уговорил царя Алексея перенести в Москву, в Успенский собор, мощи св. митрополита Филиппа, низвергнутого царем Иваном и умерщвленного им. Мысль Никона была ясна: он хотел торжеством перенесения мощей добиться того, чтобы светская власть торжественно покаялась в своем грехе и тем самым как бы признала первенство власти духовной. За св. мощами Никон отправился сам в Соловецкий монастырь и повез с собою грамоту царя Алексея к св. Филиппу, в которой царь, обращаясь к святому, писал: «Молю тебя и желаю, чтобы ты пришел сюда разрешить согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя безрассудно, по зависти и беспредельному гневу. Хотя я не виноват в досаде, причиненной тебе, однако гроб прадеда моего постоянно убеждает меня и возбуждает во мне жалость, что вследствие твоего изгнания и до сих пор царствующий град лишен твоего святительского пастырства. И потому я преклоняю пред тобой сан царский за прадеда моего, против тебя согрешившего, чтобы ты своим пришествием к нам отпустил ему согрешение; пусть упразднится то поношение, которое лежит на нем за твое изгнание, пусть все уверятся, что ты примирился с ним: он раскаялся тогда в своем грехе, а ты, ради его покаяния и по нашему прошению, прийди к нам, св. владыка».
В 1652 году митрополит Никон был избран патриархом, но… отказался от этой высокой чести. В Успенском соборе, при мощах св. Филиппа митрополита, царь, всенародно «простершись на земле» и проливая слезы со всеми окружавшими, умолял Никона не отрекаться. Тогда Никон, обратясь к царю, боярам и наполнявшему собор народу, спросил: «Будут ли почитать его и слушать, как начальника, пастыря и отца, елико вам возвещать буду о догматах Божиих и о правилах?» Все с клятвой обещали, что будут, – и Никон согласился.
Итак, вступая на патриарший престол московский и всея Руси, Никон заставил царя, бояр, освященный собор и весь народ дать торжественную клятву перед святынями всей земли, что все будут его слушаться. «Так поступить Никон считал нужным, очевидно, имея в виду какие-то свои особые цели… о которых царь не подозревал», – замечает проф. Н.Ф. Каптерев. Эта цель была одна – «реформировать исторически сложившиеся у нас отношения светской власти к духовной в том смысле, чтобы в лице, главным образом, патриарха освободить духовную власть от всецелого подчинения власти светской, поставить власть патриарха во всех церковных делах и управлении независимо от подавляющей ее царской власти, сделать ее в церковной области совершенно автономной и даже больше: поставить ее выше царской власти во всех церковных делах».
Этот свой взгляд Никон обнародовал в 1655 году в предисловии к Служебнику, изданному по его благословению. Здесь читаем, что Бог даровал России «два великие дара» – царя и патриарха, которыми все строится как в церкви, так и в государстве. Поэтому «должно убо всем повсюду обитающим православным народом восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабдение людем своим сию премудрую двоицу: великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха, иже… праведно и подобно преданные им грады украшают, к сим суд праведен храняще, всем всюду сущим под ними тоже творити повелеша… Тем же благословен Бог, в Троице Святей славимый, таковых великих государей в начальство людей своих избравый! Да даст же им, государем, по пророку, желание сердец их… яко да под единым их государским повелением вси, повсюду, православнии народи живуще, утешительными песньми славити имут воздвигшего их истинного Бога нашего…».
В 1654 году, в мае, царь отправился в поход против Польши и пробыл в отлучке до ноября 1655 года. За все это время высшее управление государством, по поручению царя, находилось в руках патриарха Никона. Патриарх стал именовать себя, с соизволения государя, великим государем и усвоил себе такой пышный титул: «Великий государь святейший Никон, Божиею милостию архиепископ царствующего града Москвы и всея Великия и Малыя и Белыя России патриарх». В царских указах новый титул патриарха прописывался рядом с царским: «указал великий государь, царь, великий князь, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и мы, великий государь святейший Никон, патриарх московский и всея Руси».
На время отсутствия царя Никону были подчинены наместник царя и Боярская Дума. Начальники приказов и бояре должны были каждое утро являться к патриарху с докладами и не могли решать без него ни одного дела. За опаздывание с докладами Никон делал суровые замечания виновным.
Такое первенствующее положение патриарха Никона кололо глаза высшему московскому боярству. Отдельные лица этого круга пытались и явно, и тайно подкапываться под «великого государя» патриарха, нашептывая на него царю или громко обвиняя в самовластии. Никон не обращал внимания на замыслы своих врагов, а когда его предупреждали, не обинуясь говорил, что ему нечего бояться, что его положение, как «великого архиерея», слишком высоко. «Патриарх, – говорил Никон, – есть образ жив Христов и одушевлен, делы и словесы в себе живописуя истину»; по мнению Никона, патриарх есть «образ самого Христа, глава церкви, князь людей». «Мы от Бога есмы; разумеваяй Бога послушает нас, иже несть от Бога не послушает». Свой суд Никон считает не подлежащим никакому пересмотру. «Правила св. отец, – говорит он, – не оставляют патриарший суд никому посуждати».
Если еще в бытность Никона новгородским митрополитом подчиненные его говорили, что лучше жить в Новой Земле за Сибирью, чем служить под его начальством, то бояре и высшее духовенство, страдавшее от самовластия Никона, не могли не питать враждебных чувств к патриарху. Царю, конечно, доносили о всех действиях патриарха. За время похода и сам царь изменился. «Поход, деятельность воинская и полная самостоятельность во главе полков, – говорит историк С.М. Соловьев, – развили царя, закончили его возмужалость; благодаря новой деятельности, им было пережито много, явились новые привычки, новые взгляды. «Великий государь» возвращается в Москву и застает там другого «великого государя», который за это время, будучи неограниченным правителем, тоже развился вполне относительно своего характера и взглядов… Никон не был из числа тех людей, которые умеют останавливаться, не доходить до крайности, умеренно пользоваться своею властью. Природа, одарив его способностью пробиваться вперед, приобретать влияние и власть, не дала ему нравственной твердости умерять порывы страстей; образование, которого ему тогда негде было получить, не могло в этом отношении помочь природе; наконец, необыкновенное счастье разнуздало его совершенно, и неприятные стороны его характера выступили резко наружу, а глубокое уважение со стороны царя и всех подражавших ему отуманило его и действительно заставило считать себя вязателем во всех делах, обладающим высшими духовными дарами». В новое издание церковных постановлений, Номоканон, Никон, конечно, не без цели, включил легенду о даровании царем Константином города Рима римскому епископу. На этой легенде римские папы, как известно, обосновывали свое право на обладание светской властью. На своей печати патриарх Никон изобразил все атрибуты вяжущей и разрешающей власти – здесь и крест, и жезл, Евангелие, благословляющая рука, ключ ап. Петра, образ Спасов, светильник, а увенчано все это коронованной митрой.