Так на смену прежнего правила жаловать царю бояр своих по отечеству, т. е. сообразно со службой отцов, выступает новое: царь жалует по всей своей воле кого хочет, мало считаясь со служебным старшинством и личной заслугой тех, кого хочет видеть своими думцами.
Для предупреждения местнических стычек, так часто вредивших делу, правительство все чаще приказывает при назначениях на службу «быть без мест». Так, в 1618 году велено было всем чинам у всех государевых дел быть без мест впредь по 1620 год. При царе Алексее местничество, точно предчувствуя свою скорую гибель, выросло до необычайных размеров: все стали местничаться – послы, стольники, рынды, дьяки, гости, простые служилые люди, «засечные сторожа», женщины.
Для службы местничество являлось громадным вредом. В жертву местническим счетам приносились интересы самого дела. Глядя на людей знатных, стали местничаться люди неродословные, самых мелких чинов и совсем незнатного происхождения. На что невелика была должность объезжих голов – полицейских начальников в Москве, в распоряжении которых были уличные сторожа из стрельцов, пушкарей и посадских, но и тут существовало старшинство должностей. «Голова, который ездит беречь от Неглинной до Чертольских ворот, – говорит современный документ, – больше того, кто ездит за городом, а тот того меньше, кто ездит от Яузских ворот по Неглинную, а тот меньше того, кой ездит в Китай-Городе, а кто ездит в Китай-Городе, тот меньше того, кой ездит в большом городе; за Яузой кто ни ездит, тот всех меньше объезжих голов». Все это побудило московское правительство царя Алексея подумать об отмене местничества совсем. При его наследнике эта отмена и совершилась.
В 1681 году один из знатнейших бояр, человек образованный и просвещенный, князь Василий Голицын, обсуждая с выборными служилыми людьми переустройство военной силы Московского государства, предложил «для лучшего устроения государевых ратных и посольских всяких дел» оставить и искоренить все счеты местами.
12 января 1682 года царь Федор Алексеевич обсуждал этот вопрос на соборе из думных чинов, дворян и духовенства. Царь обратился к собравшимся с речью, в которой указывал, как со времен деда его, царя Михаила, началась постепенная отмена неприкосновенности местничества, как при его отце, царе Алексее, тоже во многих походах «все чины были безместны и во время того безместия, при помощи Божией, славные над неприятелем победы учинилися. А которые бояре, презрев его государское повеление, вчинили тогда места, и тем чинено наказание и разорение отнятием поместий и вотчин»… Затем царь отметил, что когда в других походах «между бояры и воеводы, для случаев отечества их, многие быша несогласия и ратным людям теснота, и от того их несогласия многий упадок ратным людям учинился, а именно – под Конотопом, под Чудновым и в иных многих местах». Возникновение местничества государь приписывал лукавству «злокозненного супостата общего диавола» и объявлял, что желает «оные разрушающие любовь местничества разрушить и от такого злокозньства разрозненные сердца в мирную и благословенную любовь соединити».
Патриарх отвечал царю речью, в которой резко порицал местничество как «источник горчайший всякого зла и Богу зело мерзский, а царственным делам вредительный», и похвалил за доброе намерение, «за премудрое благоволение».
Царь обратился тогда к боярам и просил их, чтобы каждый из них высказал «чистосердечно свою мысль без всякого зазора». Бояре, окольничие, все думные люди единогласно отвечали: «чтобы великий государь указал учинить по прошению патриарха и архиереев и всех их – быть им в военных чинах без мест для того, что в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились от местничества великие напасти, нестроения, разрушения, неприятелем радование, а между ними самими было противное дело: великие продолжительные вражды».
Выслушав этот ответ, государь приказал принести разрядные книги и сказал: «Для совершенного искоренения и вечного забвения те все прошения о случаях и о местах записки изволяем предать огню, чтобы та злоба и нелюбовь совершенно погибла и впредь не памятна была и соблазна б и претыкания никто никакого не имел. И от сего времени повелеваем боярам нашим и окольничьим, и думным, и ближним, и всяких чинов людям на Москве, в приказах и у расправных дел, и в полках у ратных, и у посольских, и везде у всяких дел быть всем меж себя без мест, и впредь никому ни с кем никакими прежними случаи не считаться и никого не укорять».
Все собравшиеся отвечали на это: «Да погибнет во огне оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не вспомянется вовеки!» В тот же день разрядные «записки о местах» были преданы огню в сенях дворца. Боярин князь Долгорукий, думный дьяк Семенов, митрополиты и архиепископы «при том стояли, покамест те книги совершенно все сгорели».
Так прекратила свое существование главная опора первенствующего положения знати в правительстве Московского государства. На место «породы» теперь при служебных назначениях становится основой царская милость и заслуга.
Пока знать была сильна, было крепко и местничество, ослабела знать – и оно пало легко, без борьбы, как «зяблое дерево». В конце XVI века бояре говорили: «то им смерть, что им без мест быть», а в конце XVII века они жгут записки о местах по единогласному приговору. Конечно, это уже не те бояре, не бояре XVI века. В среду боярства XVII века, сильно пострадавшего и от Грозного, и от Смуты, и от местнических потерь старших и находок младших, вошло много людей, которым были чужды старинные местнические счеты. Если и в прежнее время правительство не могло обойтись на службе только одними знатными людьми, то в XVII веке, когда государственная жизнь так усложнилась и требования ее стали так разнообразны, обходиться в высшем правительстве только одной знатью стало совсем невозможно, понадобились люди «студерованные», особенно в ведомствах финансовом и иностранных дел, где, при тогдашних обстоятельствах, требовался большой навык и опытность в делах, приобретаемые долговременной службой, любовью к делу, умом и изобретательностью. Эти качества – «промысел» и «рассмотрение» – не всегда совмещались с родовой знатностью.
С каждым десятилетием все усиливается приток в высшее правительство неродовитых дельцов. Оба канцлера царя Алексея, – «великих государевых и посольских дел оберегатели» А.Л. Ордин-Нащокин и А.С. Матвеев были такими новыми людьми в боярстве. А.Л. Ордин-Нащокин был сыном псковского служилого человека, а А.С. Матвеев сыном дьяка. Прежде чем занять должность сколько-нибудь выдающуюся, Матвеев служил долгое время стрелецким полковником. Немало было и других худородных людей, которые упорным трудом, знанием своего дела пробивались на верхи служебного положения и невеликие родом становились велики службой. Среди 62 бояр царя Алексея по списку 1682 года можно насчитать всего 28 имен старых и знатных боярских фамилий. Немудрено, что царь Алексей мог сказать своему знатнейшему думцу: «Впрямь узнал и проведал я про вас, что опричь Бога на небеси, а на земли опричь меня никого у вас нет».
Родовитое боярство сильно обеднело за время опричины и Смуты, и это тоже немало способствовало падению его первенствующего положения. Понятно, какое взаимное соотношение получалось, когда рядом становились какой-нибудь думный дьяк, имеющий за собой одного поместного оклада 1500 десятин, и стольник князь Долгорукий или Прозоровский, за которыми, как гласит список 1670 года, «поместий и вотчин нет».
Все это, вместе взятое, и привело самих бояр к сознанию, что «в милости великого государя жалованы бывают чины не по родам», что «честь» приобретается службой вместе с чином за заслуги в этой службе, а не за «породу».
Падение родовитого боярства, как первенствующего правительственного класса, и появление у власти людей неродовитых, выдвинутых вперед службой, замеченной великим государем, изменило самый характер правительства. Из прежнего аристократического, самодержавно-боярского, правительство Московского государства превращается к концу XVII века в правительство самодержавно-приказное и дворянское. Двор, служба при дворе, личная известность государю становятся теперь ступенями к занятию высших должностей в стране.
Можно заметить, как рядом с таким ходом дела прежние названия – служилый человек, сын боярский, обозначавшие людей по преимуществу занятых на государственной службе, все более вытесняется новым – дворянин. Двор царя является теперь средоточием всего управления, царская милость и гнев решают судьбу служилого человека; чтобы продвинуться вперед по службе, ему нужно быть своим при дворе, нужно быть дворянином.
Дума XVII века по внешности ничем не отличается от Думы XVI века. Думцы по-прежнему первые люди в правительстве и возле царя. Только теперь, в XVII веке, думцы выдвигаются на свои высокие места больше своей личной заслугой да милостью государя, а не своей знатной «породой». Дума такого состава, конечно, не может требовать себе такой же чести в государстве, как Дума знатных княжичей XVI века. Дума XVII века вся в воле государя.
Но, изменившись по своему происхождению и составу, ближайшие слуги правительственной власти, конечно, сохранили свой прежний характер и уменье делать все дела. Если и прежде думцы государя не только законодательствовали, сидя с ним в Думе, но и управляли страной на местах, отбывая различные службы, военные и гражданские, то и теперь это так же; думного человека XVII века видно так же всюду: то он управляет приказом, то отправляется куда-нибудь воеводствовать, то командует полками, то смотрит служилых людей, то возвращается в Москву и заседает в Думе.
Царь советовался со своими «думцами» по всем государственным делам; с их совета издавались новые законы, с боярского совета решались и дела по управлению. Думные бояре были не только советниками, но и заведовали отдельными частями управления. Когда в Думе заходила речь о военном устройстве, подымался со своего места и давал объяснения тот боярин, который был «судьей», т. е. начальником тогдашнего военного министерства, именовавшегося «Разрядным приказом». Если во главе приказа, о ведомстве которого заходила в Думе речь, стоял человек, не имевший думного звания, его приглашали только на это заседание и выслушивали его. Пр